это и слегка кланялся всем.
     - За здоровье дам! - проговорил он с своей стороны.
     Все выпили за здоровье дам.
     - За здоровье господина Вихрова уже пили,  впрочем,  еще раз можно.  За
здоровье господина Вихрова! - произнес ловкий инженер.
     - Позвольте,  господа,  предложить  за  здоровье  всех  участвующих,  -
поспешил сказать Вихров.
     Выпито было и за здоровье всех участвующих.
     Губернатор и  Пиколова,  наконец,  уехали:  он до неистовства уже начал
пламенно посматривать на нее...
     - Как же можно было не начать тоста с губернатора! - воскликнул инженер
брату своему прокурору.
     - О, черт с ним! Я и забыл об нем совсем, - отвечал тот равнодушно.
     Когда  стали  разъезжаться,  то  Юлия  обманула даже  братьев  и  опять
очутилась в карете с Вихровым. Оба они ехали еще в театральных костюмах.
     Юлии очень хотелось спросить или,  вернее,  попросить Вихрова об  одной
вещи.
     - Послушайте,  -  начала  она  не  совсем  смелым голосом,  -  снимите,
пожалуйста, с себя фотографию в этом костюме и подарите мне ее на память.
     - Нет, зачем! - отвечал ей на это Вихров как-то совершенно небрежно.
     Если бы он не был занят в это время своими собственными мыслями,  то он
увидел  бы,  что  Юлия  от  этого  ответа  побледнела даже  и  совсем  почти
опустилась на спинку кареты.
     Героя моего в эту минуту занимали странные мысли.  Он думал, что нельзя
ли будет,  пользуясь теперешней благосклонностью губернатора,  попросить его
выхлопотать ему разрешение выйти в  отставку,  а потом сейчас же бы в актеры
поступить,  так как литературой в России,  видимо,  никогда невозможно будет
заниматься,  но,  будучи актером,  все-таки  будешь стоять около искусства и
искусством заниматься...


                                     V

                          НОВАЯ ПУБЛИКА СЛУШАТЕЛЕЙ

     О  своем намерении поступить в  актеры (до того оно сильно запало ему в
голову) Вихров даже написал Мари,  спрашивая ее, - должен ли он этого желать
и  следует ли ему о  том хлопотать;  и  в ответ на это получил почти грозное
послание от Мари.  Она писала:  "Ты с ума сошел,  mon cousin, и что ты такое
наконец хочешь делать с собой?.. Тебе, тебе поступать в актеры? Я это говорю
не из глупого какого-нибудь барства,  но ты вспомни,  какого невысокого рода
самое искусство это.  Ты помнишь, какой тонкий критик был Еспер Иваныч, а он
всегда говорил,  что  у  нас  актерам дают гораздо больше значения,  чем они
стоят того,  и  что их  точно те  же должны быть отношения к  писателю,  как
исполнителя -  к  композитору;  они ничего не  должны придумывать своего,  а
только обязаны стараться выполнить хорошо то,  что им дано автором,  -  а ты
знаешь наших авторов, особенно при нынешнем репертуаре. Вдруг тебе придется,
например,  выражать душу г.Кони{207} или ум г.Каратыгина{207};  я бы умерла,
кажется,  с горя, если бы увидела когда-нибудь тебя на сцене в таких пьесах.
Я  полагаю,  что актерство даже требует некоторой степени невежества,  чтобы
заучивать всякую  чужую  дребедень.  Ты  вспомни твое  образование,  вспомни
данный тебе от бога замечательный талант писателя.  Писатель ты, друг мой, а
не актер!..  Я  думаю,  ты и  театр-то любишь настолько,  насколько это тебе
нужно для представления и описания творимых тобою лиц. Занимайся лучше твоим
расколом,  наконец напиши что-нибудь, но об актерстве и не помышляй!" Вихров
не утерпел и в первый раз, как пошел к Захаревским, взял это письмо и прочел
его Юлии.
     Та закусила губки и несколько времени молчала.
     - Что ж, эта кузина ваша молода? - спросила она.
     Вихров в первый еще раз заговорил с ней о Мари.
     - Нет, - отвечал он.
     Юлия вздохнула несколько посвободнее.
     - Она, должно быть, очень умная женщина, - продолжала Юлия.
     - О,  какая еще умница!  -  воскликнул Вихров.  -  Главное, образование
солидное получила;  в Москве все профессора почти ее учили,  знает, наконец,
языки, музыку и сверх того - дочь умнейшего человека.
     - Какая  счастливица  она!  -  произнесла  Юлия,  как-то  съеживаясь  и
потупляя глаза. - Как бы я желала образовать себя еще хоть немного.
     - Что же, вы достаточно образованы, - сказал ей в утешение Вихров.
     - Я больше сама себя образовала,  - отвечала она, - но я желала бы быть
так образована, как вот эта ваша кузина.
     - Да чего же у вас недостает для этого?
     - Во-первых,   я  не  знаю  языков;  в  пансионе  нас  выучили  болтать
по-французски,  но и то я не все понимаю, а по-немецки и по-английски совсем
не знаю.
     - Это так,  - подтвердил Вихров, - без языков - дело плохое: читая одну
русскую литературу,  далеко не уйдешь, и главное дело - немецкий язык!.. Мой
один приятель Неведомов говаривал,  что человек, не знающий немецкого языка,
ничего не знает.
     - Но как мне теперь учиться,  у кого?  - проговорила, как бы в грустном
раздумье, Юлия.
     - Давайте, я вас буду учить, - сказал Вихров, больше шутя.
     Юлия вспыхнула даже вся от восторга.
     - Этакого счастья, кажется, и быть не может для меня... - сказала она.
     - Отчего же  не может?  -  проговорил Вихров и  сам даже сконфузился от
такого комплимента.
     - Оттого, что вы соскучитесь со мной, - произнесла Юлия.
     - Вовсе не соскучусь, - отвечал Вихров.
     Странное дело:  m-lle Захаревская со всеми другими мужчинами была очень
бойкая и  смелая девушка,  но,  разговаривая с  Вихровым,  делалась какая-то
кроткая, тихая, покорная.
     - Вы хоть бы то для меня великое одолжение сделали, - продолжала она, -
если бы прочли мне вашу повесть!.. Сколько времени я прошу вас о том.
     Вихров,  напуганный своим  чтением  Фатеевой,  немножко уже  побаивался
читать в провинциальном обществе.
     - Надоела она мне самому-то очень,  когда вспомню я,  сколько я  за нее
страдал... - проговорил он.
     - Ах, боже мой, мы ведь ваши друзья, а потому, я думаю, будем слушать с
участием, - проговорила Юлия.
     - Что же, и ваши братья желают слушать? - спросил ее Вихров.
     - Да,  они очень желают, - отвечала она, немного покраснев: в сущности,
ей одной только очень этого хотелось.
     - Хорошо! - согласился, наконец, Вихров.
     Иларион  Захаревский,  впрочем,  с  удовольствием обещался  приехать на
чтение;  Виссарион тоже  пожелал  послушать и  на  этот  вечер  нарочно даже
остался дома.  Здесь я считаю не лишним извиниться перед читателями,  что по
три и по четыре раза описываю театры и чтения,  производимые моим героем. Но
что делать?.. Очень уж в этом сущность его выражалась: как только жизнь хоть
немного открывала ему клапан в эту сторону, так он и кидался туда.
     Чтение предположено было произвести в кабинете Виссариона, и он был так
предусмотрителен,  что приготовил для автора воды,  сахару и  лимон.  Вихров
начал чтение. Слушатели сначала внимали ему молча и склонив головы, и только
Юлия по временам вспыхивала и как бы вздрагивала немного.  В том месте,  где
муж  героини едет  в  деревню к  своей любовнице,  и  даже описывается самое
свидание это,  -  Виссарион посмотрел на  сестру,  а  потом -  на брата;  та
немножко сконфузилась при этом,  а по лицу прокурора трудно было догадаться,
что он думал.  Когда Вихров немного приостановился, чтобы отдохнуть и выпить
воды, Виссарион сейчас же подошел и спросил его на ухо:
     - А что, у вас много еще таких вольных мест будет?
     - Будет еще, - отвечал Вихров, думая, что тому нравятся такие места.
     - А в которых главах? - продолжал спрашивать Виссарион.
     - В пятой и седьмой. - отвечал Вихров, припоминая.
     Инженер сейчас же вслед за тем вышел из комнаты и  велел к себе вызвать
сестру.
     - На  пятой  и  седьмой главе изволь выйти,  там  черт  знает,  он  сам
говорит, какие еще вольности пойдут, - сказал он ей.
     - Какие вольности? - спросила та, как бы не понимая.
     - Такие, какие девушке слушать неприлично.
     Юлия насмешливо улыбнулась.
     - Ах,  глупости какие, разве я не читаю других романов и повестей, - ни
за что не выйду! - сказала она и возвратилась в кабинет.
     - Ну,  дура,  значит,  -  проговорил  Виссарион  ей  вслед  и  потом  с
недовольным лицом возвратился в кабинет.
     Там  тоже  происходил по  поводу  повести  разговор  между  Вихровым  и
прокурором.
     - Это не мудрено, что вас за эту вещь сослали, - говорил сей последний.
     - А что же? - спросил Вихров.
     - То,  что тут все подламывается:  и семейство и права все,  -  говорил
прокурор.
     - Не слушайте,  пожалуйста,  Вихров, никого из них и читайте далее; они
оба в литературе ничего не смыслят, - перебила его Юлия.
     - Ты-то больше смыслишь,  -  возразил ей инженер, уже от досады сидя не
на стуле, а у себя на столе, и болтая сильно ногами.
     - Конечно, уж больше твоего! - произнесла Юлия.
     Вихров начал  снова  свое  чтение.  С  наступлением пятой главы инженер
снова взглянул на сестру и  даже делал ей знак головой,  но она как будто бы
даже и  не  замечала этого.  В  седьмой главе инженер сам,  по крайней мере,
вышел из  комнаты и  все время ее чтения ходил по зале,  желая перед сестрой
показать,  что он  даже не в  состоянии был слушать того,  что тут читалось.
Прокурор же слушал довольно равнодушно.  Ему только было скучно. Он вовсе не
привык так помногу выслушивать чтения повестей.
     Вихров,  наконец,  заметил все это и остановил чтение свое.  Он нарочно
потом несколько времени молчал и ждал мнения своих слушателей.
     - Какая чудная вещь! Превосходная! - проговорила, наконец, Юлия.
     Прокурор при этом только усмехнулся.
     - А вам она не понравилась? - обратился к нему Вихров.
     - Не то,  что не понравилась, - отвечал Захаревский, пожимая плечами, -
но она произвела на меня тяжелое, нервное и неприятное впечатление.
     - Что же, тебе какое надобно впечатление? - перебила его сестра. - Если
уж ты так хлопочешь о спокойствии,  так не читай, а пей вот лучше эту воду с
сахаром.
     - Но  я  другое же  читаю,  и  на меня не производит такого неприятного
впечатления.
     - На  тебя  все  решительно производит бог  знает какое впечатление,  -
говорила Юлия, - ты и "Бедных людей" Достоевского не мог дочитать и говорил,
что скучно.
     - Конечно, скучно, - подтвердил правовед.
     - Ну  да,  для  тебя,  пожалуй,  и  Акакий  Акакиевич Гоголя  покажется
скучным; в жизни ты ему посочувствуешь, а в книге он тебе покажется скучен.
     - Нет,  мне  многое кажется не  скучным,  -  возразил прокурор,  как бы
обдумывая каждое свое слово.  -  Вот я недавно читал одну вещь,  которую мне
товарищи прислали и которая,  конечно,  никогда не печатается;  это "Сцены в
уголовной палате" Аксакова{210},  -  это  точно что  вещь,  которая заставит
задуматься каждого.
     - Это потому, что ты сам сидел в этой уголовной палате, - возразила ему
опять Юлия, - а жизни и души человеческой ты не знаешь, женщин - тоже.
     Вихров очень  хорошо видел,  что  прокурор никак  не  мог  добраться до
смысла его повести, а потому решился несколько помочь ему.
     - Вы,  как  вот  видно  из  ваших  последних  слов,  признаете важность
повести,  рассказов и  сцен,  написанных о общественным значением,  с задней
мыслью, как нынче осторожно выражаются критики.
     - Признаю, - отвечал прокурор.
     - Так это же значение имеет и  моя повесть;  она написана в защиту нрав
женщины; другая моя повесть написана против крепостного права.
     - Но каким же образом вы обстоите права женщин, если напишете несколько
возмутительных сцен.
     - А  как  же  "Сцены  в  уголовной палате"  могут  действовать на  наше
законодательство?
     - Да тут прочтут и поймут сразу, что там за нелепость происходит.
     - И меня прочтут и поймут, что тут ужасные вещи происходят.
     - Ну,  а  потом  -  что  же?  Для  уголовных  дел  можно  издать  новые
законоположения.
     - А  потом -  то,  что улучшатся нравы:  общество доведется до сознания
разных его скверностей, с которыми оно прежде спокойно уживалось.
     Прокурор все-таки остался еще не  совсем убежден;  его по  преимуществу
возмущало то, что повесть производила на него неприятное впечатление.
     - Я  вот читаю Гоголя,  но  он не производит на меня такого неприятного
впечатления, а между тем до какой степени он осмеивает наши нравы.
     - Очень просто,  потому что  там вы  читаете комедию.  Писатель двоякое
впечатление производит на  публику -  или  комическое,  или  трагическое.  В
первом случае его цель,  чтобы публика хохотала до  упаду,  а  во втором,  -
чтобы плакала навзрыд.  Еще в древних риториках сказано, что трагедия должна
возбуждать в зрителях чувство ужаса и сострадания.
     - И  трагическое впечатление гораздо  возвышеннее,  чем  комическое,  -
подхватила Юлия.
     Прокурор на  это  пожал  только  плечами.  Он  все-таки  еще  вполне не
убедился.
     Что касается до  инженера,  то он молчал и  как бы собирался с  силами,
чтобы грознее разразиться над произведением моего героя.
     - Вы  говорите,  -  начал он наконец,  обращаясь к  Вихрову и  придавая
мыслящее выражение своему лицу,  - что все это пишете затем, чтобы исправить
нравы;  но позвольте вас спросить, начну в этом случае примером; заведу ли я
на  улицах чистоту и  порядок,  если стану всю грязь,  которая у  меня дома,
выносить и  показывать всем публично?  Напротив,  чистота только тогда будет
заведена,  если я весь сор буду прятать куда-нибудь к стороне;  так и нравы:
людей совершенно добродетельными сделать нельзя, но пусть все это они делают
только поскромнее, поосторожнее, - тогда и нравы улучшатся.
     - Хорошо исправление нравов!.. - проговорил Вихров, улыбаясь.
     - Ну, уж это что ж! Какое исправление, - подтвердил и прокурор.
     - Это не улучшение, а ухудшение, напротив; он иезуитизм хочет ввести во
всех, - подхватила Юлия.
     Инженер немного сконфузился; он сам понял, что немного проговорился, но
в глубине души своей, в самом деле, думал так.
     - Ваша повесть, - продолжал он, уже прямо обращаясь к Вихрову, - вместо
исправления нравов может только больше их развратить;  я  удивляюсь смелости
моей сестрицы,  которая прослушала все,  что  вы  читали,  а  дайте это  еще
какой-нибудь пансионерке прочесть,  -  ей  бог знает что придет после того в
голову.
     Юлия  в  этом  случае никак не  могла уже,  разумеется,  заступиться за
Вихрова;  она только молчала и с досадою про себя думала:  "Вот человек! Сам
бог знает какие вещи говорит при мне,  совершенно уж  не  стесняясь,  -  это
ничего, а я прослушала повесть - это неприлично".
     - Что же ей может прийти в голову?  -  возразил Вихров.  - Я все пороки
описываю далеко не в привлекательном виде.
     - Но достаточно, что вы говорите об них, называете их.
     - Если  не  называть  пороков  и  не  говорить об  них,  так  и  писать
решительно будет нечего.
     - Ах,  мало ли,  боже мой!  Написан же  "Монте-Кристо" без  пороков!  -
договорился наконец инженер до  своего  любимого романа,  в  котором ему  по
преимуществу нравилось богатство Монте-Кристо,  который мог  жить,  кутить и
покупать всевозможные вещи:  все  это  ужасно  раздражительно действовало на
воображение инженера.
     - У вас, я вижу, один вкус с mademoiselle Прыхиной, - проговорил не без
досады Вихров.
     - Именно с Прыхиной, - подтвердила и Юлия насмешливо.
     - Черт знает,  кто такая там Прыхина,  а  я  говорю,  что я сам думаю и
чувствую, - произнес инженер.
     Вихров, видя, что конца не будет этим спорам и замечаниям, свернул свою
тетрадку и  раскланялся со всеми,  и как Виссарион ни упрашивал его остаться
ужинать,  и как Юлия ни кидала на него пламенные взгляды,  он ушел. Душевное
состояние его  было скверное,  и  не  то,  чтобы его  очень смутили все  эти
отзывы:  перебрав в голове слышанные им мнения об его произведении, он очень
хорошо  видел,   что  все  люди,   получившие  университетское  образование,
отзывались совершенно в его пользу, - стало быть, тут, очевидно, происходила
борьба  между  университетским мировоззрением  и  мировоззрением  остального
общества. Главным образом его возмутило то, что самому-то ему показалось его
произведение далеко не  в  таком привлекательном свете,  каким оно  казалось
ему,  когда он писал его и читал на первых порах.  "Да,  все это - дребедень
порядочная!"  -  думал он с  грустью про себя и вовсе не подозревая,  что не
произведение  его  было  очень  слабо,  а  что  в  нем-то  самом  совершился
художественный рост и  он  перерос прежнего самого себя;  но,  как бы  то ни
было,  литература была окончательно отложена в сторону, и Вихров был от души
даже рад, когда к нему пришла бумага от губернатора, в которой тот писал:
     "До  сведения моего  дошло,  что  в  деревне  Вытегре крестьянин Парфен
Ермолаев убил жену,  и преступление это местною полициею совершенно закрыто,
а  потому  предписываю  вашему  высокоблагородию  немедленно  отправиться  в
деревню  Вытегру  и  произвести  строжайшее о  том  исследование.  Дело  сие
передано уже на рассмотрение уездного суда".
     Вихрову в  этом поручении,  сверх того,  было приятно и то,  что он тут
будет иметь дело с  убийцею и  станет открывать пролитую кровь человеческую.
Он  в  тот же  вечер пошел к  Захаревским,  которых застал всех в  сборе,  и
рассказал им  о  своем  отъезде.  Известие  это,  видимо,  очень  испугало и
огорчило Юлию.
     - Но долго ли же вы пробудете на этом деле? - спросила она.
     - Не знаю, пожалуй, и месяц провозишься! - отвечал Вихров.
     - Как месяц!..  -  почти воскликнула Юлия.  -  Неужели же  вы не можете
поспешить и раньше вернуться?
     - Вряд ли!.. - отвечал ей Вихров довольно равнодушно.
     Юлия  после этого стала как  опущенная в  воду;  прокурор тоже выглядел
как-то еще солиднее; даже беспечный инженер был явно мрачен и все кусал себе
ногти. Разговор тянулся вяло.
     - Вы мне, значит, и не дочитаете вашей повести, - говорила Юлия.
     - Нет, не дочитаю, - отвечал Вихров.
     - Дайте же мне ее, по крайней мере, я сама ее дочту.
     - Возьмите хоть совсем; я подарить вам ее могу.
     - Ну, совсем подарите, - сказала с улыбкой Юлия.
     - Хорошо, - отвечал Вихров и, позвав человека, велел ему сходить вниз и
принести лежащую на столе книжку.
     Тот принес.
     - Надпишите же на ней что-нибудь, - сказала Юлия.
     - Вихров взял и надписал:  "Единственной благосклонной слушательнице от
автора".
     Оба брата Захаревские смотрели на всю эту сцену молча и нахмурившись.
     Вихров вскоре распрощался с ними, чтобы завтра рано утром выехать.
     По   уходе  его   между  Захаревскими  несколько  времени  продолжалось
молчание.
     - Что же  мне отвечать отцу:  приедешь ты или нет?  -  заговорил первый
Виссарион, обращаясь к сестре.
     Ту как бы немного при этом подернуло.
     - Я сама напишу отцу. Он должен знать и понимать, зачем я здесь живу, -
отвечала она.  - Я надеюсь, что ты не потяготишься мною, - прибавила она уже
с улыбкой брату.
     - Что же мне тяготиться!  - пробурчал тот. - Не про меня говорят, а про
то, что когда же и чем это кончится?
     - Может быть,  никогда и  ничем не  кончится,  -  отвечала Юлия опять с
маленькою судоргою в лице.
     - Так для чего же вся эта и комедия? - возразил инженер.
     - А если мне и в комедии этой хорошо,  так чего ж тебе жаль?  - сказала
Юлия.
     - Я с его стороны решительно ничего не вижу,  кроме простой вежливости,
- проговорил прокурор.
     - И я тоже! - подхватил инженер.
     - И я тоже! - сказала и Юлия грустно-насмешливым голосом.
     - Так к чему же все это поведет? - спросил инженер.
     - А я почему знаю! - отвечала Юлия, и глаза ее наполнились уже слезами.
     Оба брата только переглянулись при этом и прекратили об этом разговор.


                                     VI

                         УБИТАЯ КРЕСТЬЯНСКАЯ ЖЕНКА

     Говоря по  правде,  герой  мой  решительно не  знал,  как  приняться за
порученное ему  дело,