рова он
посмотрел на него сонными глазами.
     - К Ивану Алексеевичу? - спросил он его как-то нехотя и сам в это время
позевнул.
     - Да, - отвечал Вихров и тоже, по симпатии, невольно позевнул.
     - Вам тоже, видно, спать хочется? - сказал адъютант.
     - Я всю ночь ехал, - отвечал Вихров.
     - А  я время проводил с прехорошенькой женщиной,  -  отвечал адъютант и
снова самым отчаянным образом зевнул.
     "О,  чтобы тебя  черт  побрал!"  -  подумал Вихров и  вместе с  тем  не
удержался и сам зевнул.
     - Иван  Алексеевич посылал за  вами,  или  вы  сами  пришли к  нему?  -
продолжал лениво адъютант.
     - Сам пришел, - отвечал Вихров.
     - Он  занят теперь и  не  велел никого принимать,  -  говорил адъютант,
снова зевая.
     - Чем же  занят?  -  спросил Вихров,  стараясь удержать свои мускулы от
зевоты.
     - Шорник у него;  сбрую подряжает его новую сделать,  -  отвечал наивно
адъютант.
     Вихров, делать нечего, сел и стал дожидаться.
     Адъютант был преданнейшее существо губернатору,  -  и хоть тот вовсе не
посвящал его ни в какие тайны свои, он, однако, по какому-то чутью угадывал,
к кому начальник губернии расположен был и к кому - нет. Когда, на этот раз,
Вихров вошел в  приемную,  адъютант сейчас же по его физиономии прочел,  что
начальник губернии не был к нему расположен,  а потому он и не спешил об нем
докладывать.
     Терпение Вихрова, наконец, лопнуло.
     - Доложите,  пожалуйста;  может  быть,  он  уже  с  шорником кончил,  -
проговорил он.
     - А у вас нужное разве дело?
     - Очень нужное! - подхватил Вихров.
     Адъютант  лениво  пошел  в  кабинет.  Там  он  пробыл  довольно  долго.
Начальник губернии,  после его  доклада,  все  почему-то  не  удостоивал его
ответа и смотрел на бумагу.
     - Пусть подождет, я выйду туда, - сказал он наконец.
     - Он сюда выйдет!  -  проговорил еще небрежнее адъютант и,  сев на свое
место,  не стал даже и разговаривать с Вихровым, который, прождав еще с час,
хотел было оставить дело и уехать, но дверь из кабинета отворилась наконец -
и губернатор показался; просителей на этот раз никого не было.
     Губернатор подошел к  вставшему на  ноги Вихрову и  ни слова не начинал
говорить, как бы ожидая, что тот скажет.
     Вихров подал ему рапорт о деле и назвал последнее только по имени.
     Губернатор пробежал его рапорт с начала до конца.
     - Там  крестьяне,  говорят,  оказали  неповиновение,  -  проговорил он,
наконец, каким-то глухим голосом.
     - Я не видал никакого неповиновения, - отвечал Вихров.
     - Я  говорю не в  отношении вас,  а  в  отношении опекуна,  -  произнес
губернатор самым равнодушным тоном,  как бы не принимая в этом деле никакого
личного участия.
     - Я не слыхал об этом, - отвечал Вихров.
     - Мне по этому делу,  может быть,  опять придется послать, - проговорил
губернатор и с делом ушел в кабинет.
     Вихров остался в  совершенном недоумении от такого приема и поехал,  по
своему обещанию,  рассказать об  том  прокурору.  Там  он  застал Виссариона
Захаревского.
     Вихров сейчас же стал рассказывать, как губернатор его принял:
     - Во-первых, в кабинет к себе не пустил и заставил дожидаться часа два;
я  по этому заключил,  что он очень гневен был на меня;  но потом,  когда он
вышел в приемную, то был тих и спокоен, как ангел!
     - Ну,  ваше дело,  значит,  плохо,  -  подхватил прокурор, - значит, он
запасся против вас серьезными фактами,  по  которым он жамкнет и  давнет вас
отличнейшим образом.
     - Это почему вы думаете? - спросил Вихров.
     - Потому  что,  если  бы  он  не  чувствовал против  вас  силы,  он  бы
бесновался,  кричал,  как  он  обыкновенно делает  всегда с  людьми,  против
которых он ничего не может сделать,  но с вами он был тих и спокоен: значит,
вы у него в лапках - и он вас задушит, когда только ему вздумается.
     - А,  черт с  ним,  что же он такое особенное может сделать со мной!  -
воскликнул Вихров.
     - Я  не знаю,  что,  собственно,  по этому делу,  о котором говорит мой
брат,  -  вмешался в  их  разговор инженер,  -  но вот чему я  вчера был сам
свидетелем. Он позвал меня посмотреть, чтобы поправить ему потолок в зале, и
в  это же время я  в  зале вижу -  стоит какой-то поп.  Я  спросил дежурного
чиновника:  "Кто это  такой?"  Он  говорит:  "Это единоверческий священник!"
Губернатор,  как вышел,  так сейчас же подошел к нему,  и он при мне же стал
ему жаловаться именно на вас, что вы там послабляли, что ли, раскольникам...
и какая-то становая собирала какие-то деньги для вас,  - так что губернатор,
видя,  что тот что-то такое серьезное хочет ему донести, отвел его в сторону
от меня и стал с ним потихоньку разговаривать.
     - Это уж еще что-то такое новое на меня! - сказал Вихров прокурору.
     - Теперь так это и  пойдет;  вероятно,  даже будет нарочно выискивать и
подучать, - сказал тот.
     - Но,  наконец,  это скучно и несносно становится! - произнес Вихров и,
возмущенный до  глубины души  всем этим,  уехал домой и  сейчас же  принялся
писать к Мари.
     "Обожаемая,  но жестокая кузина!  Вы до сих пор не отвечаете мне на мое
письмо, а между тем я сгораю от нетерпения в ожидании вашего ответа, который
один может спасти и  утешить меня в  моем гадком положении!..  Знаете ли вы,
что,  может быть,  нет более трагического положения, как положение человека,
который бы у  нас в России вздумал честно служить.  Трудно вообразить себе -
до  какой деморализации дошло у  нас так называемое чиновничество.  На целый
губернский город выищется не  более двух  -  трех  сносно честных людей,  за
которых, вероятно, бог и терпит сей град на земле, но которых, тем не менее,
все-таки со временем съедят и выживут. Я только еще успел немножко почестней
пошевелиться в  этом омуте всевозможных гадостей и  мерзостей,  как на  меня
сейчас же пошли доносы и изветы, но я дал себе слово биться до конца - пусть
даже ссылают меня за  то в  Сибирь,  ибо без благоприятного ответа вашего на
последнее письмо мое -  мне решительно это все равно. "Я плыву и плыву через
мглу на скалу и сложу мою главу неоплаканную!" Помните эти стихи,  которые я
читал вам еще в юности? Жду вашего письма".


                                    XVI

                                 РАЗБОЙНИКИ

     Первое намерение начальника губернии было,  кажется, допечь моего героя
неприятными делами.  Не  больше как  через  неделю Вихров,  сидя  у  себя  в
комнате,  увидел,  что на  двор к  ним въехал на ломовом извозчике с  кипами
бумаг солдат, в котором он узнал сторожа из канцелярии губернатора.
     - Дело,  ваше благородие,  привез к вам,  -  сказал тот, входя к нему в
комнату.
     - Как, дело привез? - спросил с удивлением Вихров.
     - Больно, дьявол, велико оно; позвольте, ваше благородие, таскать его в
горницу.
     - Таскай, - сказал Вихров.
     Солдат сначала притащил один  том,  потом  другой,  третий и,  наконец,
восемь.
     - Какое же это дело? - спросил Вихров.
     - Все  вот  этих разбойников;  десять раз  уж  я  таскаю его  к  разным
господам чиновникам.
     Вихров взял из  рук солдата предписание,  в  котором очень коротко было
сказано:  "Препровождая к  вашему благородию дело о  поимке в Новоперховском
уезде шайки разбойников, предписываю вам докончить оное и представить ко мне
в самом непродолжительном времени обратно".
     - Это,  ваше благородие,  все уголовная палата делает,  -  толковал ему
солдат,  - велико оно очень - и, чтобы не судить его, она и перепихивает его
к  нам в  канцелярию;  а  мы  вот и  таскайся с  ним!..  На свой счет,  ваше
благородие,  извозчика нанимал,  ей-богу,  -  казначей не даст денег. "Неси,
говорит, на себе!" Ну, стащишь ли, ваше благородие, экого черта на себе!
     Вихров сжалился над бедным сторожем и заплатил за извозчика.
     - Дай бог только,  ваше благородие,  последний раз уж его таскать-с,  -
сказал тот и ушел.
     Вихров  принялся читать препровожденные к  нему  восемь томов  -  и  из
разной бесполезнейшей и ненужной переписки он успел, наконец, извлечь, что в
Новоперховском уезде появилась шайка разбойников из шестнадцати человек, под
предводительством  атамана  Гулливого  и  есаула  Сарапки,   что  они  убили
волостного голову,  грабили на  дорогах,  сожгли  фабрику одного помещика и,
наконец, особо наряженной комиссиею были пойманы. В деле (как увидел Вихров,
внимательно рассмотрев его)  не  разъяснено было только одно обстоятельство:
крестьянка Елизавета Семенова показывала,  что она проживала у разбойников и
находилась с ними в связи, но сами разбойники не были о том спрошены.
     Вихров в  ту же ночь поехал в Новоперхов,  где разбойники содержались в
остроге;  приехав в этот городишко наутре,  он послал городничему отношение,
чтобы  тот  выслал к  нему  за  конвоем атамана Гулливого,  есаула Сарапку и
крестьянку Елизавету Семенову,  а  сам  лег отдохнуть на  диван и  сейчас же
заснул крепчайшим сном,  сквозь который он  потом  явственно начал различать
какой-то странный шум.  Он взмахнул глазами; перед ним, у самой почти головы
его,  стоял высокий мужик,  с усами,  с бородой, но обритый и с кандалами на
руках  и  на  ногах.   Вихров  сейчас  же  догадался,  что  это  был  атаман
разбойничий. Он поспешил приподняться с дивана и поотодвинуться от него.
     - Крепко же вы, барин, спали, - проговорил разбойник с улыбкой.
     Вихров  всмотрелся повнимательнее в  его  лицо:  оно  было  желтоватое,
испещренное бороздами,  по выражению умное,  но не доброе.  Впрочем, упорный
взгляд  сероватых изжелта  глаз  скорей  обнаруживал твердый  характер,  чем
жестокость.
     - Ты - атаман Гулливый? - спросил его Вихров.
     - Атаман самый и есть, - отвечал тот.
     - Что же, ты не убить ли уж меня собирался? - пошутил Вихров, видя, что
Гулливому достаточно было  сделать одно  движение руками в  кандалах,  чтобы
размозжить ему голову.
     - Пошто мне вас убивать, чтой-то, господи! - произнес атаман.
     Вихров решился расспросить его о том, чего решительно не было в деле.
     - Отчего и каким образом ты в разбойниках очутился? - спросил он его.
     - По ненависти к голове.
     - Да ты казенный?
     - Казенный!  Всю  семью  он  нашу  извел:  сначала  с  родителем  нашим
поссорился;  тот  в  старшинах сидел -  он  начет на  него сделал,  а  потом
обчество уговорил, чтобы того сослали на поселенье; меня тоже ладил, чтобы в
солдаты сдать, - я уже не стерпел того и бежал!
     - За что же он так преследовал вас?
     - За то самое, что родитель наш эти самые деньги вместе с ним прогулял,
а как начали его считать, он и не покрыл его: "Я, говорит, не один, а вместе
с головой пил на эти деньги-то!" - ну, тому и досадно это было.
     - Как же ты бежал и куда?
     - На Волгу бурлаком ушел;  там важно насчет этого,  сколько хошь народу
можно уйти...  по пословице:  вода -  сама метла, что хошь по ней ни пройди,
все гладко будет!
     - Как же ты шайку-то потом собрал?
     - Да я уж на Низовье жил с год,  да по жене больно стосковался,  - стал
писать ей,  что ворочусь домой,  а  она мне пишет,  что не надо,  что голова
стращает:  "Как  он,  говорит,  попадется мне  в  руки,  так  сейчас  его  в
кандалы!.." -  Я думал,  что ж,  мне все одно в кандалах-то быть,  -  и убил
его...
     - Ну, и убил бы! Зачем же разбойничал потом?
     - Как же убьешь его без разбою-то? В селение к нему прийти - схватят, в
правлении он  сидит со  стражей;  значит,  на  дороге надо  было  где-нибудь
поймать его,  а  он тоже ездил парой все,  с  кучером и  писарем;  я шайку и
собрал для того.
     - Однако по делу видно, что ты одного его встретил.
     - Да уж это случайно так вышло:  я в селение-то свое пришел узнать, что
когда он приедет,  а  тут мне и говорят,  что он сам у нас в деревне и будет
ворочаться домой. "А кто, я говорю, с ним?" - "Всего, говорят, один едет!" Я
думал -  что времени медлить,  вышел сейчас в поле, завалил корягой мост, по
которому ему надо было ехать,  и  стал его ждать тут.  Он  едет пьяный,  еле
сидит в  телеге-то,  я сейчас взял его лошадь под уздцы.  Он как взмахнул на
меня  глазами-то,  сейчас признал,  -  слух тоже был  уж  про  нас,  что  мы
пошаливаем в  окрестностях,  -  взмолился мне:  "Отпусти,  говорит,  душу на
покаяние!"  Я  говорю:  "Покайся,  это твое дело,  а  живого уж  не отпущу".
Перекрестился он раза три - и затем я его застрелил из винтовки.
     - А больше ты никого не убивал?
     - Больше из своих рук никого...  и всегда даже ругал других,  ежели кто
без надобности кровь проливал.
     - Где ж ты приставал с шайкой? - спросил Вихров.
     - Да сначала хутор у  одного барина пустой в  лесу стоял,  так в нем мы
жили;  ну, так тоже спознали нас там скоро; мы перешли потом в Жигулеву гору
на Волгу; там отлично было: спокойно, безопасно!
     - Чем же?
     - Тем,  что ни с  которой стороны к  той горе подойти нельзя,  а  можно
только водою подъехать,  а в ней пещера есть.  Водой сейчас подъехали к этой
пещере, лодку втащили за собой, - и никто не догадается, что тут люди есть.
     - Но и к вам точно так же водой могли подъехать?
     - Тогда у  нас земляной ход был вырыт совсем в  другую сторону и дерном
закрыт!  Там  нас  никогда не  словили бы;  сыро  только очень было жить,  и
лихорадка со многими стала делаться.
     - Где же вас поймали?
     - В  кабаке!  За вином всего в  третий раз с Сарапкой пришли,  -  тут и
захватили,  а  прочую шайку взяли уж  по приказу от Сарапки:  он им с  нищим
рукавицу свою послал - и будто бы приказывает, чтобы они выходили в такое-то
место; те и вышли, а там солдаты были и переловили их.
     - Стало быть, он изменил вам?
     - Известно уж,  не поберег; меня было сначала заставляли и розгами даже
пугали,  я сказал: "Хоть в жерло огненное бросьте, и тогда я того не сделаю,
потому я всей шайке клятву давал не выдавать их николи".
     - А Сарапка разве не давал?
     - И Сарапка давал;  оба начальника мы давали;  ну,  он тоже,  видно, не
побоялся бога, а шкуры своей больше пожалел.
     Вихров заинтересовался видеть и Сарапку.
     - А он приведен вместе с тобой? - спросил он.
     - Приведен, - отвечал Гулливый, - в передней тут стоит.
     Вихров велел ввести Сарапку.
     Два  солдата ввели есаула.  Это  был  горбатый мужичонко,  с  белокурой
головой и белокурой бородой, в плечах широкий и совсем почти без шеи.
     - Ты силен? - спросил его Вихров.
     - Ничего, силен! - отвечал ему Сарапка.
     - А зачем ты в разбойники пошел?
     - От бедности, в кабале большой был у хозяина.
     - Ему бы лет сто от кабалы-то не отслужиться,  -  он взял да и бежал, -
объяснил за него Гулливый.
     - Много ли ты душ загубил? - продолжал его расспрашивать Вихров.
     Сарапка посмотрел на него исподлобья.
     - Я уж говорил-то-тко, сколько, - произнес он.
     Вихров заглянул в дело.
     - Там сказано: двенадцать душ, - проговорил Вихров.
     - Ну, коли двенадцать, так так!
     - Верно это?
     - Верно.
     - Да ты не клеплешь ли на себя, чтобы дольше сидеть в остроге?
     - Нет, не клеплю, - отвечал Сарапка.
     - Показал правильно, - подтвердил и атаман.
     - Отчего же он столько перегубил - зол, что ли, он?
     - Кто  его  знает -  зол  ли  больно,  али трусоват:  оставь-ко  кого в
живых-то, так, пожалуй, и докажет потом, а уж мертвый-то не пикнет никому.
     - Правда это? - переспросил Вихров Сарапку.
     - Правда! - отвечал тот как-то сердито.
     - Вот видите что-с, - продолжал Вихров, снова начав рассматривать дело.
- Крестьянская жена Елизавета Петрова показывает,  что  она  к  вам в  шайку
ходила и знакомство с вами вела: правда это или нет?
     - Слышали мы,  сударь,  это,  - начал отвечать атаман, - сказывали, что
бабенка какая-то болтает это,  - и в остроге, говорят, она содержится за то;
но не помним мы как-то того,  -  хаживали точно что к  нам из разных селений
женщины:  которую грозой, а которую и деньгами к себе мы прилучали, но чтобы
Елизавета Петрова какая была, - не помним.
     - Ну, а ты не помнишь ли? - спросил Вихров Сарапку.
     - Нет, и я не помню тоже! - отвечал тот.
     - А вам не показывали ее? - спросил Вихров уже атамана.
     - Нет-с,  въявь-то не показывали;  может,  и  признаем,  как в  лицо-то
увидим.
     - Я вам ее покажу, когда отберу от нее показание, а вы выйдите пока!
     Разбойники с  своими конвойными вышли вниз в  избу,  а вместо их другие
конвойные ввели Елизавету Петрову.  Она весело и  улыбаясь вошла в  комнату,
занимаемую Вихровым;  одета она  была в  нанковую поддевку,  в  башмаки;  на
голове у  ней  был  новый,  нарядный платок.  Собой она  была очень красивая
брюнетка и  стройна станом.  Вихров  велел  солдату выйти  и  остался с  ней
наедине, чтобы она была откровеннее.
     - Скажи, пожалуйста, как ты попала в это дело разбойничье? - спросил он
ее.
     - Тут  чиновники вот тоже были;  я  сама пришла к  ним и  сказалась,  -
отвечала она довольно бойко.
     - Что же ты сказалась?
     - Что я с разбойниками этими самыми в знати была.
     - Но они, однако, говорят, что не знают тебя...
     - А пес их знает, пошто они это говорят.
     - А ты утверждаешь, что их знаешь?
     - Утверждаю.
     - Что с обоими с ними - с атаманом и есаулом - даже была близка?
     - Известно...
     - Стало быть, ты дурного поведения?
     - Какая уж есть, такая и живу, - отвечала Лизавета, слегка улыбнувшись.
     - Что же, у тебя есть муж?
     - Муж есть, и свекор, и свекровь.
     - Может быть, тебе жить у них было плохо?
     - Какое же плохо?  Так, как у всех баб, - отвечала Лизавета и как будто
бы сконфузилась при этом немного.
     - А мужа ты любишь?
     При этом вопросе Лизавета явно уж покраснела.
     - Люблю! - протянула она.
     - А что он - старый али молодой?
     - А кто его знает - средственный.
     - А собой красив?
     - Ничего, красив!
     - Позовите атамана! - крикнул Вихров.
     Через несколько мгновений вошел атаман.
     Он  сначала поклонился Лизавете.  Лицо его явно выражало,  что он ее не
знает. Она тоже ему поклонилась и при этом слегка усмехнулась.
     - Знаешь ты ее? - спросил Вихров атамана.
     Тот еще несколько времени пристально посмотрел на Лизавету.
     - Никак нет-с, сударь! - отвечал он.
     - А она говорит, что тебя знает, - сказал Вихров.
     - Не  знаю,  где  она  меня  знала,  -  отвечал атаман и  пожал даже от
удивления плечами.
     - Как же не знаю,  -  знаю,  -  отвечала Лизавета с  не сходящей с  уст
улыбкой.
     - Знает так,  что и любовницей твоей была;  была ведь? - спросил Вихров
Лизавету.
     - Была-с, - проговорила она и при этом опять заметно сконфузилась.
     - И любовницей даже была -  здравствуйте,  мое вам почтение! - произнес
шутя и с удивлением атаман.
     - Что же, не была? - спросил его Вихров.
     - Какое, сударь, помилуйте! Как же она любовницей моей могла быть, коли
я и не видывал ее?
     - Нет, врешь, шалишь, видывал! - подхватила бойко Лизавета.
     - Ну, где же я тебя видывал, где? - начал как бы увещевать ее атаман. -
Я,  дура ты экая,  в душегубстве повинился;  пожалел ли бы я тебя оговорить,
как бы только это правда была?
     Лизавета слушала его стоя, отвернувшись к окну и смотря на улицу.
     - Позовите теперь Сарапку, - сказал Вихров, чтобы с обоими разбойниками
дать Лизавете очную ставку.
     Тот вошел и никакого,  в противоположность атаману, внимания не обратил
на Лизавету.
     - Ты знаешь ее? - спросил его Вихров.
     - Нет, - отвечал Сарапка, не глядя на Лизавету.
     - Вот видишь, и этот говорит, что тебя не знает.
     - Да хоть бы они все говорили, - не сказывают, запираются.
     Атаман усмехнулся.
     - Есть  нам  из-за  чего  запираться-то,  -  начал он,  -  ну,  коли ты
говоришь, что у нас была, - где же ты у нас была?
     - В лесу! - отвечала Лизавета.
     - Да ведь лес велик! Кое место в лесу?
     - На хуторе барском!