чтоб рассказать ей
об  этом  же.  Катишь  каждою  новостью любила  поделиться со  всеми  своими
приятельницами.
     Юлия в  тот же  день за  обедом рассказала отцу все,  что передавала ей
Прыхина.
     Старик Захаревский усмехнулся только.
     - Да не врет ли она, пожалуй! - заметил он с некоторой долей сомнения.
     - Нет, не врет! - отвечала положительно дочь.
     - Я  бы,  папочка,  -  сказала Юлия  к  концу обеда более обыкновенного
ласковым голосом и когда сам Захаревский от выпитых им нескольких рюмок вина
был  в  добром  расположении духа,  -  я  бы  желала  на  той  неделе  вечер
танцевальный устроить у нас.
     - Можно! - сказал старик, опять сразу поняв намерение дочери.
     - Только чтобы уж хорошенький был, папочка! Денег ты не изволь жалеть.
     - Да  уж  что же  делать,  коли надо,  -  отвечал Захаревский,  разводя
руками.
     Юлия подошла и  нежно поцеловала его  в  голову,  а  затем ушла в  свою
комнату и  задумалась:  слова  Прыхиной,  что  Вихров пишет,  сильно на  нее
подействовали,  и  это подняло его еще выше в ее глазах.  Если Мари в Москве
учили  профессора разным  наукам и  она  читала в  подлинниках "Божественную
комедию" Данта  и  "Манфреда" Байрона,  если  Фатееву ничему не  учили,  как
только мило держать себя,  то  m-lle Захаревская,  можно сказать,  сама себя
образовала по русским журналам.  Будучи от природы весьма неглупая девушка и
вышедши из пансиона,  где тоже больше учили ее мило держать себя, она начала
читать все повести, все стихи, все критики и все ученые даже статьи. Во всем
этом, разумеется, она многого не понимала, но, тем не менее, все это заметно
возвысило понятия ее:  выйти,  например,  замуж  за  какого-нибудь господина
"анхвицера",  как сама она выражалась для шутки, она уже не хотела, а всегда
мечтала иметь мужем умного и  образованного человека,  а  тут в лице Вихрова
встретила еще  и  литератора.  Чтобы заинтересовать его собой,  она решилась
употребить все средства.  Вечер она желала,  и желала,  по преимуществу, для
него устроить изящнейший.  Буфет в  столовой она сама убирала цветами и  все
фрукты и  конфеты укладывала своими руками в вазы.  Для помощи во всем этом,
разумеется,  призвана была  и  m-lle  Прыхина,  которая сейчас же  принялась
помогать самым энергическим образом и  так расходилась при этом случае,  что
для украшения бала перечистила даже все образа в  доме Захаревских,  и,  уча
горничных,  как надо мыть только что выставленные окна, она сама вскочила на
подоконник и  начала протирать стекла и  так  при этом далеко выставилась на
улицу, что один проходящий мужик даже заметил ей:
     - Поуберись, барынька, маленько в комнату, а то нехорошо!
     - Дурак мужик! - сказала ему вслед на это m-lle Прыхина. Ко всему этому
усердию Катишь отчасти была подвинута и тем, что Юлия для этого бала сделала
ей   довольно  значительные  подарки:   во-первых,   бело-газовое  платье  и
широчайшую голубую ленту для пояса и  довольно еще свежие,  раза два или три
всего надеванные,  цветы для головного убора. Забрав в охапку все подаренные
ей Юлией сокровища,  Катишь сейчас же побежала их примеривать на себя домой;
для этого она заперлась в своей комнате и перед трюмо своим (на какие деньги
и каким образом трюмо это было куплено, сказать трудно, но только трюмо было
у нее);  Катишь почти знала, что она не хороша собой, но она полагала, что у
нее  бюст был  очень хорош,  и  потому она любила на  себя смотреть во  весь
рост...  перед этим трюмо теперь она сняла с себя все платье и,  оставшись в
одном только белье и корсете,  стала примеривать себе на голову цветы, и при
этом  так  и  этак  поводила головой,  делала  глазки,  улыбалась,  зачем-то
поднимала руками грудь свою вверх;  затем вдруг вытянулась,  как солдат,  и,
ударив  себя  по  лядвее  рукою,  начала маршировать перед  зеркалом и  даже
приговаривала при этом:  "Раз,  два,  раз, два!" Вообще в ней были некоторые
солдатские наклонности. Походивши таким образом, она села, как бы утомившись
от бальных танцев,  и распустила зачем-то свой корсет,  и в этом распущенном
виде продолжала сидеть перед зеркалом и любоваться на себя; но негу таковую,
впрочем,  она не долго себе позволила: деятельная натура сейчас же заставила
ее снова одеться, позвать свою горничную и приняться вместе с ней устраивать
бальный наряд.  Сделав это, она опять побежала к Захаревским. У нее уж новые
планы и предположения явились для бала.
     - А что Вихров, будет у вас на бале? - спросила она Юлию.
     - Будет! - отвечала та.
     - Ну,  в  таком  случае я  с  ним  поговорю!  -  произнесла она  как-то
знаменательно.
     Юлии это было не совсем уж и приятно.
     - Тебе бы лучше следовало с  Кергелем поговорить!  -  немножко кольнула
она ее.
     - С  Кергелем что говорить!  За себя -  нельзя,  а  за другую можно!  -
отвечала Прыхина и больше уже до самого бала не уходила от Захаревских; даже
свой бальный наряд она стала надевать на себя у них, а вместе с тем наряжала
и Юлию,  вряд ли еще не с большим увлечением, чем самое себя. Часов в восемь
вечера обе девицы вышли из  своих комнат.  Прыхина сейчас же  взяла Юлию под
руку  и  начала с  ней  ходить по  зале.  Гости сейчас же  после того  стали
съезжаться. Услышав довольно сильный стук одного экипажа, Юлия, по какому-то
предчувствию и  пользуясь тем,  что  на  дворе  еще  было  довольно  светло,
взглянула в  окно,  -  это в самом деле подъезжал Вихров на щегольских,  еще
покойным отцом его  вскормленных и  сберегаемых серых лошадях и  в  открытой
коляске.  У Юлии чувствительно замерло сердце. Вихров вошел и, прищурившись,
начал осматривать зало и  находившееся в  ней  общество.  Прыхина при  этом,
несмотря на  чувствуемое к  нему предубеждение,  не  утерпела и  проговорила
Юлии:
     - Посмотри, как он хорош собой, - чудо!
     Вихров подошел и поклонился им.
     Юлия приветливо и  почти дружески встретила его пожатием руки,  а m-lle
Прыхина только поклонилась ему,  и то с грустью и печалью в лице:  укоряющею
совестью хотела она представиться ему за Фатееву!
     Пользуясь тем,  что танцы еще не  начинались,  Юлия сейчас же,  оставив
Прыхину, начала ходить с Вихровым.
     - Мне,  monsieur Вихров, хотелось бы с вами поговорить об одной вещи, -
сказала она.
     - Сделайте одолжение, - отвечал он.
     - О, этот разговор длинен будет; угодно вам сесть со мною, - продолжала
она,  указывая в  гостиной на  одно  из  кресел и  сама садясь рядом с  этим
креслом.
     Вихров сел на указанное ему место.
     - Послушайте,  -  начала Юлия  после маленького замешательства.  -  Мне
сказывали, что вы пишете; правда это или нет?
     Вихров нахмурился:  ему  досадно было,  что  слух об  его  писательстве
начинает распространяться между всеми,  но,  с другой стороны,  запереться в
том ему показалось странно.
     - Пишу, - отвечал он утвердительно.
     - В каком духе?
     При этом вопросе Вихров посмотрел Юлии в лицо.
     - В духе Достоевского, может быть? - продолжала она.
     - Нет, не в духе Достоевского, - проговорил Вихров.
     - Его ужасно высоко ставит Белинский, - говорила Юлия.
     - Талантлив, но скучен, - произнес Вихров.
     - Да,  я с вами согласна в этом; я едва дочитала его "Бедных людей", но
все-таки славная вещь!
     - Очень хорошая!
     - А  что,  скажите,  -  продолжала Юлия:  она хотела уж вполне блеснуть
перед  Вихровым своими литературными познаниями,  -  что  такое  сделалось с
Гоголем?  После  этого  великого произведения "Мертвые души" он  вдруг начал
какие-то письма писать к друзьям{111}. "Отечественные Записки" в неистовство
приходят,  и  очень естественно:  они  так  верили в  его талант,  так много
возлагали на него надежд, вдруг он пишет, что мужиков надо сечь, и, наконец,
какого-то пророка из себя хочет представить, всех поучает, что такое с ним?
     Вся эта тирада Юлии показалась Вихрову просто противною.
     - Не знаю я этого совершенно-с, - ответил он ей довольно сухо.
     "Не любит,  видно, когда говорят о других: ну, будем говорить о нем!" -
подумала Юлия и снова обратилась к Вихрову:
     - А  вы  знаете что:  я  и  об героине вашего романа слышала,  это одна
какая-то московская молодая девушка!
     "Все уж разболтали ей", - подумал Вихров и решительно не находился, что
ей отвечать.  Он вообще был как-то грустен в  этот день.  Разрыв с  Фатеевой
мучил и волновал его.
     К Юлии между тем подошел Кергель и пригласил ее на кадриль.
     Она не  могла отказать,  но,  отходя от Вихрова,  мотнула ему головой и
сказала:
     - Мы когда-нибудь еще с вами об этом поговорим!
     - Слушаю-с, - отвечал ей Вихров почти насмешливо.
     Как только от него отошла Юлия,  к  нему сейчас же подошла и села на ее
место  Прыхина.  О,  Катишь сейчас ужасную штучку отпустила с  Кергелем.  Он
подошел к ней и вдруг стал ее звать на кадриль.  Катишь вся вспыхнула даже в
лице.
     - Pardon,  monsieur, - сказала она ему на это, раскланиваясь с ним, - я
с незнакомыми не танцую!
     - Вы  считаете меня  незнакомым?  -  произнес Кергель,  лукаво потупляя
перед ней глаза.
     - Совершенно незнакомым! - повторила она и ушла потом к Вихрову.
     - Фу,  ворона с места,  а сокол на место,  -  проговорилась она,  как и
часто это с ней случалось.
     - Вы,  однако, себя-то соколом считаете, а mademoiselle Юлию вороной! -
заметил ей Вихров.
     - Тьфу, что я! - отплюнулась она. - Сокол с места, а ворона на место! -
Затем она замолчала и начала грустно-насмешливо смотреть на Вихрова.
     - Мужчины, мужчины! - произнесла она, наконец, покачав головой.
     - Как мухи к нам льнут! - добавил Вихров.
     - Хуже, а как змеи нас отравляют!.. В Перцове, значит, мы больше теперь
с вами встречаться не будем?
     - Отчего же? - спросил Вихров, вовсе не желая быть с ней откровенным.
     - Оттого,  что вам туда совестно будет приехать,  -  проговорила Катишь
насмешливо-укоризненно и даже каким-то басом.
     - Нет, ничего: я бессовестен, - возразил Вихров.
     - Это  я  знаю,  -  подхватила Прыхина.  -  Она больна очень теперь!  -
прибавила она,  махнув несколько в сторону своим носом, что почти всегда она
делала, когда говорили что-нибудь значительное.
     У Вихрова болезненно при этом поворотилось сердце,  но он не подал тому
и вида.
     - Что ж, доктор у нее есть; вероятно, пользует ее.
     - Разумеется, навещает; не без помощи же оставить ее одну, - произнесла
ядовито-насмешливо Прыхина.
     - Ну,  поэтому все  и  идет как следует!  -  как-то  больше пробормотал
Вихров и хотел было отойти от Прыхиной.
     - На два слова прошу еще остаться, - произнесла она почти повелительно.
     Вихров, как ни скучно было это ему, остался на своем месте.
     - Вы знаете,  что такое доктор тут был, какую роль он играл? - спросила
Прыхина.
     - Я думаю, как все доктора-утешители, - проговорил Вихров.
     - Он  тут  был  только средство возбудить вашу ревность и  привлечь вас
этим - его обманывали и дурачили и хотели этим возвратить вашу любовь.
     - Я  знаю,  что  дружба  ваша  слишком велика  к  madame Фатеевой и  вы
способны в ней все оправдывать,  -  проговорил Вихров, в душе почти желавший
поверить словам Прыхиной.
     - Ах,  боже мой!  Я оправдываю!  -  воскликнула та. - Сделайте милость,
когда я заметила эти ее отношения к доктору, я первая ее спросила, что такое
это значит, и так же, как вам теперь говорю, я ей говорила, что это подло, и
она мне образ сняла и клялась, что вот для чего, говорит, я это делаю!
     - Ну,  когда она сама вам говорила,  так это не  совсем еще достоверное
доказательство, - сказал Вихров.
     - Прекрасно, отлично! - воскликнула Прыхина. - Она теперь уж и лгунья у
вас!  Неблагодарные вы,  неблагодарные мужчины!  -  Прыхина вероятно бы  еще
долго не отпустила Вихрова и стала его допытывать, но к нему подошел Живин.
     - Пойдем,  водки выпьем,  хозяин тебя приглашает!  -  сказал он, мотнув
Вихрову головой. Тот с большим удовольствием встал и пошел за ним.
     На  уездных балах  почти  везде заведено еще  задолго до  ужина ставить
водку и  небольшую к  ней  закуску для желающих мужчин,  и  желающих таковых
находится очень много, - все почти!
     На  этой  штуке  старик  Захаревский вздумал  испытать  Вихрова,  чтобы
окончательно убедиться,  любит  он  выпить  или  нет.  По  многолетней своей
опытности Ардальон Васильевич убедился, что в их местах, между дворянством и
чиновничеством,  главный порок пьянство, и желал, по преимуществу, не видеть
его в детях своих и в зяте, какого бог ему пошлет.
     - Водочки не  прикажете ли?  -  произнес он  как  бы  самым  радушным и
угощающим голосом.
     Павел,  возмущенный всеми последними событиями и разговорами об них,  с
удовольствием выпил рюмку.
     - Не прикажете ли еще?  -  спросил Ардальон Васильевич, наливая ему еще
рюмку.
     Но Вихров уже отказался.
     "Ну,  не совсем еще пьяница!"  -  решил старик и  на этот раз в  мыслях
своих, и затем он счел не бесполезным расспросить гостя и о делах его.
     - Скажите, вы еще не служили? - спросил он.
     - Не служил.
     - Но чин, однако, имеете?
     - Я кандидат университета, то есть коллежский секретарь, - отвечал тот.
     Ардальон Васильевич в знак согласия мотнул ему на это головой.
     - Где  же  вы  предполагаете  службу  вашу  начать?   -   продолжал  он
допрашивать гостя.
     - Нигде! - отвечал Вихров.
     Захаревский при  этом повернул даже к  нему ухо,  как бы  затем,  чтобы
яснее расслышать, что такое он сказал.
     - Что  же,  хозяйничать,  постоянно жить  в  деревне  предполагаете?  -
говорил он, внимательно навостривая уши.
     - И того нет: хозяйничать в том смысле, как прежде хозяйничали, то есть
скопидомничать,  не  желаю,  а  агрономничать,  как  другие делают из  наших
молодых помещиков,  не решусь,  потому что сознаю,  что не понимаю и не умею
этого делать.
     Последних слов Вихрова Захаревский положительно не понял, что тот хотел
этим сказать.
     - Но надобно же иметь какое-нибудь занятие? - проговорил он с некоторою
улыбкою даже.
     - Я  буду  читать,  стану ходить за  охотой,  буду ездить в  Москву,  в
Петербург.
     - Жизнь вольного казака, значит, желаете иметь, - произнес Захаревский;
а  сам  с  собой  думал:  "Ну,  это  значит  шалопайничать  будешь!"  Вихров
последними ответами очень упал в глазах его:  главное, он возмутил его своим
намерением  не  служить:  Ардальон  Васильевич  службу  считал  для  каждого
дворянина такою же необходимостью,  как и воздух.  "Впрочем,  -  успокоил он
себя мысленно, - если жену будет любить, так та и служить заставит!"
     Когда танцы прекратились и  гости пошли к  ужину,  Юлия сама предложила
Вихрову руку и  посадила его рядом с  собою.  На  обстоятельство это обратил
некоторое внимание Живин.
     - Всегда,  и везде,  и во всем счастлив!  -  сказал он,  показывая Юлии
головой на приятеля.
     - Это почему? - спросила та с немножко лукавой усмешкой.
     - Да так уж, потому!.. - отвечал как-то загадочно Живин, потупляя глаза
свои.
     Далее,  конечно,  не  стоило  бы  и  описывать бального ужина,  который
походил на  все праздничные ужины,  если бы  в  продолжение его не случилось
одно  весьма  неприятное  происшествие:   Кергель,  по  своей  ветрености  и
необдуманности, вдруг вздумал, забыв все, как он поступил с Катишь Прыхиной,
кидать  в  нее  хлебными шариками.  Она  сначала делала вид,  что  этого  не
замечает,  а  в то же время сама краснела и волновалась.  Наконец,  терпение
лопнуло; она ему громко и на весь стол сказала:
     - Перестаньте, Кергель; я не желаю видеть ваших шуток.
     Он на минуту попритих было, но потом снова начал кидать.
     - Говорят вам -  перестаньте,  а не то я тарелкой в вас пущу! - сказала
Катишь с дрожащими уже губами.
     - Ой,  ой,  ой,  ой,  боюсь!  -  произнес Кергель, склоня свою голову и
закрывая ее салфеткой.
     Эта  насмешка окончательно вывела  Прыхину из  себя:  она  побледнела и
ничего уж не говорила.
     - А ну-ко, попробую еще! - произнес Кергель и бросил в нее еще шарик.
     М-lle  Прыхина,  ни  слова не  сказав,  взяла со  стола огромный сукрой
хлеба,  насолила его и  бросила его в лицо Кергеля.  Хлеб попал прямо в глаз
ему вместе с солью.  Кергель почти закричал,  захватил глаз рукою и стал его
тереть.
     А  m-lle Прыхина пресамодовольно сидела и  только,  поводя своим носом,
говорила:
     - Ништо ему, ништо!
     Все сидящие за столом покатывались со смеху,  а Кергель, протирая глаз,
почти вслух говорил:
     - Эка дура, эка дурища!
     Когда Вихров возвращался домой,  то  Иван не  сел,  по  обыкновению,  с
кучером на козлах, а поместился на запятках и еле-еле держался за рессоры: с
какой-то  радости  он  счел  нужным  мертвецки  нализаться в  городе.  Придя
раздевать барина, он был бледен, как полотно, и даже пошатывался немного, но
Вихров,  чтобы не сердиться,  счел лучше уж не замечать этого. Иван, однако,
не ограничивался этим и, став перед барином, растопырив ноги, произнес диким
голосом:
     - Павел Михайлыч, пожалуйте мне невесту-с!
     - Какую невесту... Марью Фатеевскую, что ли?
     - Марья что-с?.. Чужая!.. Мне свою пожалуйте... Грушу нашу.
     - Она разве хочет за тебя идти?
     - Чего хочет?.. Вы барин: прикажите ей... Я вам сколько лет служил.
     - Если бы ты и  во сто раз больше мне служил,  я не стану заставлять ее
силой идти за тебя!
     - Сделайте милость!  - промычал еще раз Иван и стал уж перед барином на
колени.
     - Ах,  ты,  дурак этакой, перестань! - воскликнул тот, отворачиваясь от
него.
     - Сделайте божескую милость!  -  повторил Иван,  не  вставая  с  колен.
Вихров увидел, что конца этому не будет.
     - Груня! - крикнул он.
     Груша  обыкновенно никогда  не  спала,  как  бы  поздно  он  откуда  ни
приезжал, - Груша вошла.
     - Вот  он   сватается  к   тебе!   -   произнес  Павел,   показывая  на
поднимающегося с колен Ивана.
     Груша только странно смотрела на того.
     - Мне,  сударь,  очень обидно и слышать это, - отвечала она обиженным и
взволнованным голосом; на глазах ее уже навернулись слезы.
     - Что же, разве он тебе не нравится? - спросил Павел.
     - Я скорее за козла скверного пойду, чем за него.
     - Гля-че же не пойдешь? Что ж я сделал тебе такое? - спросил ее Иван.
     - А гля того!..  Вы, Павел Михайлович, и приставать ему не прикажите ко
мне,  а  то  мне  проходу от  него  нет!  -  проговорила Груша и,  совсем уж
расплакавшись, вышла из комнаты. Вихрову сделалось ее до души жаль.
     - Пошел вон,  негодяй!  Не  смей мне и  говорить об  этом и  никогда не
приставай к ней! - крикнул он на Ивана.
     Тот, по обыкновению, немного струсил и вышел.
     - Знаю я, куда она ладит, - да, знаю я! - говорил он, идя и пошатываясь
по зале.


                                     XV

                      ОПЯТЬ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ КОПТИН

     Вскоре после того,  в  один из своих приездов,  Живин вошел к Вихрову с
некоторым одушевлением.
     - Сейчас,  братец ты  мой,  -  начал он каким-то веселым голосом,  -  я
встретил здешнего генерала и писателя, Александра Иваныча Коптина.
     - А!.. - произнес Вихров. - А ты разве знаком с ним?
     - Приятели даже!  - отвечал не без гордости Живин. - Ну и разговорились
о том,  о сем,  где,  знаешь, я бываю; я говорю, что вот все с тобою вожусь.
Он,  знаешь,  этак по-своему воскликнул:  "Как же,  говорит,  ему  злодею не
стыдно у меня не побывать!"
     - Да,  я скверно сделал,  что не был у него; совсем и забыл, что он тут
недалеко, - отвечал Вихров. - Когда бы съездить к нему?
     - Поедем в Петров день к нему - у него и во всех деревнях его праздник.
     - Очень рад! А что, скажи, постарел он или нет?
     - Нет,  мало!  Такой же худой,  как и был.  Какой учености,  братец, он
громадной! Раз как-то разговорились мы с ним о Ватикане. Он вдруг и говорит,
что  там  в  такой-то  комнате такой-то