ряю,  что  собственно для  вас мы
согласны поставить сцену  или  две  из  "Гамлета",  например,  сцену  его  с
матерью: комната простая и небольшая; стоит только к нашей голубой декорации
приделать занавес, за которым должен будет кто-нибудь лежать Полонием. Дарья
Ивановна сыграет мать; вы - Гамлета, - и прекрасно!
     - Что  вы  такое  говорите,  Аполлос Михайлыч,  я  сыграю?  -  спросила
сидевшая вдали дама.
     - Я  говорю,  что вы сыграете,  в сцене с Никоном Семенычем,  Гертруду,
мать Гамлета.
     - Помилуйте,  я ничего не умею играть!  Клянусь вам честию, я с первого
же слова расхохочусь до истерики.
     - Вы будете смеяться,  а этот господин плакать, - это будет удивительно
эффектно, - заметил шепотом сидевший около нее молодой человек.
     - Нет, вы уж не извольте отказываться! Вы сыграете, и сыграете отлично,
- возразил хозяин. - Ваша наружность, ваши манеры - все это как нельзя лучше
идет к этой роли.
     Трагик, слушавший эти переговоры с нахмуренным лицом, встал и взялся за
шляпу.
     - Куда же вы? - спросил хозяин.
     - Нужно-с домой, - отвечал гость.
     - Вы все сердитесь,  но за что же? Для вас уж есть пиеса, где вы можете
себя показать.
     - Я не хочу себя показывать в какой-нибудь выдернутой сцене,  в которой
я должен буду плакать, а на мои слезы станут отвечать смехом.
     - Но согласитесь, любезный Никон Семеныч, по крайней мере с тем, что не
можем же мы поставить целую драму.
     - Я  против этого и  не  спорю.  Нельзя поставить драму,  а  я  не могу
играть;  потому что  мое амплуа чисто драматическое и  потому что я  с  вами
никогда не соглашусь, чтобы ваша комедия была высший сорт искусства.
     - Об этом я  уже с  вами говорить не хочу.  В  этом отношении,  как я и
прежде  сказал,  вы  неизлечимы;  но  будемте рассуждать собственно о  нашем
предмете.  Целой драмы мы  не  можем поставить,  потому что очень бедны наши
материальные средства, - сцены одной вы не хотите. В таком случае составимте
дивертисман,   и   вы  прочтете  что-нибудь  в  дивертисмане  драматическое,
например, "Братья-разбойники" или что-нибудь подобное.
     - Кто же будет играть других разбойников?  -  спросил трагик, которому,
видно, понравилась эта мысль.
     - В  разбойниках мы  не  затруднимся.  Разбойниками могут быть  и  Юлий
Карлыч,  -  произнес  хозяин,  указывая на  приятного слушателя,  -  и  Осип
Касьяныч,  -  прибавил он,  обращаясь к толстому господину,  -  наконец, ваш
покорный слуга  и  Мишель,  -  заключил Аполлос Михайлыч,  кивнув головой на
племянника.
     - Эта роль без слов, mon oncle?* - спросил тот.
     ______________
     * дядюшка? (франц.).

     - Конечно, без слов, - отвечал хозяин.
     - Всякую  бессловесную  роль   я   принимаю  на   себя   с   величайшим
удовольствием,  и даже отлично сыграю,  -  отнесся молодой человек к молодой
даме и захохотал.
     - Вот вам и  целая коллекция разбойников,  -  продолжал с удовольствием
хозяин.  -  В  задние ряды мы  даже можем поставить людей,  чтобы толпа была
помноголюднее.
     - Дело не в том,  -  возразил Никон Семеныч. - Мне кажется, что эффекту
мало будет; неотчего ожидать этих прекрасных драматических вспышек.
     - Что  это  вы  говорите,  -  воскликнул Аполлос Михайлыч,  -  как  нет
драматических вспышек,  когда  вся  пиеса  есть  превосходная  драматическая
вспышка!  Сумейте только,  почтеннейший,  как говорит Фамусов, прочесть ее с
чувством, с толком, с расстановкой...
     - За этим дело не станет.  Прочитать мы прочитаем, - отвечал Рагузов, -
но я боюсь еще, как публика поймет. Кто у нас будет публика?
     - Публика поймет,  -  отвечал хозяин,  - потому что публика в этом деле
всегда и  везде самый справедливый судья.  Эту мысль я  высказал даже в моей
статье о  В.....м театре.  Сверх того,  у нас будут люди и понимающие нечто,
например:  Александр Александрыч с семейством,  Веснушкин, чудак Котаев. Эти
люди,  Никон  Семеныч,  видят  далеко!  В  дивертисмане вашем Дарья Ивановна
пропоет своим небесным голоском свой  chef d'oeuvre* -  "Оседлаю коня"{144};
Фани протанцует качучу.
     ______________
     * образцовое произведение (франц.).

     - Я ее, mon oncle, совсем забыла, - проговорила молодая девушка.
     - Ты не могла ее,  моя милая,  забыть,  -  возразил Аполлос Михайлыч, -
потому  что  ты  только  прошлого  года  изучила  ее  в   Москве.   Впрочем,
застенчивость в этом отношении, mon ange*, даже смешна.
     ______________
     * мой ангел (франц.).

     - Но, mon oncle, я не балетчица, а актриса.
     - Все  это я  очень хорошо знаю,  chere Fany*;  но  все-таки тебе стоит
только  вспомнить то  соло,  которое ты  танцевала в  Москве  в  благородном
балете,  то и этого уже будет весьма достаточно,  а кроме того, ты не должна
уже отказываться и потому, что это необходимо для полноты спектакля.
     ______________
     * дорогая Фани (франц.).

     Трагик, все еще остававшийся в дурном расположении духа, встал.
     - Доброй ночи, - сказал он.
     Хозяин начал было его упрашивать досидеть артистический вечер, но гость
уехал.
     - Удивительно,  какого несносного характера! - сказал Аполлос Михайлыч,
пожав плечами,  по  уходе трагика.  -  Не  глупый бы  человек,  но с  самыми
неприятными странностями -  всегда и везде хочет,  чтобы делалось по его. По
способностям своим -  комический актер,  и даже актер недурной, а воображает
себя  трагиком,  и  трагиком вроде  Мочалова.  Когда ему  начнешь что-нибудь
говорить или читать,  он никогда и ничего не слушает, а требует только, чтоб
его чтением восхищались.  Недели две тому,  кажется,  назад явился ко  мне с
своим Шекспиром -  этакие маленькие синенькие книжки{145} - и начал читать -
просто  сделал  пытку!  Вообразите себе  -  слушать двенадцать часов  прозу,
произносимую самым  неприятным  прононсом  и  сопровождаемую самыми  резкими
движениями!
     - Я говорила вам,  mon oncle,  чтобы вы его не приглашали,  -  заметила
племянница.
     - Нельзя, мой друг! Во-первых, его музыканты: не пригласи - осердится и
не  даст оркестра,  а  без музыки,  ты сама знаешь,  спектакля не бывает;  а
во-вторых,  он и  актер порядочный.  Впрочем,  господа,  лучше потолкуемте о
деле;  позвольте  мне  представить вам  маленький ярлычок.  -  Проговоря эти
слова,  Аполлос Михайлыч вынул из кармана небольшую бумагу и продолжал:  - В
пиесе моей роль виконта играю я;  гризетку -  Фани, - она эту роль прекрасно
изучила;  нечего конфузиться!..  Я в этом деле строг:  дурно,  так дурно,  а
хорошо,  так хорошо;  на роль маркизы я приглашу Матрену Матвевну -  немного
чересчур полна,  но это ничего: она довольно ловка! Потом-с: некоторые сцены
"Женитьбы".  Вот тут маленькая заковычка:  действующих лиц много -  нынешние
писатели вообще  любят  толпу,  которая только  в  больших труппах возможна.
Между  нами  сказать,   я  бы  этой  пиесы  никогда  не  поставил:  какой-то
тривиальный фарс...  смешна и больше ничего;  но мне хочется это сделать для
столицы -  в  Москве она  очень всех смешила;  придется,  может быть,  своим
знакомым написать,  что у нас был спектакль,  давали "Женитьбу", там этого и
довольно:  все восхитятся!  В этой шутке я думаю раздать роли таким образом:
невесту будет играть Фани,  сваху -  Матрена Матвевна,  она  будет чуднейшая
сваха! Экзекутора сыграете вы, Осип Касьяныч.
     - Нет уж,  Аполлос Михайлыч,  меня,  сделайте милость,  освободите:  я,
право,  никогда не игрывал на театрах и вовсе никакого желания не имею-с,  -
отвечал тот.
     - Полноте пустяки говорить, мой почтеннейший, - возразил хозяин. - Роль
маленькая: на каких-нибудь трех страницах. Моряка сыграет Юлий Карлыч. - Эта
роль очень добрая:  лицо надобно иметь веселое,  с  приятной этакой улыбкой.
Она очень будет вам по  характеру.  Кочкарева сыграет наш великий трагик,  а
Мишель - Анучкина.
     - А тут, mon oncle, надо будет говорить? - спросил племянник.
     - Разумеется.
     - В  таком случае,  слуга покорный,  я  решительно отказываюсь от  всех
словесных ролей, - отвечал Мишель.
     - Нет, ты не можешь отказаться, если я этого хочу.
     - Помилуйте,  mon oncle!  Вы  захотите,  чтобы я  на  канате плясал,  -
возразил племянник, - так и должен я лезть на канат и сломать себе голову?
     - И  очень бы хорошо сделал,  если бы в  самом деле сломал и  достал бы
где-нибудь поисправнее!..  Как ты можешь не хотеть участвовать в том деле, в
котором участвует все общество,  в котором, наконец, участвуют твоя сестра и
дядя?
     - Что ж такое сестра и дядя? - возразил Мишель.
     - Как что такое сестра и дядя?.. Ах, ты, бессмысленный повеса! Для него
ничего не значат сестра и дядя;  да сам ты что за великий человек? Не потому
ли разве, что в департаменте бумаги подшивать выучился, невежа глупый?
     - Вы можете сердиться, сколько вам угодно, а я не буду играть, - сказал
молодой человек и ушел в залу.
     - Дело в том, господа, - начал, поуспокоившись, хозяин, - нам недостает
актера на главную роль -  на Подколесина.  Я  вот третью ночь не сплю и  все
думаю об этом;  намекнул было сначала на Харитонова,  по наружности бы очень
шел: толст, неуклюж, лицо такое дряблое - очень был бы хорош; нарочно даже в
деревню к  нему ездил,  но неудача:  третью неделю в водяной умирает.  Хотел
было напасть на учителя арифметики - тоже был бы приличен, - смирный, тихий,
но отказывается,  - говорит, что ничего не может сыграть, особенно в дамском
обществе.  Хотел было завербовать аптекаря, наружностию тоже подходит к роли
и играть бы согласился с удовольствием,  но,  к несчастию,  по-русски ужасно
дурно говорит, да и от природы картав.
     - Я знаю одного актера,  -  заговорил Юлий Карлыч,  -  только угодно ли
будет вам его принять?
     - Сделайте  милость!..   Почему  же  не  принять?  -  возразил  Аполлос
Михайлыч.
     - Слабость имеет большую: пьяница, говорят, и пьяница-то запойная.
     - Что же он по крайней мере за человек? - спросил хозяин.
     - Человек он не важный, здесь в питейной конторе служит.
     - Каким же образом вы узнали, что он хороший актер?
     - Нынче летом у  меня Саша из гимназии приезжал,  так сказывал,  что он
где-то  на  вечере,  подгуляв,  что ли,  читал им  какое-то сочинение:  так,
говорит, уморил всех со смеху. Саша даже мне все его передразнивал.
     - Нельзя  ли  мне  как-нибудь  показать  его?   Я  бы  испытал  его  на
Подколесине.
     - В  этом-то  и  трудность,  Аполлос Михайлыч,  он ведет очень странную
жизнь:  или  сидит дома около жены,  которой,  говорят,  ужасно боится,  или
безобразно пьян.
     - Господи боже  мой,  какое несчастие!  По  крайней мере  можно ли  его
каким-нибудь образом вызвать из дому трезвого? Не целый же день он пьян.
     - Вы напрасно,  Юлий Карлыч,  -  вмешался в  разговор Осип Касьяныч,  -
даете  Аполлосу Михайлычу такой  совет.  Вы,  вероятно,  говорите о  Рымове?
Помилуйте,  я его знаю: он человек совершенно потерянный; я полагаю, что это
даже будет неприлично и, вероятно, дамам неприятно.
     - Как  это  сказать,  Осип Касьяныч,  -  возразил хозяин,  -  что будет
неприлично и неприятно дамам? В искусстве не должно существовать личностей.
     - Как вам угодно, Аполлос Михайлыч, я сказал только мое мнение.
     - Очень вам благодарен;  но мы теперь рассуждаем не о  том,  что это за
человек, а какой он актер.
     - Актер превосходный, мне Сашенька сказывал, - подхватил Юлий Карлыч.
     - Много ваш Сашенька понимает, - перебил Осип Касьяныч.
     - Да я  ничего и не говорю и сказал только свое мнение.  Моего Сашеньку
тут вам трогать нечего.
     - Вас никто с  вашим Сашенькой и  не трогает,  а  говорят о Рымове да о
дамах, которые не захотят с ним играть.
     - Нет,  Осип Касьяныч!  При всем моем уважении к вам, я должен сказать,
что вы говорите не дело. Наши дамы выше этих мелочей, - перебил хозяин.
     - Как вам угодно, - отвечал судья, - ваше дело.
     В залу, куда ушел молодой человек, вскоре за ним вышла и молодая дама.
     - О чем вы мечтаете? - спросила она, подходя к нему.
     - Я не мечтаю, но взбешен на этого старого хрыча.
     - Не сердитесь на него, он вас любит.
     - Sacre Dieu!*  Что мне в его любви?..  Помешался сам на театре и хочет
всех  сделать актерами.  Очень  весело  учить  какую-нибудь дрянь  наизусть,
пачкать лицо и тому подобные делать глупости.
     ______________
     * Проклятие! (франц.).

     - Что ж такое?  - Ничего, зато все общество будет вместе. На репетициях
будет очень приятно: мы с вами будем сидеть, разговаривать, смеяться.
     - Да,  конечно, в таком случае это будет очень приятно, но я думал, что
вы не захотите играть.
     - Нет,  отчего же не играть?  Съезжаемся же на вечера. Роли, конечно, я
не стану учить, а выйду да постою.
     - Вам можно это делать,  Дарья Ивановна;  но  меня он  будет заставлять
учить и ломаться.
     - А вы не учите, выйдите, постойте, да и уйдите.
     - Я с ним сделаю штуку. На репетициях буду, а как надобно будет играть,
и притворюсь больным.  Ах,  только как я посмотрю, какая у вас здесь, против
Петербурга,  ужасная жизнь:  ни воксалов, ни собраний, ни гуляньев, а только
затевают какие-то дурацкие театры.
     - Что делать! Провинция. Что нынче больше танцуют в Петербурге?
     - Перед моим отъездом вошла в моду полька tremblante.
     После этого разговора дама скоро уехала,  а молодой человек ушел к себе
в комнату.
     Два собеседника Аполлоса Михайлыча,  судья и  Юлий Карлыч,  несмотря на
происшедшую между ними  маленькую размолвку,  вместе простились с  хозяином,
вместе вышли и даже сели в один экипаж.
     - Ну, оттерпелся! - произнес Осип Касьяныч. - Дает же бог этаким скотам
состояние,  -  продолжал он,  -  вместо того чтобы тешить общество приличным
образом,  давать бы, при этаких средствах, обеды, вечера картежные, так нет,
точно  белены объелся:  театр играть вздумал;  эких  актеров нашел;  а  поди
откажись, так еще неприятность какую-нибудь сделает. Вот сегодня надо было у
Алмазова партию составить, - вот тебе и партия, просидел на дурацком вечере,
да и только...  Обоих бы их с Рагузовым на одну осину,  проклятых, повесить;
тот хоть по крайней мере сам благует,  а этот еще других ломаться заставляет
на его потеху. Удивительно, какое скотство!
     - Уж не говорите лучше,  Осип Касьяныч, - произнес Юлий Карлыч, - вон у
меня жена больна; письмо надобно было писать, а что делать - просидел вечер.
     - Ну,  уж  и  вы-то хороши с  вашим смешным характером:  актера там ему
приискали - какого-то пьяницу. Я молил бога, чтобы и те-то разбежались, а вы
еще новых отыскиваете.
     - Нельзя, почтеннейший, ей-богу, нельзя! Войдите вы в мое положение! На
прошлой неделе занял у него триста рублей:  вы сами вот говорите, что нельзя
отказаться, потому что неприятности станет делать.
     Фани  более всех  сочувствовала дяде;  она,  еще  при  гостях,  ушла  в
наугольную комнату и  при  лунном  свете  начала  повторять качучу,  которую
должна была танцевать в дивертисмане.
     Никон  Семеныч,  приехав домой,  тотчас  же  взялся  за  поэму  Пушкина
"Братья-разбойники".  Сначала он  читал ее  про себя;  потом,  одушевившись,
принялся произносить вслух и затем, вскочив, воскликнул:

                О юность, юность удалая!
                Житье в то время было нам,
                Когда, опасность презирая,
                Мы все делили пополам.

     Единственный  зритель   его   декламации,   огромная  легавая   собака,
смотревшая сначала на господина своего какими-то ласковыми глазами,  на этом
месте,  будто бы  вместо аплодисмана,  начала на  него лаять;  но  трагик не
обратил внимания, продолжал и докончил всю поэму вслух.


                                     II

                            КОМИК И АНТРЕПРЕНЕР

     Рымов, о комическом таланте которого так выгодно отзывался Юлий Карлыч,
был такое незначительное в  городе лицо,  что о  нем никто и  нигде почти не
говорил, а если кто и знал его, то с весьма невыгодной стороны: его разумели
запойным пьяницей. В контору и обратно он ходил почти всегда в сопровождении
жены, которая будто бы дома держала его на привязи; но если уж он являлся на
улице один,  то это прямо значило, что загулял, в в это время был совершенно
сумасшедший:  он всходил на городской вал, говорил что-то к озеру, обращался
к  заходящему солнцу и  к  виднеющимся вдали лугам,  потом садился,  плакал,
заходил в  трактир и снова пил неимоверное количество всякой хмельной дряни;
врывался  иногда  насильно в  дом  к  Нестору  Егорычу,  одному  именитому и
почтенному  купцу,  торгующему  кожами,  и  начинал  говорить  ему,  что  он
мошенник,  подлец и тому подобное.  Его,  разумеется,  выталкивали,  и таким
образом он  шлялся весь день,  жалкий и  безобразный,  до  тех пор покуда не
ловила его  Анна Сидоровна (его жена) и  не  уводила с  помощью добрых людей
домой.  Что она потом предпринимала, неизвестно, но только Рымов исправлялся
и начинал ходить опять в контору.  В трезвом состоянии он был очень молчалив
и  отчасти суров;  с  товарищами и  подчиненными почти не говорил ни слова и
даже главному управляющему и самому откупщику отвечал только на вопросы.
     На  другой  день  после  собрания  любителей в  самом  отдаленном конце
города,  в  маленьком флигельке,  во  второй его  комнате,  на  двухспальной
кровати лежал вниз лицом мужчина,  и  тут же  сидела очень толстая женщина и
гладила мужчину по спине. Это была чета Рымовых.
     - Витя,  а Витя!  Опять с тобою,  мамочка,  тоска; разве не проходит от
глаженья? У тебя прежде от этого проходило, - говорила Анна Сидоровна.
     - Прошло... лучше... поди, Анюта, - проговорил Витя.
     - А ты пойдешь со мной? - спросила та.
     - Нет, я полежу, устал что-то.
     - Ну, так и я здесь посижу.
     - Нет, ступай! Мне жарко от тебя.
     - Завтра  я,  мамочка,  непременно схожу  к  лекарю  и  попрошу у  него
чего-нибудь для тебя. Как тебе не стыдно так запускать болезнь?
     - Ну, ладно, ступай!.. Поди, пожалуйста, сделай мне к обеду окрошки.
     - Да как же ты, мамочка, останешься один? Тебе будет скучно!
     - Ничего... я полежу... поди, Анюта!
     - Да, Витя, мне самой-то не хочется от тебя отойти.
     - После насидишься - ступай, пожалуйста.
     Анюта нехотя встала,  чмокнула Витю в  затылок и  вышла.  Тотчас же  по
уходе ее  Рымов встал,  потянулся в  сел.  Наружность его в  самом деле была
комическая:  на широком,  довольно,  впрочем, выразительном и подвижном лице
сидел какой-то  кривой нос;  глаза слабые,  улыбка только на одной половине,
устройство головы угловатое и развитое на верхней части затылка.
     - Еще год такой жизни,  и я совсем сблагую:  черт знает,  что такое эти
женщины!  Для мужчин хоть время,  хоть возраст существует,  а для них и того
нет!  Бабе давно за сорок, а она все нежничает - да еще и ревнует! Не глядел
бы ни на что,  право.  Что я теперь за человек?  -  Пьяница и больше ничего:
трезвый тоскую,  а пьяный глупости творю...  Опять разве на театр махнуть?..
Нет,  черт возьми!..  Нет!.. - воскликнул уже вслух Рымов, махнув рукою, как
бы  желая  отогнать  от  себя  дьявольское  наваждение.   -  Каково  было  у
Григорьева-то  в  труппе?  -  продолжал он рассуждать сам с  собой.  -  Да и
публика-то  хороша,  нечего  сказать:  мерзавке Завьяловой хлопают да  цветы
кидают,  а над тобой только смеются, да еще говорят, что мало играешь! Играй
вот им в  каждом дурацком водевиле,  паясничай -  так и  хорошо.  Что там ни
говори,  а  старуха моя,  право,  лучше всех для меня:  влюблена даже в  мою
физиономию -  вот этого,  признаюсь,  я никак не понимаю. Ну, да, вправду, и
она не красива лицом, а привык, удивительно привык!
     Анюта  возвратилась и  с  самою  приятною улыбкою разостлала салфетку и
поставила окрошку.  Все это она исполняла проворно,  потому что, несмотря на
полноту,  была очень поворотлива и имела известную частоступчатую походку, с
небольшим развальцем, как