ого ли у вас по селениям умерло человек от холеры?
     - О-то, много-тко извелось народу!.. Упаси бог! - почти пропел Родион.
     Вихров догадался, что Родион был глупорожденный и почти идиот.
     - А скажи, действительно ли на тебе недоимки сто рублей?
     - Ну...  не знаю... может, так!.. - проговорил Родион, как бы через пни
скакав языком.
     - Значит, ты признаешь ее за собой? - подтвердил Вихров.
     - Не знаю...  признаю...  да!  -  согласился Родион, взмахивая при этом
глазами на Клыкова,  который, с опущенной головой и тихой походкой, ходил по
гостиной.
     - Ну, ступай! - сказал Вихров Родиону.
     Тот ушел.
     - Прочие так же будут показывать,  как и он,  а потому вам не угодно ли
писать  так,  что  такой-то  вот  показал согласно с  Родионом Федоровым!  -
проговорил Клыков.
     - Там-с увидим,  - отвечал ему резко Вихров, - позвольте мне следующего
недоимщика, Павла Семенова.
     Пришел и тот, тоже не совсем, надо быть, складный мужик: он был длинный
и все как-то старался стать боком и наклонить немного голову.
     - Была ли у  вас холера в селениях?  -  спросил его Вихров обыкновенным
голосом.
     - Что-с?  -  отвечал ему на это Павел,  склоняя к  нему еще больше свою
голову.
     - Была ли моровая язва, холера у вас? - повторил Вихров погромче.
     - Ах, да, приехал! - отвечал Павел самодовольно, как бы поняв, наконец,
в чем дело.
     - Что такое приехал? - спросил Вихров с удивлением.
     - Он глух немного, - вмешался, наконец, в этот разговор Клыков.
     - Была ли у вас холера? - закричал Вихров на весь дом.
     - Была, была! - поспешно отвечал Павел.
     - Бога ради,  нельзя ли  немножко потише этого,  -  сказал Клыков почти
умоляющим голосом,  -  у  меня жена в  таком положении,  в самом критическом
теперь!
     - Что такое? - спросил Вихров.
     - В критическом, - повторил Клыков, - последние часы девяти месяцев.
     - Вот видите,  это, значит, новое неудобство мне было останавливаться у
вас.
     - Напротив,  это  большое удобство для  меня,  потому что я  не  должен
отлучаться от нее.
     Вихров затем не  так  уже  громко допросил Павла -  и  тот так же,  как
Родион, все подтвердил, что писал на него Клыков.
     В  это  время  человек  внес  водку  и  закуску,   чрезвычайно  красиво
выглядывавшую.
     Вихров,  проголодавшийся дорогой,  залпом выпил  рюмку водки и  закусил
почти всего.
     - Не прикажете ли еще?  -  предложил ему хозяин, показывая на водку, но
Вихров  отказался  и  просил  позвать  ему  нового  недоимщика,   но  только
потолковей немножко.
     - Все ведь они здесь -  пренеотесанный народ,  -  отвечал Клыков, уходя
опять на цыпочках за недоимщиком.
     Появившийся затем мужик назывался Сосипатром. В противоположность своим
предшественникам,  он,  как видно,  был не дурак,  а напротив того -  умница
настоящая.
     - Была ли у вас холера? - спросил его Вихров.
     - Была,  судырь,  была!..  Это что говорить,  -  повторил несколько раз
Сосипатр.
     - И   вот   все   эти   крупные  недоимщики  (Вихров  пересчитал  имена
недоимщиков) действительно в холеру померли?
     - Да когда же,  кормилец мой, когда же помереть-то им, как не в холеру!
- почти воскликнул Сосипатр.
     Вихров заглянул в список,  в котором увидел,  что на Сосипатре недоимки
показано только один рубль.
     - А на тебе недоимки всего один рубль? - спросил он его.
     - Рубль-с! - подтвердил Сосипатр.
     - Отчего же ты такой мелочи на заплатил?
     - Крестьянские-то немощи наши,  батюшка,  немогуты-то наши крестьянские
велики! - сказал Сосипатр.
     Записывая это показание, Вихров вдруг начал чувствовать шум в голове; в
глазах  у   него  как-то   темнело,   тускнело,   и   какой-то  пеленой  все
подергивалось.
     - Что,  у  вас не угарно ли здесь?  -  спросил он хозяина,  по-прежнему
ходившего взад и вперед по гостиной.
     - Может быть,  и у меня что-то голова дурна;  я сейчас велю открыть все
вьюшки, - проговорил тот и, как бы озабоченный этим, ушел.
     - Так  это,  ничего;  немножко из  печи  угаром пахнуло,  -  сказал он,
возвратившись и  совершенно  успокоившимся голосом.  -  Прикажете  следующих
недоимщиков позвать -  и  не  лучше ли  их  всех  гуртом?  Что  вам  каждого
особняком спрашивать!
     - Нет,  не  нужно!  И  вообще  никого не  нужно:  у  меня  голова очень
кружится! - отвечал Вихров.
     - Ах, боже мой, так не угодно ли вам отдохнуть? - произнес как бы снова
озабоченным голосом Клыков.
     - Да, немножко, а главное - позвольте мне теплой воды.
     Клыков сбегал и принес ему теплой воды.
     Вихров выпил ее  и,  выйдя в  другую комнату,  стал  щекотать у  себя в
горле.  Для него уже не оставалось никакого сомнения, что Клыков закатил ему
в  водке дурману.  Принятый им способ сейчас же подействовал -  и голова его
мгновенно освежилась.
     - Не угодно ли вам мятных капель? - говорил ему Клыков.
     - Что  ж,  вам еще раз хочется отравить меня?  -  сказал ему насмешливо
Вихров.
     Клыков сделал вид,  как будто бы  и  не понимает,  что тот ему говорит.
Вихров  больше  не   пояснял  ему,   а   взял  фуражку  и   вышел  на  двор.
Мужики-недоимщики еще стояли тут.
     - Послушайте,  братцы,  -  начал Вихров громко,  - опекун показывает на
вас,  что вы не платили оброков,  потому что у вас были пожары,  хлеб градом
выбивало,  холерой главные недоимщики померли.  Вы не смотрите, что я у него
остановился.  Мне  решительно все равно,  он  или вы;  мне нужна только одна
правда,  и потому говорите мне совершенно откровенно: справедливо ли то, что
он пишет про вас, или нет?
     Между мужиками сейчас же пошло шушуканье и переговоры.
     - Что,  разве было то?  Где тут,  ничего того не случалось! Ты поди! Да
что мне идти, ты ступай!
     - Это решительно все равно,  - подхватил Вихров, - выходи кто хочет, но
только один, и говори мне с толком.
     После этого к нему вышел, наконец, из толпы мужик.
     - Явка уж, судырь, от нас тебе написана! - сказал он, то поднимая глаза
на Вихрова, то опуская их.
     - Ну, так подай.
     Мужик  несмело подал ему  бумагу,  в  которой было  объяснено,  что  ни
пожаров особенных,  ни  холеры очень  большой у  них  не  было,  а  также  и
неурожаев, что оброк они всегда опекуну платили исправно, и почему он все то
пишет на них, они неизвестны.
     Вихров свернул эту бумагу,  положил ее в  карман и  возвратился в  дом,
чтобы объясниться с  Клыковым.  У него при этом губы даже от гнева дрожали и
руки невольно сжимались в кулаки.
     - Попрогулялись?  - спросил его тот, опять встретив его с своей улыбкой
в передней.
     - Попрогулялся и,  кроме того, получил весьма важные для меня сведения,
- отвечал Вихров,  все более и более выходя из себя.  - Скажите, пожалуйста,
monsieur Клыков,  -  продолжал он, употребляя над собой все усилия, чтобы не
сказать  чего-нибудь  очень  уж  резкого,  -  какого  имени  заслуживает тот
человек, который сначала говорит, что по его делу ему ничего не нужно, кроме
полной справедливости, а потом, когда к нему приезжают чиновники обследовать
это дело, он их опаивает дурманом, подставляет им для расспросов идиотов?
     При этих словах Клыков побледнел.
     - Это  вас смутил кто-нибудь против меня,  -  говорил он,  растопыривая
перед Вихровым руки,  -  это все негодяи эти, должно быть!.. Между ними есть
ужасные мерзавцы!
     - Не лучше ли эти слова отнести к кому-нибудь другому, чем к мужикам!..
Дурман на  меня перестал уж действовать,  вам меня больше не отуманить!..  -
возразил ему тот.
     - Помилуйте,  да разве я  могу себе позволить это,  -  произнес Клыков,
опять разводя руками и склоняя перед Вихровым голову.
     - Видно могли себе позволить;  но, во всяком случае, извольте сейчас же
мне написать,  что все,  что вы говорили о голоде, о пожарах и холере, - все
это вы лгали.
     - Не лгал,  видит бог,  не лгал,  - проговорил Клыков со слезами уже на
глазах.
     - Подите вы,  как же не стыдно вам еще говорить это!  Если вы не дадите
мне такой расписки, все равно я сам обследую дело строжайшим образом и опишу
вас.
     Клыков несколько времени стоял перед ним после этого молча; потом вдруг
опустился на колени.
     - Не  погубите!   -  начал  он  мелодраматическим  голосом.  -  Я  отец
семейства,  у  меня жена теперь умирает,  я  сам  почти помешанный какой-то,
ничего не могу сообразить.  Уезжайте теперь,  не доканчивайте вашего дела, а
потом я соображу и попрошу о чем-нибудь для себя начальника губернии.
     Вихров  очень  хорошо видел,  что  Клыков хочет  от  него  увернуться и
придумать какую-нибудь штуку; злоба против него еще более в нем забушевала.
     - Дела вашего,  - начал он, - я по закону не имею права останавливать и
сейчас же уезжаю в  самое имение,  чтобы обследовать все ваши действия,  как
опекуна.
     - Не по закону,  а из жалости молю вас это сделать!..  Взгляните на мою
жену, она не перенесет вашей строгости! - говорил Клыков и, вскочив, схватил
Вихрова за руку с тем, кажется, чтобы вести его в спальню к жене.
     - Не пойду я, извините меня, - отговаривался тот.
     - Но все говорят,  что вы - человек добрый, великодушный; неужели вы не
сжалитесь над нами, несчастными?
     - Нет-с,  не сжалюсь!  -  воскликнул Вихров, которому омерзительна даже
стала вся эта сцена.
     Лицо Клыкова как бы мгновенно все передернулось и из плаксивого приняло
какое-то ожесточенное выражение.
     - Не раскайтесь,  не раскайтесь!  -  заговорил он совсем другим тоном и
начал при этом счищать приставшую к коленкам его пыль.  - Начальник губернии
будет за меня, - прибавил он язвительно.
     - Тем более я  сделаю не по вас,  что господин начальник губернии будет
за вас! - проговорил Вихров и снова вышел на двор. - Нет ли у вас, братцы, у
кого-нибудь тележки довезти меня до вашей деревни; я там докончу ваше дело.
     - Есть, батюшка, - отозвался ему один мужик, - у меня есть тележка.
     - Ну, так подъезжай!
     Мужик подъехал в  грязной тележке,  на какой-то неопределенного цвета и
сверх того курчавой лошаденке.
     Вихров полез в телегу.
     - Не замарайся,  родимый,  -  сказал мужик,  -  дай,  я  тебе хоть свой
кафтанишко постелю.
     - Не нужно! - сказал Вихров. - Только уезжай поскорее отсюда.
     Мужик  поехал.  Прочие мужики пошли рядом с  ним  и,  крупно шагая,  не
отставали от маленькой лошаденки. Вихров между тем жадно стал вдыхать в себя
свежий осенний воздух.  Влияние дурмана на  него  не  совсем еще  кончилось.
Уехать  со  всякого следствия в  дорогу  было  для  него  всегда  величайшим
наслаждением.   После  всех  гадостей  и   мерзостей,   которые  обыкновенно
обнаруживались при каждом почти исследовании деяний человеческих,  он  видел
тихий,  мирный лес,  цветущие луга,  желтеющие нивы, - о, как тогда казалась
ему  природа  лучше  людей!  Проезжаемая на  этот  раз  местность тоже  была
довольно приятна и  успокоительна:  небольшие холмы,  поля,  речка,  мостик,
опять холмы, поля...
     Вихров принялся толковать с мужиками.
     - В самой деле жена у вашего опекуна родит?  - спросил он, предполагая,
что Клыков и это солгал ему.
     - Выкинула,  сказывали,  -  отвечал шедший рядом с  его  телегой мужик,
должно быть, староста.
     - За неволю выкинула;  бают,  бил,  бил ее,  приехавши из города-то,  -
подхватил другой мужик из толпы.
     - Как, бил? За что? - воскликнул Вихров.
     - А ни за што,  ни про што, - отвечал опять староста, - нехорошо, очень
несогласно живут!
     - А она-то что же, дурная тоже женщина?
     - Нет,  она-то ничего,  не богатая только,  вот за это и срывает на ней
свой гнев.  Бумагу-то, говорят, как по этому делу получил, злой-презлой стал
и все привязывался к ней: "Все, говорит, я на семейство проживаюсь!"
     Понятно,  что Клыков был один из отъявленнейших негодяев,  и Вихров дал
себе слово так повести его дело,  чтобы подвергнуть его не  только денежному
взысканию, но даже уголовной ответственности.
     - Скажите,  пожалуйста,  как же  он  вами управлял и  в  какой мере вас
обижал?.. - спрашивал он мужиков.
     За  всех  за  них  стал  отвечать староста:  народ  в  этих  местах был
хлебопашествующий, а потому - очень простой.
     - Вот видишь,  батюшка ты мой,  -  объяснил староста,  - слух был такой
попервоначалу...  Чиновники тоже кой-какие маленькие нам  сказывали,  что мы
вольные  будем,  что  молодой  барин  наш  имение  маменьки своей  не  взял,
побрезговал им.  Однако же вот слышим-прослышим, что молодой барин в опекуны
к нам прислан; так он и правил нами и до сей поры.
     - И вы на него, как на помещика своего, работали?
     - Все едино!  -  отвечал мужик.  - Что ни есть, кормилиц к детям, и тех
все из нашей вотчины брал без всякой платы;  нашьет им тоже сначала ситцевых
сарафанов, а как откормят, так и отберет назад.
     Все  это,  как  самый  придирчивый подьячий,  Вихров запоминал и  хотел
ввести в дело.
     - То  нам,  ваше высокородие,  теперь оченно сумнительно,  -  продолжал
староста,  -  что  аки бы  от  нашей вотчины прошение есть,  чтобы господину
опекуну еще под наше имение денег выдали, и что мы беремся их платить, но мы
николи такого прошения не подавали.
     Вихров и  это все записал и,  приехав в  одну из  деревень,  отбирал от
мужиков показания - день, два, три, опросил даже мужиков соседних деревень в
подтверждение того что ни пожаров, ни неурожаев особенных за последнее время
не  было.  Он  вытребовал также  и  самое  дело  из  опеки по  этому имению;
оказалось,   что   такое  прошение  от   мужиков  действительно  было   там;
поименованные в  нем  мужики наотрез объявили,  что  они  такого прошения не
подавали  и  подписавшегося за  них  какого-то  Емельяна Крестова совсем  не
знают,  да его,  вероятно,  совсем и на свете не существует.  Вихров потирал
только руки от  удовольствия:  это  явно уж  отзывалось уголовщиной.  Мужики
потом рассказали ему,  что опекун в  ту  же ночь,  как Вихров уехал от него,
созывал их  всех  к  себе,  приказывал им,  чтобы они  ничего против него не
показывали,  требовал от них оброки, и когда они сказали ему, что до решения
дела они оброка ему не дадут,  он грозился их пересечь и велел было уж своим
людям дворовым розги принести, но они не дались ему и ушли.
     - И хорошо сделали! - одобрил их Вихров.
     Вслед за тем мужики ему объявили,  что опекун уехал в  губернский город
жаловаться на них и на чиновника.
     - Ничего, пусть себе жалуется, - сказал им Вихров.


                                     XV

                          ТУЧИ НАЧИНАЮТ СОБИРАТЬСЯ

     Герой  мой  очень  хорошо понимал,  что  в  жизни вообще а  в  службе в
особенности,  очень много мерзавцев и  что для противодействия им мало одной
энергии,  но  надобно еще  и  суметь это  сделать,  а  также и  то,  что для
человека,  задавшего себе эту задачу,  это труд и подвиг великий;  а потому,
вернувшись со  следствия об  опекунских деяниях Клыкова,  он  решился прежде
всего  заехать  к  прокурору и  посоветоваться с  ним.  Тот  встретил его  с
какой-то полуулыбкой.
     Вихров рассказал ему все дело подробно.
     - Я  уж  слышал  это,  -  отвечал  Иларион  Захаревский,  -  губернатор
приглашал меня по этому делу и говорил со мною о нем.
     - Что же именно? - спросил Вихров.
     Захаревский усмехнулся.
     - Они тут совсем другой оборот дают!  - начал он. - Они говорят, что вы
взбунтовали все имение против опекуна!
     - Чем же я взбунтовал? - спросил Вихров.
     - Тем,  что вы  собирали их,  говорили им речи,  чтобы они не слушались
опекуна.
     - Я говорил им только, чтобы они показывали правду.
     - Ну, а они объясняют, что вы к ним воззвание произносили! Давать всему
какой  угодно  оттенок  -  они  мастера;  однако  позвольте  мне  ваше  дело
посмотреть, - прибавил Захаревский, увидев в руках Вихрова дело.
     Тот  ему  подал его,  Захаревский просмотрел его  с  первой страницы до
последней.
     - Все очень обстоятельно обследовано;  не знаю, как они вывернутся тут!
- проговорил он.
     - Мало,  что  обстоятельно обследовано,  но  у  меня еще есть и  другие
факты... Он хотел меня даже отравить!..
     И Вихров рассказал историю о дурмане.
     Захаревский на это пожал только плечами.
     - Что же они намерены теперь сделать с своей стороны? - спросил Вихров.
     - Решительно  не  знаю,  -  отвечал  Захаревский.  -  Губернатор только
спрашивал меня, не следует ли команды ввести в именье. Я говорю, что команды
вводятся,  когда уже  испытают прежде все  предварительные полицейские меры.
Пусть  прежде  туда  выедет  полиция,   члены  опеки  и   внушат  крестьянам
повиновение; наконец, говорю, еще не известно, что откроется по исследованию
вашего чиновника,  и,  может быть,  действия опекуна таковы,  что его самого
следует удалить и  что крестьяне оказывают неповиновение только против него.
"Никогда, говорит, не может быть этого, потому что он человек прекрасный!"
     - Хорош прекрасный человек! - воскликнул Вихров.
     - Он его,  по крайней мере,  таким считает!.. Сам же Клыков, как слышал
я,  ускакал в  Петербург,  вероятно,  там  выдумает что-нибудь  отличное!  -
заключил Захаревский и,  видимо,  от сдерживаемой досады не в состоянии даже
был покойно сидеть на месте, а встал и начал ходить по комнате. - Это такие,
батюшка,  изобретатели и  творцы в  этом роде,  что  чудо!  Все усилия,  все
способности  свои  употребляют  на   это.   Говорят,   по   случаю  вакансии
председателя уголовной палаты,  они тоже славную вещь затевают. Кандидатом у
того совестный судья...
     - Это что на театре не хотел играть у губернатора? - подхватил Вихров.
     - Тот самый; во-первых - человек безукоризненной честности, во-вторых -
самостоятельный,  и  он  вдруг  предположил...  Они  в  этом  своем  величии
опьяневают как-то  и  забывают всякое приличие!..  Предположил заместить его
Пиколовым -  этой дрянью,  швалью,  так  что это почти публичное признанье в
своей связи с его женою!
     Говоря  это,  прокурор  побледнел даже  и  беспрестанно потрясал  своей
сухощавой головой.
     - Но как же он это сделает?  -  спросил Вихров. - Председатели палаты -
по выборам... Пиколова, вероятно, все черняками закидают.
     - Очень просто!  Просто очень!  - отвечал прокурор. - До выбора еще два
года с  лишком;  он кандидата на это место,  судью,  очернит чем-нибудь -  и
взамен его представит определить от короны господина Пиколова.
     - Ну,  судья-то, кажется, не дастся ему очернить себя, он не из таких -
сам зубаст! - возразил Вихров.
     - Не  дастся!..  Хорошо,  если  успеет в  этом!  -  сказал прокурор.  -
Говорят, хочет ехать в Петербург и хлопотать там.
     - Наконец,  и вы должны помочь ему;  вы все-таки здесь - царское око! -
подхватил Вихров.
     - Я,  конечно,  с своей стороны сделаю все,  - продолжал Захаревский, -
напишу министру и объясню всю интригу;  пусть там меня переводят куда хотят,
но терпения моего больше недостает переносить все это!
     Всеми этими речами прокурор очень нравился Вихрову.
     - Так следствие мое, значит, складно произведено? - спросил он.
     - Очень складно! - отвечал прокурор. - Пусть они пожуют его и покусают;
я очень рад,  что оно - в том же роде, как и штука с судьей, так что все это
мы можем вместе соединить.
     - Поеду представлять ему дело, - сказал Вихров.
     - Поезжайте и заезжайте,  пожалуйста,  оттуда сказать, что он вам будет
говорить.
     - Непременно! - отвечал Вихров и уехал.
     Ему  весело  даже  было  подумать  о  том,  как  у  начальника губернии
вытянется физиономия,  когда он  будет ему  рассказывать,  как  он  произвел
следствие;  но -  увы!  -  надежда его в этом случае не сбылась:  в приемной
губернатора он, как водится, застал скучающего адъютанта; сей молодой офицер
пробовал было и газету читать и в окно глядеть,  но ничего не помогало,  все
было скучно! Он начал, наконец, истерически зевать. При появлении Вих