как резнет их всех наотмашь кулаком, так те
головами назад в  двери и  улетели,  и  после оба  опять в  окошко,  и  след
простыл.  Я  уж и сам не знаю,  как очутился в комнатах,  слышу только,  что
Ольгу Николавну украли.  Генеральша без памяти,  дети плачут, и только уж на
другой день,  когда старушка изволили прийти несколько в себя,  получаю я от
них такое приказание,  чтоб ехать сейчас в уездный город, на квартиру Федора
Гаврилыча,  и если Ольга Николавна там, то вручить ей письмо, в противном же
случае  подать  в  подлежащий  земский  суд  законное  объявление  обо  всем
случившемся.  Я приезжаю,  выходит ко мне Федор Гаврилыч.  "Поздно, говорит,
Яков Иваныч,  опоздали вы  с  вашей барыней,  Оленька моя лежит на столе,  а
вместе с ней и я лягу".  - "Ну, говорю, Федор Гаврилыч, вы себе сами все это
предуготовили - сами и отвечайте за то богу".
     - Отчего же она так вдруг уж и умерла? - перебил я старика.
     - В  тягости  они  изволили быть,  ну,  и  с  этаких  страхов и  ужасов
выкинули... и не перенесли уж потом того...
     - Неужели же он в самом деле с разбойником с Иваном Фаддеичем приезжал?
- спросил я.
     Грачиха на это всплеснула руками.
     - Нету, батюшка, нету; что он, старая лиса, говорит! - воскликнула она.
- Ну,  просто тебе  сказать,  наш  барин шутку хотел сшутить.  Он  сам  этим
разбойником Иваном Фаддеичем и наряжен был;  кто знал,  что экой грех будет.
Чем бы старухе со страху окостенеть, а тут на-ка, молодая барыня лишилась от
того жизни.  Барин наш тогда,  после похорон, приехал и словно с ума спятил:
три недели пил мертвую,  из пистолета себя все хотел застрелить. Трое лакеев
так и ходили по следам его, чтоб чего не сделал над собой, только и утешение
было,  что на могилу к Ольге Николавне ездить.  Приедет туда да головой себя
об памятник и  начнет колотить.  А что уж на Федора Гаврилыча приходит,  так
это извини,  не он будет отвечать богу,  а вы,  вы,  вы... вот вам что - да!
Вместо того чтобы вам  с  вашей старой барыней делать поминовение за  упокой
праведной души Ольги Николавны,  вы по начальству пошли и  стали доказывать,
аки  бы  Федор  Гаврилыч с  настоящим разбойником Иваном Фаддеичем приезжал,
деньги все обрал и внучку украл.  Барин наш пытал заявлять всем начальникам,
что это не разбойник какой,  а он приезжал:  "Ну,  когда я виноват, говорит,
так и спрашивай с меня!.." -  так и веры, паря, никто не хотел иметь. Что уж
тут говорить:  сам Иван Фаддеич,  разбойник бы,  кажись,  так и  тот,  перед
кобылой стоявши, говорил: "Православные, говорит, христиане, может быть, мне
живому из-под  кнута  не  встать,  в  семидесяти душах человеческих убитых я
покаянье сделал,  а  что,  говорит,  у  генеральши в  Богородском не бывал и
барина Федора Гаврилыча не знаю".
     - Этого,  сударыня,  мы не знаем и знать того не могли, - возразил Яков
Иванов, - не мы его судили, а закон.
     - Сами вы,  любезный,  законы-то  хорошо знали да  подводили...  На-ка,
какой закон нашел!  Присудили хоть бы Федора Гаврилыча ни за что ни про что,
за одно только смиренство его,  присудили на поселенье, - экие, паря, законы
нашли.
     - Того и стоил,  туда ему и дорога была, - произнес Яков Иванов, как бы
сам с собой.
     - Бог знает,  кому туда дорога-то шла,  -  возразила Грачиха, - не тот,
может,  только туда попал.  Старой вашей барыне на  наших глазах еще  в  сей
жизни плата божья была. Не в мою меру будь сказано, как померла, так язык на
два  аршина вытянулся,  три  раза в  гробу повертывалась,  не  скроешь этого
дела-то,  похорон совершать,  почесть, не могли по-должному, словно колдунью
какую предавали земле, страх и ужас был на всех.
     При этих словах Грачихи избеная дверь с шумом растворилась, стоявший на
полочке около задней стены штоф повалился и  зазвенел,  дремавший на  голбце
кот фыркнул,  махнул одним прыжком через всю избу и спрятался под лавку.  Мы
все  невольно  вздрогнули,  Яков  Иванов  побледнел.  В  полумраке в  дверях
показалась фигура с  растрепанными волосами,  с  истощенным лицом,  в пальто
сверху,  а  под ним в  красной рубашке,  в  плисовых штанах и  в  козловых с
высокими  голенищами  сапогах.   За  ним  выступала  другая  физиономия,   с
рыжеватой,  клинообразной бородой и с плутоватыми, уплывшими внутрь глазами,
и одетая в аккуратно подпоясанную бекешку.
     - Ой, чтоб вас, псы, испугали! - воскликнула Грачиха.
     - Кто  мне  смеет водки не  давать?  -  осипло проговорила растрепанная
фигура.
     Я догадался, что это был охотник с хозяином.
     - Пошел, пошел в свое место, господа здесь, - проговорила Грачиха.
     Охотник обвел избу своими воспаленными глазами и  остановил их  на мне;
потом, приложив руку к фуражке, проговорил:
     - Честь   имею   явиться:   гусарского   Ермаланского  полка   рядовой!
Здравствуйте,  дедушка и бабушка!  -  прибавил он и потом опустился на лавку
около старушки,  схватил ее за руку и поцеловал; при этом у него навернулись
слезы.
     - Дедушка у  меня  умная  голова  -  министр!  Дедушка мой  министр!  -
говорил,  хватая себя за голову и с какой-то озлобленной улыбкой,  гуляка. -
Вы  дурак,  хозяин мой,  подай  торбан{429},  -  продолжал он  и,  тотчас же
обратившись ко мне, присовокупил: - Позвольте мне поиграть на торбане.
     Клинообразный мужик стоял в недоумении.
     - Пошел! Марш! - крикнул охотник.
     Хозяин ушел.
     - Дедушка мой,  министр,  изволил приказанье отдать,  чтоб быть ему  по
торговой  части:  "Галстуки,  платки,  помада  самолучшие;  пожалуйте  сюда,
господин,  сделайте милость,  пожалуйте сюда!"  -  говорил охотник,  встав и
представляя,  как  купцы  зазывают в  лавку,  -  плутовать,  народ,  значит,
обманывать,  -  не хочу!  Володька Топорков пьяница, но плутом вот этаким не
бывал,  -  воскликнул он,  указывая одною  рукою  на  дедушку,  а  другой на
возвращающегося хозяина, который смиренно подал ему торбан. - Мы у Мясницких
ворот в трактире жили,  -  продолжал он,  -  там наверху, в собачьей конуре,
ничего -  играть можем,  а  уж плутовать не станем,  -  шалишь!  А сыграть -
сыграем,  -  заключил он и  действительно взял несколько ловких аккордов,  а
потом, пожимая плечами, запел осиплым голосом:

                Куманек, побывай у меня,
                Разголубчик, побывай у меня!
                Что ж такое, побывать у тебя,
                У тебя, кума, вороты скрипучи,
                Скрипучи, пучи, пучи, пучи, пучи

     - Ну,  паря,  хороша песня,  эку выучил!  У нас пьяный мужик лучше того
споет, - отозвалась Грачиха.
     - Погоди,  постой,  слушай -  произнес мрачно Топорков и  потом  опять,
сделав несколько аккордов, запел:

                Из Москвы я прибыл в Питер,
                Все по собственным делам,
                Шел по Невскому проспекту
                Сам с перчаткой рассуждал,
                Что за чудная столица,
                Расприкрасный Питембург.

     - Хорошо? - спросил Топорков, остановясь.
     - Нет,  и это нехорошо, на балалайке хорошо играешь, а поешь нескладно!
- отвечала Грачиха.
     - Постой,  садись около меня,  -  проговорил гуляка и,  взяв Грачиху за
руку,  посадил рядом с  собой.  -  Слушай,  -  произнес он и начал заунывным
тоном:

                Туманы седые плывут
                К облакам,
                Пастушки младые спешат
                К пастушкам.{430}

     Но эта песня уж, кажется, и самому Топоркову не понравилась; по крайней
мере он встал,  подал с пренебрежением торбан хозяину и, обратившись ко мне,
сказал:
     - Позвольте на тиатре разыграть?
     И потом, не дожидаясь ответа, снова встал в позу трагиков и начал:

                Спи, стая псов!
                Спи сном непробудным до страшного суда,
                Тогда воскресни и прямо в ад, изменники,
                И бог на русскую державу ополчился!
                Он попустил холопей нечестивых
                Торжествовать над русскою землей.

     Говоря  последние слова,  Топорков опять  указал на  деда  своего и  на
хозяина.
     - Эк  его благует,  словно леший,  -  заметила Грачиха,  покачав только
головой.
     Топорков посмотрел на нее мрачно, опустился на скамейку около бабушки и
положил к ней голову на плечо, потом, как бы вспомнив что-то, ударил себя по
лбу и проговорил, как бы больше сам с собой:
     - Где мои деньги? Кто мне смеет водки не давать?
     - Батюшка,  Володюшка,  тебе вредно,  -  говорила старуха,  приглаживая
растрепанные волосы внука.  -  Деньги твои у меня, да я тебе не даю, тебе на
службе пригодятся.
     - Бабушка!  Не у тебя деньги!  -  воскликнул Топорков. - Я знаю, у кого
деньги,  ну, бог с ним! Меня продали, бог с ним. Иосифа братья тоже продали,
бог с  ним.  Не надо мне денег!  -  заключил гуляка и  потом,  ударив себя в
грудь, запел:

                Русской грудью и душою
                Служит богу и царям.
                Кроток в мире, но средь бою
                Страшен, пагубен врагам.

     Оглушенный этим пением и монологами,  я, впрочем, не переставал глядеть
на слепца.  Ни мои расспросы,  ни колкие намеки Грачихи,  ничто не могло так
поколебать его  спокойствия,  как  безобразие внука.  С  каждой  минутой  он
начинал более и более дрожать и потом вдруг встал,  засунул дрожащую руку за
пазуху,  вытащил оттуда бумажник и,  бросив его  на  стол,  проговорил своим
ровным тоном:
     - Нате,  возьмите ваши деньги!..  Алена Игнатьевна, уведите меня отсюда
куда-нибудь, уведите, - проговорил он умаляющим голосом.
     - Будто? - произнес с насмешкою внук.
     Старик ничего ему не ответил и, не ощупав даже палкою, перешагнул через
скамью и быстро пошел по избе. Алена Игнатьевна последовала за мужем.
     - Покойной ночи, королева! - проговорил им вслед Топорков.
     Грачиха с своей неизменной правдой начала тотчас же бранить его.
     - Пошто, пес, дедушек обижаешь и печалишь? Балда, балда и есть, не даст
тебе бог счастья и в службе, коли стариков не почитаешь, пьяный дурак!
     Топорков слушал ее, понурив голову.
     - Деньги вы возьмете или мне прибрать прикажете? - спросил клинобородый
хозяин.
     - Сам приберу,  -  проговорил Топорков и  спрятал бумажник в карман.  -
Иосифа братья продали,  а я эти деньги бабушке отдам.  Хозяин-дурак, пойдем,
куда сказано.
     - Пойдемте-с,  -  проговорил смиренно мужик,  и они ушли. Я тоже ушел в
свою комнату.  Из-за дощаной перегородки в соседнем нумере слышались, вместо
крикливых  возгласов  гуляки,  истовые  слова  молившегося  старика:  "Боже,
милостив буди мне грешному! Боже, очисти грехи мои и помилуй!"
     И  затем все  смолкнуло,  и  только по  временам долетал до  меня голос
бранящейся   или    просто    разговаривающей   Грачихи    с    подъехавшими
мужиками-обозниками.  Через четверть часа заложили моих лошадей,  и  Грачиха
содрала с меня денег сколько только могла, и когда я ей заметил:
     - Старая, много берешь.
     - Полно-ка,  полно,  много берешь,  ишь во каких енотах ходишь, а я вон
целый век  в  полушубчишке бегаю.  Много с  него взяла,  -  отвечала она  и,
впрочем,  усадила меня с почтением в сани,  а когда я поехал, она только что
не перекрестила меня вслед.


                                 ПРИМЕЧАНИЯ

                               СТАРАЯ БАРЫНЯ

     Впервые рассказ появился в  журнале "Библиотека для  чтения" (1857,  No
2).  Был  закончен 1  января  1857  года.  В  дальнейшем текст  произведения
значительной доработке не подвергался.
     Чернышевский считал рассказ превосходным. "Старая барыня" принадлежит к
лучшим произведениям талантливого автора,  а  по  художественной отделке эта
повесть, бесспорно, выше всего, что доселе издано г. Писемским"*.
     ______________
     * Н.Г.Чернышевский.  Полное собрание сочинений,  т.  IV. М., 1948, стр.
722.

     В   настоящем  издании   рассказ  печатается  по   тексту:   "Сочинения
А.Ф.Писемского",  издание Ф.Стелловского,  СПб,  1861 г., с исправлениями по
предшествующим  изданиям,   частично  -   по  посмертным  "Полным  собраниям
сочинений" и рукописям.

     Стр.   401.   Гусар,   на  саблю  опираясь  -   первый  стих  "Разлуки"
К.Н.Батюшкова (1787-1855), ставшей популярным романсом.
     Стр.  403.  Гоф-интендантша - жена придворного чиновника, заведовавшего
дворцами и  садами.  С  1797  года  Гофинтендантская контора была  подчинена
обер-гофмаршалу.
     Стр.  429.  Торбан -  украинский музыкальный инструмент,  имеющий около
трех десятков струн.
     Стр.   430.   Туманы  седые  плывут  -   третья  строфа  приписываемого
А.С.Пушкину стихотворения "Вишня".

                                                                  В.А.Малкин



                      Алексей Феофилактович Писемский

                                  Питерщик

                                  Рассказ


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: А.Ф.Писемский. Собр. соч. в 9 томах. Том 2
     Издательство "Правда" биб-ка "Огонек", Москва, 1959
     Иллюстрации П.Пинкисевича
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 19 июля 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     {1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.


                                     I

     Чухломский   уезд   резко   отличается,   например,   от   Нерехтского,
Кинешемского,  Юрьевецкого и других*,  -  это вы заметите, въехавши в первую
его деревню.  Положительно можно сказать,  что в каждой из них вам кинется в
глаза большой дом,  изукрашенный разными разностями: узорными размалеванными
карнизами,  узорными подоконниками,  какими-то маленькими балкончиками,  бог
весть  для  чего  устроенными,  потому  что  на  них  ниоткуда  нет  выхода,
разрисованными ставнями и  воротами,  на  которых иногда попадаются довольно
странные предметы,  именно:  летящая слава с трубой;  счастье, вертящееся на
колесе,  с завязанными глазами;  амур какого-то особенного темного цвета,  и
проч.  Если таких домов два  или  три,  то  прихоти в  украшениях еще  более
усиливаются, как будто домохозяева стараются перещеголять в этом случае один
другого;  и  когда  вы,  проезжая  летом  деревню,  спросите  попавшуюся вам
навстречу бабу:  "Чей  это,  голубушка,  дом?",  -  она  вам  сначала учтиво
поклонится и наверно скажет:  "Богачей, сударь". - "А этот другой чей?" - "А
это  других богачей".  Произношение женщины{213},  без сомнения,  обратит на
себя  ваше внимание:  представьте себе московское наречие несколько на  а  и
усильте его до невероятной степени,  так что,  говоря на нем, надобно, как и
для английского языка,  делать гримасу.  Я сказал, что вы встретите женщину,
на том основании,  что летом вы уж,  конечно, не увидите ни одного мужика, а
если и протащится по перегородке какой-нибудь, в нитяной поневе, нечесаный и
в разбитых лаптях,  то вы,  вероятно, догадаетесь, что это работник, - и это
действительно работник и непременно леменец**.
     ______________
     * Костромской губернии. (Прим автора.)
     ** Вологодской губернии волость. (Прим. автора.)

     Зима -  другое дело; зимой мужиков много появляется. У Богоявления, что
на  горе,  с  которой видно на  тридцать верст кругом,  в  крещенье храмовой
праздник:  с  раннего еще  утра стоят кругом всей ограды лошади в  пошевнях.
Такой  нарядной сбруи  я  в  других местах нигде  и  не  видывал.  На  узде,
например,  навязано по крайней мере с десяток бубенцов, на шлее медный набор
сплошь -  весом в  полпуда,  а  дуга,  по  золотому фону расписана розанами.
Войдите  в   церковь:   народ   стоит   удивительно  чистый,   лица   умные,
благообразные,  на всех почти синие кафтаны; а вон напереди стоят одна лисья
и две енотовые шубы - это-то и есть самые богачи: они из Терентьева, да их и
много; вон в синем кафтане, рублей по восьмнадцати сукно, - это из Овсянова;
заезжайте к  нему в гости:  уверяю,  что без цимлянского не уедете!  В серой
поддевке,  рыжая борода,  тоже богач из Маслова,  одним словом, очень много,
всех не перечтешь!
     Дело в том,  что весь тамошний народ ходит на чужую сторону,  то есть в
Москву или в Петербург;  а есть и такие, которые забираются и в Гельсингфорс
и  даже в Одессу и промышляют там:  по столярному,  стекольному,  слесарному
мастерству.  Очень  трудной  работы  -  каменной,  плотничной,  кузнечной  -
чухломец не любит.
     Жизнь почти каждого из них проходит одним обычным порядком:  приходит к
барину крестьянка - полустаруха.
     - Что скажешь, Михайловна? - спрашивает тот.
     - К вам, сударь, - парнишку с анофревским Веденеем Иванычем сговорила.
     - А по какой это части?
     - По стекольной, батюшка, части.
     - Что  это  у  вас  вс„  стекольщики?..  Хоть бы  кто-нибудь из  вас  в
колесники в Макарово отдал? А то по деревне колеса некому сделать.
     - Где уж,  батюшка,  мне это затевать,  дело вдовье, непривычное, а тут
вс„ на знакомстве-с.
     - На сколько же лет?
     - На пять-с лет,  а по выходе от хозяина сто рублей да синий кафтан-с с
обувкой.
     - Ну что же? Хорошо, с богом!
     И  отправляют парнишку с  Веденеем Иванычем,  и бегает он по Петербургу
или по  Москве,  с  ног до  головы перепачканный:  щелчками да  тасканьем не
обходят -  нечего сказать -  уму-разуму учат. Но вот прошло пять лет: парень
из ученья вышел,  подрос совсем, получил от хозяина синий кафтан с обувкой и
сто рублей денег и  сходит в деревню.  Матка первое время,  как посмотрит на
него, так и заревет от радости на всю избу, а потом идут к барину.
     - Кто там? - кричит тот из кабинета.
     - Афимья  с  своим  питерцем пришла,  -  отвечают ему  из  девичьей,  с
любопытством оглядывая новичка.
     - А, хорошо! Войдите.
     Входит питерец;  волосы приглажены,  кафтан подпоясан с форсом,  сапоги
светятся и скрыпят, кланяется барину и кладет ему на стол рыбу, или яблоков,
или просто полтинник.
     - Полно, братец, не надобно, - замечает барин.
     - Пожалуйте*, - отвечает питерец, встряхнув головой.
     ______________
     * Это значит - примите. (Прим. автора.)

     - Молодец вырос, а мастерству выучился ли?
     - Про  себя,  сударь,  говорить нельзя,  а  все  могим сделать,  что от
хозяина было показано.
     - Это хорошо: жениться теперь пора, да и в тягло.
     Парень, слегка покраснев, улыбается.
     - Не оставьте уж,  батюшка,  -  отвечает за него мать и при этом случае
опять прослезится.
     - А у кого же думаете взять? - спрашивает помещик.
     - У кого ваше приказанье будет,  а мы,  по нашему сирочеству, никого не
обегаем, - отвечает мать.
     - Какое же мое приказанье:  вы знаете, я в этом случае не приказываю...
сходитесь по себе, полюбовно.
     - На том благодарим,  батюшка,  покорно,  -  отвечает все мать,  - коли
милость ваша будет, так у Ефья Петровича девушку желаем взять.
     - У Ефья,  так у Ефья,  ваше дело, - только чтобы с той стороны не было
сопротивленья.
     - Сопротивленья не полагаем, разговор уж об этом был.
     - А тебе она нравится ли? - относится барин к парню.
     - Нравится, сударь, - девушку похулить нечем, как быть следует.
     И женят таким образом парня в мясоед, между рождеством и масленицей. Но
как пришел великий пост,  так и  начали молодого в  Питер сбирать:  прибрали
попутчиков,  привязал он к спине котомку и пошел, а там, месяца через два, и
поотпишет что-нибудь, вроде того:

     "Милостивеющая  государыня  матушка  Афимья   Михайловна  и   дражайшая
сожительница Катерина Ефьевна,  просим  вашего родительского благословения и
навеки нерушимо;  о  себе  уведомляю,  что  проживаю по  тепериче у  Веденея
Иваныча за  триста рублев в  лето,  и  при  сем  прилагаю десять целковых на
подушную, чего и вам желаю.
                                               Крестьянин ваш сын такой-то".

     На  Петров день и  барину оброк выслал,  а  к  Новому году и  остальную
половину,  и сам сошел в деревню.  Так