рать на спектакле?
     Дилетаев пришел в ужас, когда рассмотрел их репертуар: музыканты играли
всего  только  две  французские кадрили,  мазурку  Хлопицкого,  симфонию  из
"Калифа Багдадского"{190} и  какую-то  старую увертюру из  "Русалки"{190} да
несколько русских  песен.  -  Что  прикажете при  такой  бедности избрать на
четыре антракта?  А главное:  под какую музыку будет танцевать Фани?  Он дал
было им для разучения фортепьянные ноты качучи,  но капельмейстер решительно
отказался,  говоря,  что  он  не  умеет  переложить,  потому  что  не  знает
генерал-баса.  Дилетаев сказал в  глаза Никону Семенычу,  что  ему приличнее
держать лошадиный завод, чем музыкантов: но тот этим не обиделся, потому что
в  это  время был занят своим делом:  он  сочинял еще новый монолог в  своей
драматической фантазии.
     Покорившись  необходимости,   Дилетаев  с  музыкой  распорядился  таким
образом:  перед представлением, для съезда, он назначил французскую кадриль,
между первым и  вторым актом -  мазурку,  которую они лучше всего исполняли;
перед  "Женитьбой"  -   "Лучинушку"  и   "Не  белы-то   ли  снежки";   перед
драматической фантазией - симфонию из "Калифа Багдадского" и, наконец, перед
дивертисманом  -  увертюру  из  "Русалки".  Фани  свою  качучу  должна  была
танцевать под игру Дарьи Ивановны на фортепьяно.
     Афишки написал сам Аполлос Михайлыч.
     Они были таковы:

     184... года.

                              Ж . . . . . . .
                     Спектакль любителей, составленный
                      Аполлосом Михайлычем Дилетаевым.

                                     1

                             ВИКОНТ И ГРИЗЕТКА,
                                    ИЛИ
                            ИСПРАВЛЕННЫЙ ПОВЕСА.

                           ОРИГИНАЛЬНАЯ КОМЕДИЯ.
                       СОЧИНЕНИЯ АПОЛЛОСА ДИЛЕТАЕВА.

                             Действующие лица:
                  Маркиза Мон-Блан........ М.М.Рыжова.
                  Виконт Де-Сусье......... А.М.Дилетаев.
                  Роза-гризетка........... Ф.П.Дилетаева.

                Действие происходит в Париже, в царствование
                     Людовика XIV, на даче близ оного.

                                     2

                            СЦЕНЫ ИЗ "ЖЕНИТЬБЫ",
                     комедии, соч. Гоголя, переделанные
                    и поставленные на сцену В.П.Рымовым.

                             Действующие лица:
               Подколесин.................... В.П.Рымов.
               Кочкарев, его друг............ Н.С.Рагузов.
               Невеста....................... Ф.П.Дилетаева.
               Степан, слуга Подколесина..... А.М.Дилетаев.

                                     3

                             БРАТЬЯ-РАЗБОЙНИКИ.

           Драматическая фантазия, переделанная из поэмы Пушкина,
                    того же наименования, Н.С.Рагузовым,
               со вновь изобретенными костюмами и декорациями

                             Действующие лица:
                  Атаман-разбойник........ Н.С.Рагузов
                  Елена, его любовница.... Ф.П.Дилетаева.
                             ............. А.М.Дилетаев.
                  Разбойники ............. М.П.Дилетаев.
                             ............. В.К.Вейсбор.
                  ........................ и другие.
                  Старинный подьячий...... В.П.Рымов.

                          В заключение дан будет:

                                ДИВЕРТИСМАН.

     в  коем Ф.П.Дилетаева будет плясать качучу,  в национальном костюме;  а
Д.И.Здруева  будет  петь  романс:  "Оседлаю  коня!"  Начало  в  семь  часов.
Представление произойдет на  фабричном заведении г.  Яблочкина.  Билеты  без
платы,  могут получаться от  самого г.  Дилетаева.  Дети  никаким образом не
могут быть приводимы. Вход на сцену публике запрещается.


                                   * * *

     Захлопотавшись по  театру,  Аполлос Михайлыч чрезвычайно много  наделал
ошибок в  приглашении гостей и  сбился в раздаче билетов:  людям почтенным и
уважаемым досталось в  задних рядах,  а  на передние насажал дрянь;  другим,
тоже очень значительным семействам,  вовсе недостало места, и, наконец, хуже
всего,  по  общему говору,  было то,  что  он  взади устроил раек для черни,
которая, по всем соображениям, должна была произвести неприятный для другого
общества воздух.
     Рымов  очень много помогал Аполлосу Михайлычу и  учил  потихоньку Фани,
которая,  надобно сказать,  оказала большие успехи.  Он сделал из нее совсем
купеческую невесту, так что на одной репетиции Аполлос Михайлыч удивился.
     - Вот что значит,  - говорил он, - классическое сценическое воспитание,
которое я дал Фани: она сыграет всякую роль!
     Таким образом одушевился комик от  двух причин:  во-первых,  "Женитьба"
пошла очень твердо,  а  во-вторых,  Анна Сидоровна отбыла из  города.  Каким
образом это случилось, мы увидим дальше.


                                     VI

                           РЫМОВЫ И ИХ ПРОШЕДШЕЕ

     Анна Сидоровна,  которую мы  оставили в  слезах,  несмотря на страстную
любовь к мужу,  пришла против него в сильное ожесточение:  она первоначально
заперла ворота,  вероятно, с целию не пускать его домой, потом открыла комод
и  выбросила весь  гардероб супруга  на  двор.  Вспомнив,  что  у  нее  есть
подаренная Витею  чашка,  она  тотчас  же  разбила ее  вдребезги и  наконец,
утомленная и истерзанная,  села.  В воротах послышался стук.  Анна Сидоровна
все забыла.  Ей представилось,  что это стучится воротившийся муж,  который,
может быть,  рассорился с злодеем Дилетаевым, отказался от проклятого театра
и  возвращается к  ней.  При всей своей полноте она скачками пробежала сени,
двор и  отворила калитку.  Перед ней  стоял лакей в  ливрее.  Анна Сидоровна
попятилась.
     - Чей ты, батюшка? - проговорила она.
     - Дилетаевский. Здесь Виктор Павлыч живет? - спросил тот.
     - Никакого нет  здесь  для  вас  Виктора  Павлыча.  Убирайтесь,  откуда
пришли.
     - Им письмо барышня прислала, - говорил лакей.
     - Какая барышня?
     - Наша барышня.
     - Дай сюда, - вскрикнула Анна Сидоровна и, вырвав проворно из рук лакея
записку, захлопнула калитку; ничего не понимая, ничего не размышляя, она тут
же,  на  улице,  начала читать письмо;  это  была записка от  Фани,  которая
писала:

     "Приходите, Виктор Павлыч, сегодня вечером к нам; но только потихоньку,
чтоб дяденька не видал;  он не любит,  чтобы меня другие учили:  вы все роли
прочитаете. Вы мне очень понравились; как вы славно играете. Пройдите задним
крыльцом и спросите меня".

     Бедная  женщина,  прочитав  эти  роковые  строки,  сделалась совершенно
сумасшедшей. Бросилась было к городничему с намерением пожаловаться на мужа,
но  там ее дежурный солдат не пустил,  потому что градоначальник в  то время
спал,  и сказал ей,  чтоб она пришла вечером в полицию. Возвратившись в свою
квартиру,  она схватила мужнин фрак,  изрезала его вдоль и  поперек,  кинула
сапоги его в  колодец и,  написав какую-то  записку,  положила ее  на  стол,
собрала потом несколько своих платьев,  перебила затем все горшки в  кухне и
пошла сначала по улице,  а  потом и за город.  Пройдя около двух верст,  она
начала  нанимать  ехавшего  с   базара  мужика  отвезти  ее  в   Кузьмищево,
сторговалась с ним и поехала.  В Кузьмищеве проживали две благородные старые
девушки-помещицы,  которые  принимали в  Анне  Сидоровне большое  участие  и
просили ее приезжать к ним погостить всякий раз, как закутит ее пьянчужка.
     Рымов  возвратился домой от  Аполлоса Михайлыча часу  в  пятом.  Увидев
разбросанное на  дворе свое  платье,  он,  кажется,  не  удивился и  вошел в
квартиру.  Здесь  открылось еще  более:  на  полу  валялась  разбитая чашка,
самовар был опрокинут,  и,  наконец,  на стуле лежал изрезанный фрак.  Рымов
побледнел.
     - Этакая дура!  - воскликнул он. - Этакой урод безобразный! - продолжал
комик и, сжав кулаки, пошел искать Анны Сидоровны; но, конечно, не нашел.
     - Ну,   скажите,   пожалуйста,   -  продолжал  он,  с  горькою  улыбкою
рассматривая свой  фрак,  -  не  совсем  ли  это  сумасшедшая  женщина!  Ну,
голубушка,  погоди!  Ты у  меня месяца два просидишь на одном хлебе.  Я фрак
себе сошью, а ты у меня поголодаешь...
     Проговоря эти  слова,  комик  вздохнул и  начал  подбирать разбросанные
вещи.  Тут ему попалась на  глаза записка Анны Сидоровны.  Он  ее прочитал и
усмехнулся.
     Анна Сидоровна писала так:

     "Беспременно,  вы не увидите меня,  я  уехала к  моим благодетельницам.
Оставайтесь с  вашими записочками.  Дай  бог вам нажить другую такую;  но  я
скажу,  ни одна не будет переносить столько от вашего пьянства и безобразия,
подлый этакой человек.
                                                               Анна Рымова".

     По самому почерку и  подписи фамилии заметно было,  что последние слова
были написаны в сильном ожесточении.
     Для разъяснения и  отчасти оправдания странного предубеждения,  которое
имела Анна Сидоровна против театра, я намерен здесь сказать несколько слов о
прошедшем Рымовых: происхождение Виктора Павлыча было очень темное, и я знаю
только то,  что на семнадцатом году у  него не было ни отца,  ни матери,  ни
родных,  и он с третьего класса гимназии содержал себя сам,  учив,  за стол,
квартиру  и  вицмундир,  маленького,  но  богатого  гимназистика из  первого
класса, у которого и оставался ментором до самого выпуска. Большим рвением к
наукам Рымов не  отличался,  но замечателен был способностию передразнивать:
он неподражаемо копировал учителей, трактирных половых, купцов, помещиков на
станциях;  но,  кроме того,  представлял даже,  как собаки лают,  жеребца на
выводке,  гром с молнией,  и все это весьма искусно, чему, может быть, много
способствовало его необыкновенно подвижное лицо.  В  местный театр он  ходил
всякий раз,  как заводился в кармане трехгривенный, и все почти комедии знал
наизусть.  Звание домашнего учителя,  по  беспечности характера,  ему  очень
нравилось,  и потому, кончив курс гимназии, он продолжал заниматься частными
уроками, перебывал по крайней мере в пятнадцати губерниях, попал, наконец, в
Москву и  поступил к  одной старухе,  для образования ее внучка.  У старухи,
кроме того,  была еще воспитанница, девица лет около двадцати пяти, румяная,
полная и  очень живая и  веселая.  С  первого же  раза она начала с  молодым
учителем заигрывать:  то обольет его водой из окна,  то пришьет к  простыне,
когда он  спит после обеда,  раскидает по  полу все его книги,  запрет его в
комнате и унесет с собою ключ. Рымову было тогда двадцать два года; он начал
шалунье отвечать тем же:  напугает ночью в  коридоре,  кинет ей  нечаянно из
саду в  окно мячом или  забьется к  ней  под кровать,  когда она идет спать.
Наконец,  игрушки их  зашли очень далеко.  Старуха узнала и  обоих прогнала.
Бедные  любовники  поселились  вместе.   Рымов  первый  опомнился  в   своей
необдуманности.  Бедность была страшная; надежды впереди - никакой, но этого
еще мало:  приглядевшись к Аннушке,  он сильно в ней разочаровался; она была
заметно простовата,  совершенно необразованна и, наконец, связывала его, что
называется,  по рукам и по ногам.  Но не то было с Анной Сидоровной: страсть
ее день ото дня разгоралась:  прямо и вкось,  слезами, просьбою и бранью она
требовала, чтобы он женился на ней. Рымов долго не сдавался и, между прочим,
начал попивать,  ничего не делал,  а только кутил и буянил. Все сносила Анна
Сидоровна и настояла, наконец, на своем, то есть сделалась его женою. С этих
пор  судьба  Рымова и  даже  сам  он  изменились к  лучшему:  он  нашел,  по
рекомендации своего  старого  товарища,  несколько  уроков,  перестал  пить,
тосковать,  и все пошло как нельзя лучше.  Маленькие семейные сцены выходили
только из того,  что Рымов,  как сам он выражался, ненавидел лизанья, а Анна
Сидоровна была очень нежна и  страстна.  В  это блаженное время она с каждым
днем полнела и  развилась до  того значительного размера,  в  котором мы  ее
встретили.  Однажды затеялся в  одном доме,  где  Виктор Павлыч давал уроки,
театр;  его пригласили;  сначала Анна Сидоровна -  ничего:  была даже рада и
очень смеялась,  когда ее  Витя играл какого-то  старика;  одно только ей не
понравилось,  что он, по ходу пиесы, поцеловался с одной дамой, игравшей его
племянницу. Но горько бедная женщина после оплакала эту дьявольскую затею. С
другого же почти дня Рымов закутил;  начали ходить к нему какие-то приятели,
пили,  читали, один из них даже беспрестанно падал на пол и представлял, как
будто бы  умирает;  не меньше других ломался и  сам хозяин:  мало того,  что
читал что-то наизусть,  размахивал,  как сумасшедший, руками; но мяукал даже
по-кошачьи и  визжал,  как свинья,  когда ту режут;  на жену уже никакого не
обращал внимания и  только бранился,  когда она  начинала ему  выговаривать;
уроки все утратил;  явилась опять бедность. Все это Анна Сидоровна имела еще
силы  перенесть,  бранилась,  конечно,  иногда,  и  бранилась очень,  но  ей
готовилось новое  несчастие:  Рымов  подрядился в  театральную труппу.  Анна
Сидоровна сначала и  понять не  могла хорошенько,  что это такое,  но  потом
поняла,  когда они переехали в один губернский город, и поняла очень хорошо.
Дня по два она сидела без обеда,  даже не зная, где муж обретается; наконец,
до нее дошли слухи,  что он завел любовь с  одной актрисой,  и этого уж Анна
Сидоровна не в  состоянии была перенесть и занемогла горячкой.  Безрассудные
деяния Рымова и его служба на провинциальном театре продолжались только одну
зиму. В великий пост он опомнился и начал сидеть дома, хотя дома едва только
был насущный хлеб.  Оправившаяся Анюта взяла с него клятву, чтобы он никогда
и не думал играть на театре.
     Рымов поклялся.  Один из родственников ее приискал ему место в питейной
канторе.  Не соображая того,  что Виктору Павлычу уже сорок пятый год,  Анна
Сидоровна ревновала его к встречной и поперечной и даже,  для этой цели,  не
держала ни одной женщины в доме и сама готовила кушанье.


                                    VII

                                 СПЕКТАКЛЬ

     Вожделенный день представления наступил. Аполлос Михайлыч, Рымов и Юлий
Карлыч отправились в театр, часа в два пополудни, для должных приготовлений.
Декорациями и  мебелью  Дилетаев поручил  распоряжаться Вейсбору,  дав  ему,
конечно,  подробную записку,  что и когда нужно. Еще прежде того он настоял,
чтобы Никон Семеныч сделал своим музыкантам новые синие куртки и  хорошенько
бы намылил голову капельмейстеру за леность.  Прочие актеры съехались часу в
пятом,   и  приведены  были  лакеи,   закостюмированные  в  разбойников.   В
чулане-уборной, нагреваемой тремя самоварами, сделалось чрезвычайно тесно, и
потому  Аполлос  Михайлыч  распорядился,   чтобы  Юлий  Карлыч  и  Мишель  в
разбойничьи  костюмы  оделись  заранее;   первый,   конечно,  беспрекословно
повиновался, а второй по обыкновению поспорил; но, впрочем, закостюмировался
и даже сделал себе обожженною пробкою усы,  которые к нему,  по словам Дарьи
Ивановны,   очень  шли.  Наконец  все  более  или  менее  было  приведено  в
окончательный порядок.  Аполлос  Михайлыч причесался и  напудрился.  Матрена
Матвевна тоже причесалась,  напудрилась и оделась в богатый, составленный по
особому рисунку, костюм маркизы. Фани давно уже была готова.
     Роковые семь  часов  приближались.  Актеры  начали испытывать волнение,
даже  сам  Аполлос Михайлыч был  как-то  встревожен.  Матрена Матвевна очень
боялась.  С  Фани была лихорадка.  Комик сидел задумавшись.  Трагик ходил по
сцене мрачный.  Один только Мишель любезничал с Дарьей Ивановной.  Засветили
свечи и  кенкеты.  Публика начала съезжаться,  но,  боже мой!  Эта публика -
неблагодарная публика,  особенно в  провинциях:  затевает ли кто для публики
бал  даже из  последних средств своих,  и  все у  него,  кажется,  напились,
наелись,  натанцевались,  -  и  вы  думаете,  что  все  довольны?  Ничуть не
бывало...  непременно что-нибудь найдут:  одни скажут -  очень было жарко, а
другие -  холодно;  одним показалась сыра рыба,  другие недовольны, что вина
мало,   третьи  скучали,   что  их  хозяин  заставлял  танцевать,  четвертые
жаловались на монотонность,  - и очень немного осталось нынче на свете таких
простодушных людей, которые были бы довольны предлагаемым им от своего брата
удовольствием; но театр уже по преимуществу подпадает, как говорят, критике.
Я  не знаю,  что в этом случае руководствует людей:  зависть ли,  желание ли
выказать себя  или  просто  наклонность к  юмору,  но  только смертные очень
склонны  пересмеять  самые  прекрасные,  самые  бескорыстные  затеи  другого
смертного,  который  и  сам,  в  свою  очередь,  отплачивает тем  же  другим
смертным,  и  все  эти  смертные поступают,  надобно сказать,  в  этом  деле
чрезвычайно нелогически:  сухо поклонится,  например,  на бале какому-нибудь
Алексею Иванычу некий Дмитрий Николаич, которого он безмерно уважает, а он -
Алексей Иваныч -  нападает на хозяина и  говорит,  что у него был черт знает
кто и черт знает как все были приняты.
     В  описываемом мною  спектакле только первые два  или  три  ряда кресел
приехали в  миротворном расположении духа,  и  то  потому  только,  что  они
некоторым образом были  почтены хозяином;  но  зато задние ряды,  с  первого
шагу,  начали делать насмешливые замечания. Одни говорили, что, вероятно, на
сцене  будут  ткать;  другие,  что  Матрена  Матвевна  станет  целоваться  с
Аполлосом Михайлычем,  и,  наконец,  третьи, будто бы Фани протанцует качучу
для легости босиком.
     Раек для купечества и мещанства был гораздо простодушнее: все почти его
народонаселение с  величайшим любопытством смотрело на колыхающийся занавес,
испещренный амурчиками.
     - Что это,  Дмитрий Андреич,  на ситце-то за зверьки?  -  спросила одна
купчиха у мужа.
     - Это  модный-с  рисунок.  Особь-статьей,  должно быть,  такая  материя
вышла, - отвечал тот.
     - Привел,  сударь ты  мой,  меня  бог  нынешней зимой  в  Москве видеть
настоящий театр. Махина, я вам объясню, необразимая: вся наша, може сказать,
площадь уставится в него.  Одного лампового масла выходит на триста рублев в
день. А дров то есть отпускается на несколько тысяч, - говорил толстый купец
сидевшему с ним рядом, тоже купцу.
     В отрицательном состоянии духа были, впрочем, и в райке.
     Это пьяный столоначальник.
     - Ничего...   ладно-с...  видали-с...  скверно...  нехорошо,  оставь...
молчать... - говорил он тихонько про себя.
     Были  также  миротворные лица  и  в  задних рядах дворянского круга,  а
именно Прасковья Федуловна, ближайшая по деревне соседка Аполлоса Михайлыча.
Она  получила от  него,  по  короткому знакомству,  тоже билет на  одну свою
особу; но, не поняв хорошенько или надеясь на расположение хозяина, приехала
с  двумя  дочерьми  и  тремя  маленькими внучатами  и  всех  их  преспокойно
рассадила около себя.  Дочери,  конечно, модничали, однако сидели смирно; но
внучата тотчас же  начали что-то  болтать,  указывать на  все  пальцами,  и,
наконец,  один из них,  самый младший, заревел. Все это, может быть, не было
бы и  замечено,  но дело в  том,  что на занятые этою семьею кресла приехали
лица,  имеющие на  них законные билеты.  Произошел шум:  Прасковье Федуловне
никак не могли втолковать незаконность ее поступка.  Обстоятельство это было
доведено до Аполлоса Михайлыча,  который совсем уже оделся в костюм виконта.
Как ни  неприятно было Дилетаеву выйти одетому на  глаза публики,  но делать
было нечего.  Прикрыв себя совершенно наглухо плащом,  он вышел и  урезонил,
наконец,  свою соседку, которая, впрочем, обиделась и, оставив одну из своих
дочерей, сама уехала домой с прочими домочадцами.
     Музыка заиграла французскую кадриль и  проиграла ее