и и  выручаете
г.Авдеева,  которому предстоял неподъемный для  него  труд дать место такому
положению в России:  вы возвращаетесь в дом вашего невероятного супруга. Что
означает  промежуток  времени,  проведенный вами  вне  этого  дома?  Ничего;
простой,  ничем не  осмысленный случай.  Что означаете,  наконец,  вы  сами:
пророчество или сатиру?  Ни  то,  ни  другое:  для пророчества в  вас нет ни
вдохновения,  ни правды;  для сатиры в вас нет...  опять-таки ни правды,  ни
вдохновения.
     Замечательно,  что роман г.Авдеева читается отлично; составлен он очень
складно; рассказан превосходно; действующие в нем лица на первый взгляд люди
хорошего общества и образования,  и люди,  по-видимому,  умные;  а между тем
почти об  каждом из  отдельных положений можно доказать,  что оно нелепо,  о
людях,  что один из них полоумный и деспот,  а другой ходит по нитке,  будто
боясь разбудить сердитого барина; и что объясняются и поступают они до такой
степени странно,  что можно удивляться,  как это они не  удивляются взаимным
нелепостям. Это ничего, что "Подводный камень" почти всеми прочитан и что он
даже почти всем понравился:  не читать таких произведений в нашей литературе
- значит зарываться; роман г.Авдеева имеет все условия, чтобы быть читаемым;
а  что касается до  того,  что он  нравится при прочтении,  то  по этому еще
нельзя судить, будет ли он нравиться и спустя некоторое время, в особенности
спустя долгое время;  "Тамарин" этого самого автора был  в  свое  время тоже
очень замечен, что, однако, не мешает ему быть очень забытым. Чего недостает
этому писателю?  Ум,  блеск,  занимательность -  все это у него есть.  Он не
богат изобретательностию;  он даже вовсе не изобретателен;  недостаток этого
свойства он  заменяет начитанностию:  зато начитанностию своею он пользуется
так искусно,  что на первых порах она легко прослывает за оригинальность. Но
в этом-то все и дело: ума и начитанности достаточно для того, чтобы написать
дельную,  доказательную статью,  а  если нравится диалогическая форма,  то с
ними можно написать,  пожалуй, разговор в царстве мертвых; но их мало, чтобы
написать доказательный роман  или  другое какое-нибудь произведение одной  с
ним категории:  драму,  поэму и даже маленькие стишки,  о которых, то есть о
стишках,  вообще принято думать,  будто ими ничего не доказывается, кроме их
собственной   бесполезности.   Произведениям  г.Авдеева   недостает   одного
свойства,  такого ничтожного,  что теперь самое название его употребляется с
большими  оговорками:   им   недостает  художественности.   Если  слово  это
кому-нибудь не нравится,  хотя совершенно напрасно,  можно сказать иначе: им
недостает доказательности;  потому что в произведениях того рода,  в котором
пишет г.Авдеев,  художественность есть доказательность. Недостает ее потому,
что,  верно,  в уме г.Авдеева нет той специальности,  которая необходима для
того,  чтобы  доказывать по  этому  способу.  Нашему  журналу  не  один  раз
вменялось в упрек,  на языке довольно жестком, будто он исповедует искусство
для искусства,  то есть пищу для пищи, гимнастику для гимнастики и проч. Это
и прежде было не совсем так{562}, а теперь вовсе не так. Мы наравне со всеми
рассудительными людьми признаем,  что  пища употребляется или для насыщения,
если это  хлеб или  говядина,  или  для  услаждения вкуса,  если это сладкие
пирожки и конфекты, и что к гимнастике обращаются или для развития сил, пока
они еще способны развиваться, или для поддержания их, когда они уже потеряли
способность  к  развитию.   В  искусстве  мы  видим{562}  один  из  способов
обнаруживать   истину   и,    если   угодно,   доказывать   ее,   проводить,
распространять,   -   способ  для   обнаружения  некоторого  разряда  истин,
единственно применимый и  удобный и  для  всех  других истин,  доступных для
обнаружения  и   доказательства  посредством  него,   в  высочайшей  степени
энергичный и верный.  Всем известно,  а может быть,  и не всем,  может быть,
одним  только  специалистам известно,  что  на  художественные выставки  для
получения степени  или  для  достижения других  целей  нередко  доставляются
портреты  с  лиц,  неизвестных  присяжным  ценителям,  и  что,  однако,  эти
присяжные ценители,  если они действительно знатоки, произносят безошибочный
приговор о  сходстве или несходстве портрета с  незнакомым им человеком.  Не
говоря об общем выражении,  они могут указывать даже черты, которые отнимают
сходство или  придают его,  и  в  этом случае имеют возможность так же  мало
ошибаться в своих соображениях,  как,  например, члены академии наук в своих
суждениях о  вероятности или невероятности какого-нибудь явления природы,  о
котором они  получили известие от  своего  иностранного корреспондента.  Что
этим доказывается? Доказывается, что этот способ для обнаруживания правды, в
своей верности,  не  уступает точным наукам{562} и  что  точность составляет
даже  необходимое условие  доказательности по  этому  способу;  доказывается
также,  что слово художественность не следует произносить с оговорками,  тем
более с иронией,  и особенно с ядовитой,  потому что степень этого-то именно
качества в  портрете и  служит  для  присяжных ценителей орудием к  открытию
сходства или  несходства между  живописью и  живым человеком,  так  как  это
качество по  отношению к  произведению искусства есть  его  логика,  здравый
смысл,  сила доказательств. Когда мы говорим поэтому, что "Подводный камень"
г.Авдеева,   наряду  с  другими  его  произведениями,  страдает  отсутствием
художественности,  то мы говорим не какую-нибудь бессмысленную фразу,  вроде
следующей:  "Роман  г.Авдеева  не  удовлетворяет требованиям  искусства  для
искусства",  или:  "В романе г.Авдеева нет того, чего нам хочется, без чего,
конечно,  он никому не может нравиться";  мы хотим сказать то же самое,  что
было  бы  сказано  словами  о  какой-нибудь  журнальной статье:  "Статья эта
бездоказательна",  или:  "Статья  эта  наполнена одними  парадоксами",  или,
наконец:  "Статья эта недобросовестна и  поверхностна".  Вот что нам хочется
сказать о романе г.Авдеева, когда мы выражаем свое мнение о недостатке в нем
художественности. И действительно, в романе г.Авдеева нет ни убедительности,
ни художественной добросовестности, ни глубины и воздержности от парадоксов,
выражаемых, разумеется, не словами и фразами, а живыми лицами, их действиями
и  положениями.  Всего этого нет у  него потому,  что он  вовсе не  способен
доказывать истину в  той форме мышления,  которую он избрал для себя:  он на
роман смотрит как на  статью и  преследует в  нем свою утлую теорийку вроде:
"любовь   для   любви",   или:   "об   отношениях   несвободных   женщин   к
праздношатающимся хлыщам",  а может быть,  и какую-нибудь другую: потому что
хорошенько понять этого нельзя.  С г.Авдеевым случилось то же, что случилось
бы  с  человеком,  который бы  для  доказательства,  что  дважды два четыре,
прибегнул к  флейте или к  скрипке.  Нам хотелось бы указать на какое-нибудь
самое  осязательное  доказательство  в   подтверждение  той  мысли,   что  в
"Подводном камне" нет  убедительности или  художественности (потому что  это
одно и то же),  а в ее авторе - художественной добросовестности, или, лучше,
художнической совестливости, - хотелось бы указать так ясно, как обыкновенно
указывают на явную несообразность в  статье,  только мы затрудняемся сделать
это  без  оговорки.  Оговорка наша  состоит в  том,  что  если нас  обвинят,
собственно за это указание,  в педантизме,  в рутинизме, узком морализме или
просто в pruderie*,  то поступят несправедливо:  побуждения наши другие, они
совершенно  искренние  и  основаны  на  непосредственном впечатлении,  а  не
придуманы при написании этой статейки. Теперь самое указание: нам кажется, -
нет, более, мы убеждены, что всякий не совсем, не дотла испорченный человек,
сохранивший хоть сколько-нибудь душевной чистоты,  в  особенности обладающий
некоторым  художественным тактом,  то  есть  просто  порядочностию в  образе
мыслей, в окончательном результате непременно оскорбляется тем, что г.Авдеев
так  бесцеремонно распоряжается телом  непорочной женщины  из  единственного
побуждения оправдать свою  мозговую выдумку.  Талантливый писатель,  хоть  с
небольшою  искрою  того  огонька  в   сердце,   который  когда-то   называли
божественным, этого бы не сделал. Оговариваемся еще раз: нам казалось диким,
странным,  когда подобный упрек делали г.Тургеневу за  его  Елену{564},  нам
показалось бы еще страннее,  именно страннее, если бы такой упрек был сделан
г.Достоевскому за  его Наташу,  в  его новом романе,  хотя мы прочитали пока
одну  только  его  часть  ("Униженные и  оскорбленные".  "Время".  Январская
книжка),  -  и  мы  не только оговариваемся этими примерами,  но приводим их
именно в доказательство нашего мнения, что тот же самый упрек по отношению к
г.Авдееву совершенно справедлив и  заслужен.  Непорочность -  существует,  в
этом  нет  никакого  сомнения;  существует и  противоположное ему  качество:
г.Авдеев эти  качества смешивает,  смешивает,  может быть,  потому,  что  он
берется выражать свои мнения в несвойственной ему форме,  -  в романе, может
быть,  в романе только и смешивает. Он знает, что бывают случаи убийства, за
которые не судят и не ссылают; он слышал, может быть, о том судебном случае,
в   котором   отец,   убивший   при   известных  смягчающих  обстоятельствах
обольстителя своей дочери, оправдался на английском суде такою защитительною
речью:  "Убить-то я его убил, но я жалею не об этом; мне жаль, что я не могу
убить его двадцать раз";  но г.Авдеев думает,  будто английский суд оправдал
этого убийцу из одной только потачки,  и  что и другие суды во всех подобных
случаях  руководятся  тоже  одною  потачкой,   а   не  строгим  правосудием.
Вследствие такого  неправильного взгляда (мы  судим  по  роману) г.Авдеев не
дает  и  своей  Наташе другого оправдания,  кроме  потачки,  исключительно и
единственно одной  только  потачки:  любовный и  семейный кодекс г.Авдеева -
терпимость,  в нехорошем значении этого слова.  Этим,  конечно, объясняется,
почему  роман   г.Авдеева  имеет   завидную  долю   нравиться  столь  многим
читательницам;  в  этом,  между прочим,  заключается и причина того,  отчего
лучшие  из  читательниц (мы  потому  говорим лучшие,  что  нет  ничего столь
хорошего,  что не  предполагало бы еще лучшего),  ищущие полноправности,  но
пренебрегающие   обидным    снисхождением,    почитают    роман    г.Авдеева
приближающимся к памфлету.
     ______________
     * показной добродетельности (франц.).


                                 ПРИМЕЧАНИЯ

                              ПОДВОДНЫЙ КАМЕНЬ

     Статья  впервые  напечатана  в  "Библиотеке для  чтения",  1861,  No  2
(февраль).  Она  представляет собою  первую  программную редакционную статью
Писемского после перехода журнала под его единоличную редакцию в ноябре 1860
года.   Ввиду  того,   что  до  этого  времени  Писемский  был  соредактором
А.В.Дружинина (1824-1864),  границы между "дружининским" журналом и журналом
Писемского не  определялись отчетливо,  и  под новой редакцией в  нескольких
книжках также продолжали печататься произведения,  принятые к печати еще при
Дружинине.  Но с  1861 года прежние сотрудники (и прежде всего сам Дружинин)
фактически перестали печататься в  журнале.  В  статье  о  "Подводном камне"
Авдеева  Писемский  впервые  решительно отмежевался от  эстетических позиций
Дружинина  -  теоретика  "искусства  для  искусства".  Эстетические  взгляды
Писемского были  изложены преимущественно в  двух  статьях  -  о  "Подводном
камне" и о рассказе М.А.Маркович (Марко Вовчка) "Лихой человек" ("Библиотека
для  чтения",  1861,  No  4).  В  последней статье  Писемский полемизирует с
Н.А.Добролюбовым по вопросу о методе изображения крестьянства.
     Статья печатается по тексту "Библиотеки для чтения".

     Стр.   547.   Роман  М.В.Авдеева  (1821-1876)  "Подводный  камень"  был
напечатан в  "Современнике",  1860,  NoNo  10-11.  Авдеев  -  второстепенный
либеральный писатель,  известность которого связана преимущественно с  тремя
романами:  "Тамарин" (1852), "Подводный камень" и "Меж двух огней" (1868). В
связи  со  своей  книгой  "Наше  общество (1820-1870)  в  героях и  героинях
литературы" (1874)  Авдеев написал очерк  о  героине "Тысячи душ"  Настеньке
Годневой.
     "Полинька Сакс" -  повесть А.В.Дружинина, напечатанная в "Современнике"
в 1847 году и вызвавшая одобрительную оценку В.Г.Белинского в статье "Взгляд
на  русскую литературу 1847  г.",  Повесть Дружинина развивала мотивы романа
Жорж Санд "Жак" (1834).
     "Кто виноват?" -  роман А.И.Герцена, опубликованный в 1845-1847 годах в
"Отечественных записках" и "Современнике".
     Стр.  549. ...один из сильнейших мыслителей нашего времени... - Имеется
в   виду   знаменитый  французский  критик  и   поэт   Шарль-Огюст  Сент-Бев
(1804-1869), неоднократно писавший о Вергилии.
     Стр.  551.  ...войти в самый ад... - намек на поэму Данте "Божественная
комедия", в первой части которой ("Ад") поэту сопутствует Вергилий.
     ..."один из этих предшественников. - Имеется в виду А.И.Герцен.
     Стр.    555.    Китаизм   -   понятие,   неоднократно   употреблявшееся
В.Г.Белинским.
     Стр.  560.  "Приключения английского милорда" -  лубочный роман  Матвея
Комарова   "Повесть   с   приключении  аглинского   милорда   Георга   и   о
бранденбургской маркграфине Фредерике Луизе", впервые изданный в 1782 году.
     Стр.  562.  Это  и  прежде  было  не  совсем  так...  -  Писемский этим
подчеркивает,  что он,  как соредактор А.В.Дружинина,  и  прежде не разделял
"теории искусства для искусства".
     В искусстве мы видим... - Даваемое здесь определение искусства отражает
материалистические и просветительские черты в мировоззрении Писемского.
     ...не уступает точным наукам...  -  Это положение, отражающее не только
материалистические,  но и  позитивистские черты в  мировоззрении Писемского,
было им развито в статье о "Лихом человеке" Марко Вовчка.
     Стр. 564. Елена - героиня романа И.С.Тургенева "Накануне" (1860).

                                                             А.П.Могилянский



                      Алексей Феофилактович Писемский

                           Уже отцветшие цветки*


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: А.Ф.Писемский. Собр. соч. в 9 томах. Том 7
     Издательство "Правда" биб-ка "Огонек", Москва, 1959
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 19 июля 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     ______________
     * Это ряд рассказов из жизни и типов 40-50-х годов. (Прим. автора.).


     Содержание

     I. КАПИТАН РУХНЕВ


                                     I

                               КАПИТАН РУХНЕВ

     Это было лет двадцать пять назад.  Я служил чиновником особых поручений
при м-м  военном губернаторе.  Однажды я получил от него повестку немедленно
явиться  к  нему.  Я  поехал  и  застал  губернатора в  сильно  раздраженном
состоянии.
     - Поезжайте сейчас  в  острог,  -  начал  он  сердитым голосом,  -  там
содержится отставной капитан Рухнев, скажите ему от моего имени, что если он
еще  раз  позволит себе шутки в  сношениях с  начальствующими лицами,  так я
посажу его в одиночное заключение!
     И  с  этими  словами  губернатор подал  мне  данное  капитаном Рухневым
местному  полицеймейстеру  объяснение,   которое  было   такого  рода:   "На
предъявленное мне  вашим  высокородием взыскание имею  честь объяснить,  что
оное взыскание я признаю вполне законным;  но удовлетворить его затрудняюсь,
потому что,  как известно это и вашему высокородию, имею единственное только
благоприобретенное состояние - 4-й номер в м-м тюремном замке, который, если
ваше высокородие найдете это законным,  предоставляю продать с  аукциона для
уплаты  моего  долга  или  предоставить  оный  и   без  торгов  во  владение
г.кредитора, каковый номер он может занять, когда только пожелает!"
     - Пугните его  хорошенько и  напомните ему,  что я  острот в  службе не
люблю! - заключил губернатор.
     Я  поехал.  Мне давно хотелось посмотреть на  Рухнева и  побеседовать с
ним. По слухам, он был человек умный, большой говорун и ни перед законом, ни
перед своей совестью страха не ведавший. Караульный унтер-офицер провел меня
к  нему в номер.  При входе моем Рухнев,  окинув меня с некоторым удивлением
глазами,  вежливо поклонился мне.  Я  сказал ему свое звание и  фамилию.  На
губах Рухнева пробежало что-то вроде усмешки. Я объяснил ему, в чем состояло
мое поручение.  Тут Рухнев явно уже усмехнулся и,  пригласив меня сесть, сам
тоже опустился на  свое кресло.  Видимо,  что он  пообжился и  пообзавелся в
своем номере:  у  него был письменный стол,  на  котором стояли чернильница,
счеты,  лежала  засаленная колода  карт,  а  около  постели лежала  огромная
датская собака.  Рухнев,  заметив,  что  я  осматриваю его  номер,  поспешил
сказать:
     - Я  надеюсь,  что вы  нашему свирепому начальнику губернии не  опишете
подробно моего помещения: для заключенного в этом только и отрада!
     - Нет, не опишу, - отвечал я.
     Рухнев взял меня за руку и крепко пожал ее.  По-видимому,  ему было лет
около сорока.  Одежда на  нем была не  арестантская и  состояла из нанкового
казакина,  на котором висел даже какой-то крестик,  и  из широких черных,  с
красным кантом,  шаровар.  Он был полноват, небольшого роста, с выдвинутыми,
как у рака,  вперед глазами,  которые он закрывал очками;  волосы и усы имел
подстриженными и  вообще  в  лице  своем  являл  более  дерзкое,  чем  умное
выражение.
     - Вы изволите говорить, что начальник губернии велел мне напомнить, что
он не любит в службе шуток,  -  заговорил он.  -  Помню-с это,  очень хорошо
помню, потому что он выгнал даже меня из службы за мою шутливость.
     - За одну только шутливость? - спросил я.
     - Да-с!..  -  подтвердил Рухнев  и,  заметив  во  мне  любопытство,  он
продолжал:  -  Дело происходило таким манером: я служил исправником, и не по
выборам,  а по личному назначению самого начальника губернии; сверх того, за
мою распорядительность мне,  опять-таки лично им же,  поручено было смотреть
за  благочинием и  благоустройством присутственных мест.  Смотрю я  за  всем
этим:  только раз  зимой  в  сени  присутственных мест  затесалась ворона и,
вероятно,  перепугавшись и удивившись, где она очутилась, начала метаться по
окнам и  перебила все  стекла.  Что  тут прикажете делать?..  Медлить нельзя
было,  снежищу наваливало каждое утро в  сени по  колено!..  Я  велел стекла
вставить  и   доношу   губернскому  правлению,   которое  тогда   заведывало
строительною частию,  что,  к  великому прискорбию,  в здание присутственных
мест  влетела ворона  и,  по  глупому своему  птичьему разуму,  перебила все
стекла,  каковые мною уже заменены новыми и вместе с тем просил распоряжения
о  возврате  мне  израсходованной мною  на  сей  предмет  суммы.  Губернское
правление, получив этот рапорт, вошло в такого рода рассуждение, что так как
влетение и  разбитие стекол вороною показывает явную небрежность со  стороны
лиц,  смотрению которых  непосредственно подлежат  присутственные места,  то
израсходованную сумму возложить на виновных,  то есть,  значит, прямо на мой
счет...  Мне показалось это несправедливым.  В ответ на такое распоряжение я
пишу,  что,  по  строгим соображениям настоящего дела,  виновною в  разбитии
стекол оказывается одна  только ворона;  но  что  для  взыскания с  нее  мне
неизвестно ни места жительства вороны,  а  равно имущества и  капиталов,  ей
принадлежащих,  -  в ведомстве моем не состоит,  а потому покорнейше прошу о
разыскании того  и  другого  учинить должную публикацию;  приметы же  вороны
обыкновенные: мала, черна, глуп