Андрей Александрович!
     Вы, вероятно, уже слышали, что я с Катковым разошелся{583} по причинам,
зависящим от  его  и  от  меня,  а  потому  имею  теперь довольно свободного
времени;  в  продолжение осени  и  зимы  я  желал бы  написать и  напечатать
несколько статеек о Московском театре{583}. Возьмете ли вы их в ваш "Голос"?
- Статьи,   наперед  говорю,  будут  резкие  как  в  отношении  театрального
начальства,  так и  в отношении актеров;  не стеснитесь ли вы их напечатать;
отвечайте,  пожалуйста,  мне прямо: взгляд мой и понимание театра вы отчасти
знаете.
     Теперь второе:  пишутся у меня очерки под названием "Русские лгуны",  -
выведен будет целый ряд типов,  вроде снобсов Теккерея. Теперь окончена мною
первая серия  -  Невинные врали  -  т.е.  которые лгали насчет охоты,  силы,
близости  к  царской  фамилии,  насчет  чудес,  испытываемых  ими  во  время
путешествий;   далее  будут:   Сентименталы  и  сентименталки,   порожденные
Карамзиным и Жуковским.  Далее -  Марлинщина.  Далее: Байронисты россейские.
Далее:  Тонкие эстетики.  Далее Народолюбы. Далее Герценисты и в заключение:
Катковисты.  Посылаю вам на обороте копию с  маленького предисловия к  этому
труду; она вам несколько объяснит значение его.
     Теперь у  меня написано листа на два печатных,  а  печатать я  желал бы
начать с  генваря.  Уведомьте,  пригоден вам этот труд мой или нет,  если не
пригоден, не стесняйтесь и пишите прямо. Дружески жму вашу руку.
                                                  Преданный вам А.Писемский.

     Адрес мой: на Сивцевом Вражке в Нащекинском переулке, в доме Яковлевой.


                                П.А.ВАЛУЕВУ

                                                    [8 мая 1867 г., Москва].

                       Ваше высокопревосходительство,
                            милостивый государь
                            Петр Александрович!
     В   прошлом  месяце   я   представлял  в   главное  управление  цензуры
историческую пьесу мою "Поручик Гладков" для одобрения ее к представлению на
сцене.  Главное  управление,  как  ныне  известился я,  большинством голосов
постановило запретить ее к постановке на театре,  руководствуясь,  вероятно,
тем,  что сюжет моей пьесы никогда еще не был выводим на сцену.  Не находя с
своей  стороны  в  моей  пьесе  ничего  могущего служить  прямой  причиной к
оглашению   ее   со   сцены,   я   беру   смелость   прибегнуть   к   Вашему
высокопревосходительству и ходатайствовать{584} в силу дарованной Вам власти
разрешить  представление моей  пьесы  на  театре.  Вам  лично  известно  мое
литературное  направление,   и   сколь   мои   труды,   как   писателя,   ни
малозначительны и ни слабы,  но я всегда в них имел одну цель - говорить, по
крайнему своему разумению,  правду, точно так же, смею заверить, и пьеса моя
"Гладков"  ничего  тенденционного,  ничего  символического и  имеющего  хоть
малейшую возможность быть применимо к настоящему времени не представляет,  а
имеет   в   себе   одно   только  свойство:   историческую  достоверность  и
справедливость. Скрывать от народа его историю, я полагаю, более вредно, чем
полезно;  а  между  тем  сцена есть  единственной путь,  через которой масса
публики может познакомиться с  светлыми и  темными сторонами своей прошедшей
жизни,  заинтересуется ею  и  полюбит  ее;  никакой умный  учебник,  никакая
строгая школа не в состоянии сделать этого для истории!
     Повергая все сие милостивому вниманию Вашему, я разрешение пьесы моей к
постановке на  сцену  приму новым проявлением вашей благосклонности ко  мне,
которая уже  служила мне,  а  ныне еще  раз  послужит ободряющим средством к
литературным трудам моим.
     Прошу принять уверение в  глубоком моем  уважении,  с  коим  имею честь
пребыть
        Вашего высокопревосходительства
                                        покорнейшим слугою
                                                          Алексей Писемский.

1867
Мая 8 дня.


                               А.В.НИКИТЕНКО

                                                 [16 марта 1873 г., Москва].

                            Милостивый государь,
                           Александр Васильевич!
     Комедия моя "Подкопы",  в  судьбе которой Вы столь обязательно для меня
принимали такое живое участие,  появилась, наконец, в печати и вместе с этим
письмом отправлена мною в  Петербург,  в  Академию наук,  на имя Константина
Степановича Веселовского; предоставляю ее на ваш милостивый и праведный суд!
Цензурных изменений,  хоть сколько-нибудь существенных,  пьеса не  потерпела
нисколько;  я всего только и сделал, что в перечне действующих лиц уничтожил
титулы;  в самом же тексте не произошло никаких перемен,  за исключением тех
немногих,  которые я сам сделал чисто уже в видах художественного улучшения.
В  надежде на  ваше  доброе  расположение ко  мне  я  вместе с  сим  решаюсь
повергнуть вашему вниманию еще  другое обстоятельство,  до  меня касающееся:
кроме "Подкопов",  я написал еще новую пьесу,  "Ваал". Из самого заглавия вы
уже,  конечно, усматриваете, что в пьесе этой затронут вряд ли не главнейший
мотив в жизни современного общества: все ныне поклоняется Ваалу - этому богу
денег и  материальных преуспеяний и  который,  как некогда греческая Судьба,
тяготеет над миром и все заранее предрекает!.. Под гнетом его люди совершают
мерзости и великие дела,  страдают и торжествуют. Пьеса эта будет напечатана
в  нынешнем году в  "Русском Вестнике";  но могу ли я  ее тоже представить в
Академию на Уваровскую премию в  нынешнем году вместе с  "Подкопами" и может
ли быть назначаема премия за две пьесы одного и  того же автора в  один год,
этого я  решительно не знаю и недоумеваю;  а потому убедительнейше просил бы
вас уведомить меня,  как говорит об этом Устав об Уваровской премии, а также
и  о  том,  как Вы лично полагаете,  что лучше для меня:  в нынешнем ли году
представить мне "Ваала" в Академию или отложить это до будущего года?
     Вашим  обязательным ответом  Вы  бесконечно одолжите меня  и  заставите
навсегда быть благодарным Вам.
                                                          Искренно и глубоко
                                                               уважающий Вас
                                                                  Писемский.

1873 года.
Марта 16.

     Адрес мой:  в Москве,  на Поварской, в Борисоглебском переулке, в своем
доме.


                               Я.П.ПОЛОНСКОМУ

                                                [14 апреля 1873 г., Москва].

                             Любезнейший друг,
                               Яков Петрович!
     Посылаю тебе экземплярчик моей новой пьесы "Ваал",  на  днях вышедшей в
"Р.Вестнике".   Очень  желаю,   чтобы  она   тебе  понравилась.   Что   твои
"Собаки"?{586} Кончил ли ты их,  где и  когда будешь печатать?  "Гражданин",
говорят,  кончается? Какое неловкое положение при этом бедного Достоевского,
хоть бы он приискал какого-нибудь другого издателя.
     Поздравляю тебя и  супругу твою с  праздником и,  душевно желая,  чтобы
всем домочадцам твоим было хорошо, остаюсь душевно преданный
     Писемский.

  IV
18--73.
  14


                               С.В.МАКСИМОВУ

                                             [27-28 января 1875 г., Москва].

                       Мой дорогой Сергей Васильевич!
     В газетах я прочел{586}, что костромичи литераторы и художники в память
моего юбилея хотят в  пользу бедных издать сборник.  Если это  действительно
есть намерение,  то ты, конечно, уж участвуешь в нем, а потому уведомь, бога
ради, действительно ли есть такое намерение...
     О таком дорогом венке я никогда, конечно, и не мечтал и надеюсь только,
что вы позволите и мне участвовать в этом сборнике и чтобы моя в этом случае
рука была не щербата. Остаюсь душевно любящий тебя Писемский.

     P.S. Буду с нетерпением ждать ответа от тебя.


                               П.А.ПИСЕМСКОМУ

                                                   31 генваря 1875 [Москва].

                          Бесценный друг мой Поля!
     Вчера сыграли в первый раз мою пьесу{586}.  Сама пьеса принята публикой
восторженно:  со  2-го  акта  меня  начали вызывать по  несколько раз  (чего
никогда прежде не бывало); авторов обыкновенно вызывали по окончании пьес, а
тут публика как будто бы не вытерпела и поспешила меня оприветствовать! Вот,
мой друг, и мой юбилей, и нынешний прием моей пьесы может быть наглядный для
тебя  пример,  как  колесо  жизни  поднимает иногда  человека,  а  иногда  и
опускает.  Ты  сам был свидетелем,  сколько я  перенес литературных невзгод,
обвинений,  ругательств,  оскорблений.  Я сердился,  конечно,  огорчался, но
никогда не падал настолько духом,  чтобы бросить свое дело. Того же самого и
тебе советую держаться в жизни и паче всего хлопотать о том, чтобы довершать
свое  ученое  образование и  в  этом  случае  не  смущаться никакими шипами,
которые тебе будут попадаться на  сем  пути,  тем  более,  что  материальным
образом ты человек совершенно обеспеченный. Обнимаю и благословляю тебя
                                                                  Писемский.


                                А.А.ПОТЕХИНУ

                                                  24 марта 1875 г. [Москва].

                               Любезный друг
                             Алексей Антипович!
     Я несколько позамедлил отвечать тебе, но причина тому та, что я болею и
потому ничего не  могу сказать определительного,  так  как  ни  сам не  могу
приехать,  ни  выслать чего-либо из  написанного,  потому что это написанное
требует больших поправок, каковых по состоянию головы моей в настоящее время
решительно не в состоянии делать. Если только я поправлюсь, то немедленно же
поеду за границу,  буду в  Петербурге,  увижусь с  тобой,  переговорю еще об
этом.  Во  всяком случае,  для  вас  вернее будет на  меня не  рассчитывать.
Дружески жму твою руку и остаюсь душевно преданный Писемский.

     P.S. Поклонись от меня всем нашим общим знакомым.


                             И.С.ТУРГЕНЕВУ{587}

                                               [19 августа 1875 г., Москва].

                                   Поварская, Борисоглебский пер., свой дом.

                                                                       IX
                                                                     18--75.
                                                                       19

     Мой  дорогой Иван Сергеевич!  Вот  уже  полтора месяца почти,  как я  в
Москве.  В  Берлине пробыл всего только две недели,  и  мы из оного вместе с
П.В.Анненковым тронулись в  Питер,  из которого я через день отбыл в Москву.
Павел Васильевич проезжал через Москву в деревню и вот уже более недели, как
проехал обратно за границу.  Все свое длинное путешествие он совершил вполне
здоровым.  Как-то  ваше здоровье?  Напишите об себе!  Вместе с  этим письмом
посылаю Вам стихотворения Алмазова{588},  вам преподнесенные.  Напишите мне,
как  они  вам  понравятся.  Павел  Васильевич от  некоторых в  восторге.  Я,
кажется, писал вам, что, по письму вашему, я был у Юльана Шмидта{588}, но по
подлейшему моему  неведению иностранных языков  беседа наша  не  могла  быть
очень одушевлена и  продолжительна.  Он мне показался истым и  немножко даже
грубоватым немцем!  Виделся также и  с  Кайслером,  который мне между прочим
сказал,   что   было  переведено  под  именем  "Das  ausgewuhlte  Meer"  мое
"Взбаламученное море" и напечатано года три тому назад в газете "Poste",  но
я этой газеты нигде уже в Берлине найти не мог.  Сын мой остался в Берлине и
несказанно  меня  утешает  и  своими  частыми  письмами  и  тем,  что  много
занимается и работает над диссертацией.
     Да  хранит  вас  бог.  Остаюсь,  дружески пожимая  вашу  руку,  душевно
преданный вам Писемский.


                               П.А.ПИСЕМСКОМУ

                                               15/27 октября 1875. [Москва].

                          Бесценный друг мой Поля!
     Мать тебе уже писала об номере и числе пакета,  в котором к тебе должны
прийти деньги;  на всякий случай повторяю его еще раз: No 1, 11 октября 1875
г.  Получить эти деньги ты должен дней через 6-ть после отправки, т.е. числа
17-го по нашему стилю. В Москве теперь сильное волнение: лопнул Коммерческий
ссудный банк{588},  в котором у меня,  как и в прочих частных банках, нет ни
гроша,  но,  тем не менее,  я другой день в каком-то лихорадочном состоянии,
прислушиваюсь  к  этому  общенародному  бедствию.   Акции  этого  банка  все
почеркнуты и на бирже не имеют никакой цены,  а сколько получат вкладчики по
билетам и текучим счетам - еще неизвестно, но говорят, что дифицит огромный.
Если есть в  Берлине "Московские ведомости",  то  в  261  номере их,  от  14
октября,   ты   можешь  об   этом   прочесть  очень   обстоятельную  статью.
Правительство,  кажется,  серьезно озабочено,  чтобы не было в Москве общего
банкового кризиса,  так  как публика,  под влиянием паники,  пожалуй,  сразу
потянет из всех банков свои вклады,  и,  как пишут в  газетах,  оно готово в
этом  случае идти  на  помощь к  банкам.  Председателем лопнувшего банка был
молодой еще почти человек,  некто Полянский,  который,  если ты помнишь, жил
рядом с  нами в  Останкине.  Теперь он уже арестован и вместе с ним еще один
директор,  фамилии которого я  не  знаю{589}.  Прокурорский надзор начал уже
следствие.   В  самом  банке  происходят  раздирающие  душу  сцены:  плачут,
бранятся,  падают в обморок - ужас, что такое!.. Да хранит тебя бог. Обнимаю
и благословляю тебя. Отец твой Писемский.


                               И.С.ТУРГЕНЕВУ

                                                           октября 29
                                                       1875----------Москва.
                                                           ноября 10

                        Мой дорогой Иван Сергеевич!
     Вот,  наконец,  сын ко  мне возвратился из-за границы,  что значительно
меня успокоило,  хотя физические недуги меня продолжают невыносимо мучить да
более всего меланхолическое настроение и  всевозможные страхи за близких мне
людей.  Над Москвою,  как вы,  вероятно,  уже слышали и  читали,  разразился
страшный  удар:   лопнул  и  рухнул  Коммерческий  ссудный  банк;  открылось
безобразнейшее мошенничество,  акции все ничего не  стоят,  да и  по вкладам
вряд  ли  получить полную  сумму.  Я,  разумеется,  не  пострадал по  своему
глубочайшему презрению ко  всем нашим частным и  так называемым общественным
учреждениям.  Куда я ни покажусь,  меня все называют пророком, вспоминая 2-й
акт  моей  пьесы  "Просвещенное время".  В  ссудном банке  проявилось то  же
самое... и мошенничество, как и в пьесе моей.
     Рекомендованную мне вами девицу Блярамберг я  мог рекомендовать Гатцуку
(издателю маленькой газеты).  Он  задал ей перевод,  а  именно статьи Юльана
Шмидта обо мне и  об  вас,  которые она перевела,  и  перевела очень хорошо.
Статейки эти уже пошли{589}.
     Вот вам все наши новости.  Да даст вам бог здоровья.  Остаюсь, дружески
пожимая вашу руку, преданный вам Писемский.

     P.S. Где Анненков, и не можете ли вы сообщить мне его адрес?


                               И.С.ТУРГЕНЕВУ

                                                [7 февраля 1876 г., Москва].

                         Мой дорогой Иван Сергеич!
     Давным-давно  я  собираюсь  Вам  писать,   но  то  недуги,  то  хлопоты
препятствовали тому.  Прежде всего скажу вам,  что  сын  мой возвратился уже
из-за  границы и  теперь  доканчивает диссертацию об  акционерных компаниях,
которую, может быть, нынешней весной и защитит. Я сам, несмотря на различные
хворости и  страшнейшую ипохондрию,  написал пьесу  "Финансовый гений"{590},
которую  и   препровождаю  к  вам  в  двух  экземплярах,   из  каковых  один
убедительнейше прошу переслать П.В.Анненкову,  чего сам не делаю, потому что
не знаю,  где он пребывает,  и напишите ему, пожалуйста, чтобы он хоть двумя
строчками уведомил меня  о  своем  местожительстве.  Пьеса моя  напечатана в
маленькой газетке,  потому что "Русский Вестник" не принял ее по негодности,
и,  таким образом,  у  меня прервалась связь и с последним толстым журналом,
которой меня  печатал,  и  я  отныне  остаюсь без  приюта среди  многолюдной
площади, именуемой Русская литература.
     Пьеса, между тем, была уже поставлена на сцене в Москве и имела и имеет
большой успех.  Нелепости спиритизма,  продажная и глупая печать,  фальшивые
телеграммы,  безденежные векселя,  видно,  слишком  уже  намерзили в  глазах
публики,  так что меня неоднократно и  с громкими рукоплесканьями вызывают и
затем словесно благодарят,  что я  всех сих гадин хоть на сцене,  по крайней
мере,  казню,  так как,  к сожаленью, прокурорский надзор и суд не до многих
еще  из  них находят юридическую возможность добраться.  Да  хранит вас бог.
Напишите об себе хоть несколько слов. Дружески жму вашу руку Писемский.


                               Е.И.БЛАРАМБЕРГ

                                                    Останкино, дача Чубукова
                                                    [10-11 августа 1876 г.].

                        Любезнейшая Елена Ивановна!
     Не замедляю отвечать на ваше письмо.  Прежде всего радуюсь за ваш успех
в  редакции "Вестника Европы"  и  душевно желаю,  чтобы  роман  ваш{590} был
скорее окончен и напечатан. Что касается до нас, то мы живем в Останкине, на
даче Чубукова;  погода первоначально стояла очень жаркая,  а теперь довольно
холодная.  Сын наш (это, кажется, уж было без вас) защитил свою диссертацию,
удостоен звания  магистра прав  и  факультетом избран в  доценты на  кафедру
гражданского  процесса;   дело  теперь  стало  только  за  Советом,  который
окончательно  утверждает  доцентов  и   который,   по   случаю  наступившего
вакантного времени, не мог собраться.
     Что касается до меня, то я по-прежнему ничего не делаю и не могу ничего
делать,  кроме маленьких хлопот и дрязг по дому.  Ипохондрическое настроение
владеет мною  вполне:  ко  всякой умственной работе полнейшее отвращение,  к
письменному столу подойти нет сил.
     Тургенев проезжал через Москву, был у нас на даче; совершенно здоров и,
по-видимому, в очень хорошем настроении духа.
     Письмо это я пишу рукой жены,  потому что моих каракуль вы, вероятно, и
не разберете.  Все мы вам кланяемся и  желаем вам одновременно и трудиться и
веселиться. Дружески пожимая вашу руку, остаюсь преданный вам.
                                                                  Писемский.


                           Н.В.САВИЦКОЙ-БАТЕЗАТУЛ

                                               [16 октября 1876 г., Москва].

     Посылаю  вам,  милейшая Надежда Владимировна,  письмо  к  Майкову{591},
каковое вы можете прочесть и затем уже запечатать.  Душевно желаю,  чтобы он
пособил исполниться вашему  желанию.  Сегодня,  кажется,  уехала  из  Москвы
актриса  Стрепетова  играть  в  Художественном  клубе,  именно:  Лизавету  в
"Горькой судьбине"; но вам вряд ли удастся ее видеть: она едет всего на один
спектакль. Остаюсь, дружески пожимая вашу руку Писемский.

1876 г.,
октября 16.


                                М.О.МИКЕШИНУ

                                               [23 февраля 1877 г., Москва].

     Почтеннейший Михайло Осипыч!  Как вам не грех думать{591}, что я вас не
помню?  Слава богу,  вы напоминали о себе не одному мне, а всей России вашей
художественной  деятельностью.   Что  касается  до   романа  и   до   бороды
Бегушева{592},  то,  пожалуй,  придайте ему ее и  в  типе его,  когда будете
набрасывать карандашом,  если  можете,  постарайтесь сохранить характер  лиц
Бестужева и  Герцена.  Касательно же цензурных и редакционн