жнему завит.  Услышав,  что на  девичнике Вихров,  он  прямо подошел к
нему.
     - Не  могу и  выразить,  как я  счастлив,  видя вас снова посреди нашей
семьи! - говорил он, прижимая руку к сердцу.
     - И я также очень рад,  что вижу вас,  -  отвечал Вихров, тоже дружески
пожимая его руку.
     - Здравствуйте! - произнес Кергель и m-lle Прыхиной.
     - Здравствуйте! - отвечала ему и та совершенно покойным голосом.
     Они давно уже помирились,  и  прежнее чувство пылкой и  скоропреходящей
любви в них заменилось прочным чувством дружбы.
     Кергель подсел третьим лицом в их беседу.
     - Слышали мы,  -  продолжал он,  обращаясь к  Вихрову,  -  что над вами
разразилась гроза; но вы, как дуб могучий, выдержали ее и снова возвратились
к нам.
     - Скорей,  как лоза,  изогнулся и выдержал бурю, - произнес, усмехаясь,
Вихров.
     - Ну-с, это я думаю, не в характере вашем, - возразил ему Кергель.
     - А как вы поживаете?  -  спросил его Вихров, заинтересованный чересчур
уж бедным туалетом приятеля.
     - Что,  я как поживаю -  дурно-с,  очень дурно!..  Без места, состояния
почти не  имею никакого;  надобно бы,  конечно,  ехать в  Петербург,  но все
как-то еще собраться не могу.
     И Кергель при этом горько улыбнулся.
     - Monsieur Кергель  занимал  такое  место,  на  котором  другие  тысячи
наживали,  а  у него сотни рублей не осталось,  -  произнесла m-lle Катишь и
махнула при этом носом в сторону.
     Как  и  всех своих друзей,  она и  Кергеля в  настоящее время хвалила и
превозносила до небес.
     - Ста рублей не осталось, - повторил за ней и тот искреннейшим голосом.
     - Но какое же место вы желали бы иметь? - спросил его Вихров.
     - Всякое,  какое дало бы мне кусок хлеба,  -  отвечал Кергель,  разводя
руками.
     - Вот видите что,  -  начал Вихров,  -  губернатором в  ту губернию,  в
которой  я   служил,   назначен  мой  хороший  знакомый,   прежний  владелец
Воздвиженского,  -  и если я ему напишу,  то он послушается,  кажется,  моей
рекомендации.
     Покуда Вихров говорил это,  Кергель и  m-lle Катишь превратились все во
внимание.
     - Вы бы сделали для меня истинное благодеяние,  -  произнес первый,  не
зная, кажется, как и выразить овладевшее им чувство благодарности.
     - Павел  Михайлыч,   вероятно,  и  сделает  это  по  своей  доброте!  -
подхватила и Катишь каким-то уж повелительным голосом.
     - Непременно сделаю, завтра же напишу, - сказал Вихров.
     Кергель поблагодарил его только уже кивком головы.
     К  этой  группе,  наконец,  подошла невеста с  женихом.  Юлия несколько
времени стояла перед ними  молча.  Она  явно выказывала желание поговорить с
Вихровым. Тот понял это и встал.
     - Я вашего батюшки не вижу,  -  сказал он, в самом деле заметив, что он
до сих пор еще не видал старика.
     - Он так слаб,  что уж и не выходит из своей комнаты, - отвечала она. -
Вот так, одна-одинехонька и выхожу замуж, - прибавила она, и Вихров заметил,
что у  нее при этом как будто бы навернулись слезы.  В это время они шли уже
вдвоем по зале.
     - Ну,  что ж,  зато вы выходите за отличнейшего человека,  -  сказал ей
негромко Вихров.
     - Дай бог,  чтобы я-то была достойна его,  - сказала Юлия. - Конечно, я
уж  не  могу принести ему ни  молодого сердца,  ни свежего чувства,  но,  по
крайней мере, буду ему покорна и честно исполню свой долг.
     При этом Юлия так дергала свою жемчужную нитку, что та лопнула у ней, и
жемчуг рассыпался. Вихров нагнулся и хотел было поднять.
     - Не  трудитесь,  человек подберет!  Подбери!  -  сказала она  почти  с
каким-то  презрением проходившему лакею.  Тот  собрал и  подал.  Она бросила
жемчуг в  пепельницу и снова обернулась к продолжавшему все еще стоять около
нее Вихрову.
     - Я Живина предпочла другим,  потому что он все-таки человек одинаких с
вами убеждений, - проговорила она.
     - Вы и не ошибетесь в нем, - сказал он на это ей глухим голосом.

     В  день  свадьбы Вихров чувствовал какую-то  тревогу и  как  бы  ожидал
чего-то; часа в четыре он поехал к жениху; того застал тоже в тревоге и даже
расплаканным;  бывшего там  Кергеля -  тоже  серьезным и,  по-вчерашнему,  в
сквернейшем его фрачишке;  он  был посаженым отцом у  Живина и  благословлял
того.
     Наконец,  они отправились в знакомый нам собор;  Вихров поехал потом за
невестой.   Ту  вывели  какие-то  две  полные  дамы;  за  ними  шла  Катишь,
расфранченная,  но с целыми потоками слез по щекам,  которые вряд ли не были
немножко и подрумянены.
     Когда невесту привезли в  церковь,  то  ее провели на левую сторону,  а
жених стоял на  правой.  Вихрову было тяжело видеть эту церемонию.  Он очень
хорошо  понимал,   что  приятель  его  в   этом  случае  сильнейшим  образом
обманывался,  да  вряд ли  не обманывалась и  невеста,  думавшая и  желавшая
честно исполнить свой  долг  перед мужем.  По  возвращении свадебного поезда
домой,  молодые сначала сходили к  отцу,  потом подали шампанское -  и пошли
радостные поздравления с  поцелуями и  со слезами.  Поздравил также и Вихров
молодую,  которая на  этот  раз  обнаружила какой-то  стыд  перед  ним:  ей,
кажется, по преимуществу, совестно было того, что потом с ней последует.
     - Как к вам идет ваш брачный вуаль!  -  сказал он ей,  чтобы что-нибудь
сказать.
     - Да! - отвечала она, краснея и потупляя голову.
     Вихров вскоре после того хотел было и  уехать,  но за ним зорко следила
m-lle Прыхина.  Каким-то  вороном мрачным ходила она по  зале и,  как только
заметила,  что  Вихров один,  подошла к  нему  и  сказала ему  почти строгим
голосом:
     - Когда вы  поедете домой,  то  возьмите меня с  собой в  коляску.  Мне
надобно вам многое рассказать.
     - Что такое?  -  спросил Вихров, начинавший уже несколько и пугаться ее
слов.
     - Там скажу ужо! - прибавила Катишь еще более мрачным голосом.
     Вихров сейчас же после того собрался,  и когда раскланялся с молодыми и
вышел в переднюю,  то m-lle Катишь,  в бурнусе и шляпке,  дожидалась уже его
там.  Без всякого предложения,  она села первая в  его коляску и,  когда они
отъехали, начала несколько насмешливым голосом:
     - Вы теперь едете со свадьбы от одной вашей жертвы,  -  не почувствуете
ли, может быть, жалости к другой вашей жертве?
     - К какой моей другой жертве? - спросил ее Вихров.
     - К Фатеевой.
     Вихров посмотрел на нее.
     - Вы, кажется, сами об ней переменили мнение? - спросил он ее.
     - Бог с ней, какое бы об ней ни было мое мнение, но она умирает теперь.
     - Умирает? - спросил Вихров.
     - В страшнейшей чахотке;  вчерашний день, как я увидала вас, мне сейчас
же пришла в голову мысль,  что не подействует ли благодетельно на нее,  если
она увидит вас,  - и сегодня я была у ней. Она в восторге от этого свидания,
и вы непременно должны ехать к ней.
     Вихрова точно кинжалом ударило в сердце это известие.
     - Послушайте,  я сам теперь измучен и истерзан нравственно и физически;
мне очень тяжело будет это сделать.
     - Вы должны ехать к  ней -  это ваш долг,  -  повторила Катишь каким-то
даже гробовым голосом, - через неделю, много - через две, она умрет.
     Совесть Вихрову говорила, что, в самом деле, он должен был это сделать.
     - Но для чего она, по преимуществу, желает видеть меня? - спросил он.
     - Да  чтобы полюбоваться вот  на  милые черты,  -  отвечала Катишь и  с
каким-то озлоблением развела руками.
     - Но ведь для нее не я один представляю милые черты!
     - Тсс,  тише!  Не смейте этого говорить про умирающую!  -  перебила его
басом Катишь. - То-то и несчастье наше, что ваши-то черты милей, видно, всех
были и незаменимы уж ничьими.
     Понятно,  что добрая Катишь все уже простила Фатеевой и  по-прежнему ее
любила.
     - Где же она живет? - спросил Вихров.
     - Я  вам  покажу;  завтра в  одиннадцать часов  заезжайте ко  мне  -  и
поедемте вместе.  Теперь еще о  Кергеле:  написали вы об нем губернатору или
нет?
     - Нет еще.
     - Сегодня же извольте, сейчас написать, - приказывала Катишь, - и кроме
того:   отсюда  сестер  милосердия  вызывают  в  Севастополь,   -  попросите
губернатора, чтобы он определил меня туда; я желаю идти.
     - С какой же целью?
     - С  такой же,  что не  желаю,  во-первых,  обременять старика-отца,  у
которого и службы теперь нет.
     Катишь и  никогда почти не  обременяла его  и  жила  всегда или  своими
трудами, или подарками от своих подруг.
     - Наконец это и  интересно очень:  война,  ружья,  пальба,  может быть,
убьют меня.  Сегодня же напишите!  -  заключила она,  вылезая,  наконец,  из
экипажа перед своим домом.
     Вихров очутился на этот раз под каким-то обаянием m-lle Катишь. Приехав
домой, он сейчас же написал письмо к Абрееву - как об ней, так и об Кергеле,
выразившись о  последнем,  что  "если  вашему  превосходительству желательно
иметь честного чиновника,  то  отвечаю вам за  г-на  Кергеля,  как за самого
себя";  а  Катишь он  рекомендовал так:  "Девица эта,  при весьма некрасивой
наружности, самых высоких нравственных качеств".


                                     IV

                            СВИДАНИЕ С ФАТЕЕВОЙ

     На другой день,  как нарочно,  стояла мрачная,  сырая погода. У Вихрова
было очень нехорошо на душе.  Главное,  его беспокоило то, что о чем будет с
ним говорить Фатеева? Не станет ли она ему говорить о прежних его чувствах к
ней,  укорять его?..  Но,  во всяком случае,  это свидание будет,  вероятно,
несколько сентиментальное.  Тому,  что  будто  бы  m-me  Фатеева была  очень
больна,  как говорила m-lle Прыхина, - Вихров не совсем верил; вероятно, сия
достойная девица, по пылкости своего воображения, много тут прибавляла. Часу
в одиннадцатом,  однако,  он велел заложить экипаж и поехал в город.  Катишь
уже  ожидала его  в  небольшой зальце своего дома и  была по-прежнему совсем
готова - в шляпке и бурнусе. С тем же серьезным лицом, как и вчера, она села
в  экипаж и  начала приказывать кучеру,  куда ехать:  "Направо,  налево!"  -
говорила она повелительным голосом.
     Вихров при этом невольно заметил,  что они проехали все большие улицы и
на  самом  почти  выезде  из  города въехали в  глухой и  грязный переулок и
остановились перед небольшим домиком.
     - В каком захолустье она живет! - проговорил он.
     - Да,  она немножко нуждается в средствах,  - отвечала Катишь. - Хорошо
то, по крайней мере, - продолжала она, вводя Вихрова по небольшой лесенке, -
что Клеопаша приучит меня к званию сестры милосердия.
     - Приучит? - повторил Вихров.
     - Да, я ведь у нее провожу все дни мои и ночи - и только вот на свадьбу
Юлии выпорхнула от нее.
     Потом они вошли в  крошечное,  но чистенькое зальце,  повернули затем в
наугольную комнату,  всю  устланную ковром,  где  увидали Клеопатру Петровну
сидящею около  постели в  креслах;  одета она  была  с  явным кокетством:  в
новеньком   платье,   с   чистенькими  воротничками  и   нарукавничками,   с
безукоризненно причесанною головою;  когда же Вихров взглянул ей в лицо,  то
чуть не  вскрикнул:  она -  мало того,  что была худа,  но  как бы изглодана
болезнью,  и,  как ему показалось,  на  лбу у  ней выступал уже предсмертный
лихорадочный пот.
     - Благодарю вас,  что вы  приехали ко  мне,  -  говорила m-me  Фатеева,
привставая немного со своих кресел,  и  сама при этом несколько покраснела в
лице.
     - Еще бы не приехать! - подхватила Катишь. - Однако вы сегодня изволите
сидеть, а не лежать! - прибавила она Фатеевой.
     - Это вот я  для него встала,  -  отвечала та,  показывая с  улыбкою на
Вихрова.
     - Зачем же для меня? Бога ради, лягте! - произнес тот.
     - Нет,  я не настолько больна,  могу еще сидеть, - возразила Фатеева. -
Ну, садитесь, только поближе ко мне.
     Вихров сел очень близко около нее.
     Катишь держала себя у подруги своей,  как в очень знакомом ей пепелище:
осмотрела - все ли было в комнате прибрано, переглядела все лекарства, затем
ушла  в   соседнюю  заднюю  комнату  и   начала  о   чем-то   продолжительно
разговаривать с горничною Фатеевой. Она, конечно, сделала это с целью, чтобы
оставить Вихрова с  Фатеевой наедине,  и  полагала,  что  эти  два,  некогда
обожавшие друг друга, существа непременно пожелают поцеловаться между собой,
так  как  поцелуй m-lle  Прыхина считала высшим  блаженством,  какое  только
существует для человека на  земле;  но  Вихров и  m-me  Фатеева и  не думали
целоваться.
     - Давно ли вы больны? - спросил ее тот.
     - Месяца два или даже больше,  - отвечала с какой-то досадой Фатеева, -
и главное, меня в деревню не пускают; ну, здесь какой уж воздух! Во-первых -
город,  потом -  стоит на озере, вредные испарения разные, и я чувствую, что
мне дышать здесь нечем!..
     - Но нельзя же вам быть без докторского надзора.
     - Мне решительно не нужно доктора, решительно! - возражала Фатеева. - У
меня ничего нет,  кроме как  лихорадки от  этого сырого воздуха -  маленький
озноб и  жар я  чувствую,  и  больше ничего -  это на  свежем воздухе сейчас
пройдет.
     - Но  здесь все-таки  скорее пройдет при  помощи медика,  -  говорил ей
Вихров.
     - Никогда!  -  возражала Фатеева.  - Потому что я душевно здесь гораздо
более расстроена:  у  меня в  деревне идет полевая работа,  кто  же  за  ней
присматривает? Я все ведь сама - и везде одна.
     - Ну, бог с нею, с полевою работою!
     - Как,  друг мой, бог с нею? Я только этим и живу. Мне на днях вот надо
вносить в опекунский совет.
     - Вы об этом не беспокойтесь.  Вы пришлите мне сказать, сколько и когда
вам надо заплатить в совет, я и пошлю.
     - Merci за это,  но еще,  кроме того,  - продолжала m-me Фатеева видимо
беспокойным голосом,  -  мне  маленькое наследство в  Малороссии после  дяди
досталось;  надобно бы  было ехать получать его,  а  меня не пускает ни этот
доктор, ни эта несносная Катишь.
     - Чем  несносная Катишь,  чем?  -  говорила та,  входя  в  это  время в
комнату.
     - Тем, что не пускаешь меня в Малороссию.
     - Успеешь еще съездить,  когда совсем поправишься, - отвечала та как бы
совершенно равнодушным голосом.
     - Да,  у  вас никогда не выздоровеешь,  -  все будете вы говорить,  что
больна.
     - Ей всего недели две осталось жить, а она думает ехать в Малороссию, -
шепнула Катишь Вихрову; у него, впрочем, уж и без того как ножом резала душу
вся эта сцена.
     - А  как  там,  Вихров,  в  моем новом именьице,  что мне досталось,  -
хорошо!  -  воскликнула Клеопатра Петровна.  - Май месяц всегда в Малороссии
бывает превосходный;  усадьба у меня на крутой горе -  и прямо с этой горы в
реку;  вода в реке чудная -  я стану купаться в ней, ах, отлично! Потом буду
есть арбузы,  вишни;  жажда меня эта проклятая не будет мучить там, и как бы
мне теперь пить хотелось!
     - Выпей оршаду! - сказала ей Прыхина.
     - Нет, гадок он мне - не хочу!..
     - Расскажите ей  что-нибудь  интересное;  не  давайте  ей  много  самой
говорить! Ей не велят этого, - шепнула Прыхина Вихрову.
     - Что же  ей  рассказывать,  я,  ей-богу,  не знаю!  -  отвечал ей тоже
шепотом Вихров.
     - Ну,  да что-нибудь,  досадный какой! - возразила ему Прыхина. - Павел
Михайлович хочет тебе  рассказать про  свою жизнь и  службу,  -  сказала она
вслух Фатеевой.
     - Что же он хочет рассказать? - спросила та.
     - Ну, рассказывайте! - обратилась к нему настойчиво Прыхина.
     Вихров решительно не находил, что ему рассказать.
     - Что же мне такое рассказать вам? - как бы спросил он.
     - Что же, вы побед там много имели? - спросила его сама уже Фатеева.
     Вихров и на это не знал,  что отвечать. Он поспешил, впрочем, взглянуть
на Прыхину. Та легонько, но отрицательно покачала ему головой.
     - Какие мои победы? Стар я для этого становлюсь, - отвечал он.
     - Ну,  не очень еще,  я думаю, стар, - возразила с улыбкой Фатеева. - В
той губернии,  где были вы,  и Цапкин,  кажется,  служит?  -  прибавила она,
нахмуривая уже свои брови.
     - Там же, - отвечал Вихров, потупляясь.
     М-lle Прыхина при этом даже несколько сконфузилась.
     - Что же, вы видали его? - продолжала Фатеева.
     - Видел раз.
     - Переменился он или нет?
     - Мало, бакенбарды только отпустил.
     - Мне сказывали,  -  продолжала Фатеева с грустной усмешкой, - что жена
его поколачивает.
     Понятно,  что  Клеопатра Петровна  о  всех  своих  сердечных отношениях
говорила совершенно свободно -  и вряд ли в глубине души своей не сознавала,
что для нее все уже кончено на свете, и если предавалась иногда материальным
заботам,  то в этом случае в ней чисто говорил один только животный инстинкт
всякого живого  существа,  желающего и  стремящегося сохранить и  обеспечить
свое существование.
     - При его росте это не мудрено, - отвечал ей Вихров.
     - Да,  росту,  да и души,  пожалуй, он - небольшой, - произнесла как-то
протяжно Клеопатра Петровна.  -  А помните ли,  - продолжала она, - как мы в
карты играли?.. Давайте теперь в карты играть, а то мне как-то очень скучно!
     - Но тебе не вредно разве это будет? - спросила ее Прыхина.
     - Нисколько,  мне скука вреднее всего!..  А вы будете со мной играть? -
прибавила она, обращаясь к Вихрову.
     - Если вы хотите, - отвечал ей тот.
     - Ну,  так  вот  мы  и  станем  втроем играть,  -  продолжала Клеопатра
Петровна,  - только вы выйдите на минутку: я платье распущу немножко, а то я
очень уж для вас выфрантилась, - ступайте, я сейчас позову вас.
     Вихров с  Катишь вышли в  зало -  у этой доброй девушки сейчас же слезы
показались на глазах.
     - Какова,  а?  -  спросила она,  указывая головой  на  дверь  Клеопатры
Петровны.  -  Видеть ее не могу,  и все фантазирует:  и то-то она сделает, и
другое... Уж вы, Вихров, ездите к ней почаще, - прибавила она.
     - Непременно, - отвечал он, исполненный почти рыданий в душе.
     - Потому что доктор мне сказывал,  - продолжала Катишь, - что она может
еще   пожить  несколько  времени,   если   окружена  будет   все   приятными
впечатлениями, а чего же ей приятнее, как ни видеть вас!
     На  этих словах в  зало вошла знакомая Вихрову Марья,  глаза у  которой
сделались совсем оловянными и лицо сморщилось.
     - Что,  Маша,  забыла уж  моего Ивана?  -  не утерпел и  пошутил с  ней
Вихров.
     - Ну его к ляду,  судырь, бог с ним! - отвечала она. - Пожалуйте-с, вас
просит Клеопатра Петровна.
     - Вы старайтесь ей проигрывать, у ней теперь денег нет - и это будет ее
волновать, если она будет проигрывать, - шепнула Вихрову Катишь.
     Когда они возвратились к Клеопатре Петровне, она сидела уж за карточным
столом,  закутанная в  шаль.  На  первых порах  Клеопатра Петровна принялась
играть  с  большим  одушевлением:   она  обдумывала  каждый  ход,  мастерски
разыгрывала каждую игру; но Вихров отчасти с умыслом, а частью и от неуменья
и  рассеянности с  самого же  начала стал  страшно проигрывать.  Катишь тоже
подбрасывала больше карты,  главное же внимание ее было обращено на больную,
чтобы та не очень уж агитировалась.
     - Как,  однако,  вы  дурно  играете!  -  воскликнула Клеопатра Петровна
Вихрову.
     - Да, я давно уж не играл - и, кроме того, несчастлив очень - ничего не
идет.
     - Зато вы  в  любви счастливы,  -  произнесла опять с  какою-то горькою
усмешкою Клеопатра Петровна.
     Вихров на это промолчал и даже немного потупился.
     - А вот я так наоборот: в картах счастлива, зато в любви несчастлива, -
прибавила с прежнею горькою ирониею Фатеева.
     - Счастлива и ты, - подхватила Прыхина.
     - Кто же меня еще любит? Разве вот он еще немножко любит, - проговорила
Клеопатра Петровна, указывая на Вихрова.
     - И он любит, - отвечала Катишь. - Ведь вы любите ее? - отнеслась она к
Вихрову.
     - Люблю, - отвечал он, и слезы против воли послышались в его голосе.
     - Нет,  уж нынче не любит, - подхватила Фатеева. - Однако будет играть!
Мне что-то очень нехорошо