Вы,  что ли, играете нешутовские? - произнес он, доставая себе, новую
бутылку мадеры.
     - Пейте лучше мадеру, - сказал насмешливо трагик.
     - Конечно,  выпью-с, - ответил комик и, налив себе стакан, вдруг встал.
- За здоровье нашего бездарного трагика, - произнес он и залпом выпил.
     Аполлос Михайлыч побледнел, некоторые фыркнули. Трагик вскочил.
     - Милостивый государь! - проговорил он, сжимая столовый нож в руке.
     Комик откинулся на задок стула.
     - Испугать меня хотите своим тупым ножом. Махай, махай, великий Тальма,
мечом кардонным! - продекламировал Рымов и захохотал.
     - Виктор  Павлыч,  сделайте  милость,  что  вы  такое  позволяете  себе
говорить,  -  заговорил наконец хозяин.  -  Никон  Семеныч,  будьте хоть  вы
благоразумны, - отнесся он к трагику.
     Никон  Семеныч пришел  несколько в  себя  и  сел.  Но  Виктор Павлыч не
унимался. Он еще выпил стакан и продолжал как бы сам с собою рассуждать:
     - Актеры!..  Театр...  Комедии пишут,  драмы сочиняют, а ни уха ни рыла
никто не разумеют.  Тут вон есть одна -  богом меченная, вон она! - произнес
он, указывая пальцем на Фани.
     Хозяин  только  пожимал  плечами.   Он  решительно  растерялся.  Трагик
старался улыбнуться. Некоторые из гостей, подобно хозяину, пожимали плечами,
а другие потихоньку смеялись.  Мишель,  в досаду дяде, хохотал во все горло.
Юлий Карлыч чуть не плакал.
     - Господин Рымов,  замолчите!  -  вмешался,  наконец,  откупщик.  -  Вы
забываете, в каком обществе сидите; здесь не трактир.
     - А вам что угодно? - произнес Рымов совершенно уже пьяным голосом. - И
вам,  может быть, угодно сочинять комедии, драмы... пасторали... Ничего, мой
повелитель,  я  вас  ободряю,  ничего!  Классицизм,  черт  возьми,  единство
содержания,  любовница в  драме!..  Валяйте!  Грамоте  только  надобно знать
потверже.  Грамоте-то,  канальство,  только подписывать фамилию умеем; трух,
трух,  и  подписал!  -  проговорил он  и  провел зигзагами рукою по тарелке,
вероятно, представляя, как откупщик подписывается.
     Тот, конечно, вышел из себя.
     - Извольте идти  сейчас  же  вон!  -  сказал  он.  -  Аполлос Михайлыч,
извините меня: он мой подчиненный, я его сейчас велю вывести.
     - Господа,  помилуйте,  сделайте  милость,  -  начал  Аполлос  Михайлыч
плачевным голосом.  -  Господин Рымов,  образумьтесь,  почувствуйте хоть  по
крайней мере благодарность к  обществу,  которое вас так почтило.  Это ни на
что не похоже. Юлий Карлыч, уговорите его: вы его нам рекомендовали.
     Но Юлий Карлыч,  обращаясь то к  тому,  то к  другому,  ничего уже не в
состоянии был и говорить.
     - Что? Благодарность? За вазу, что ли? - заболтал опять комик. - Ох вы,
богачи!  Что вы мне милостинку, что ли, подали? Хвалят туда же. Меня Михайло
Семеныч{210} хвалил,  меня сам гений хвалил, понимаете ли вы это? Али только
умеете дурацкие комедии да драмы сочинять?
     На  этом месте Дилетаев не  выдержал.  Он встал из-за стола,  подошел к
откупщику  и,  переговорив с  ним  несколько слов,  ушел  в  кабинет.  Через
несколько минут двое лакеев подошли к Рымову и начали его брать под руки.
     - Вам что надобно,  скоты!  -  проговорил он,  совершенно уж пьяный; но
лакеи проворно подняли его со стула.  -  Прочь!  -  кричал он,  толкаясь.  -
Актеры!  Писатели!  Всех я вас,  свинопасов, презираю... Прочь!.. - Но лакеи
тащили,  и далее затем слов его уже не было более слышно,  потому что он был
выведен на  улицу.  Такое неприятное и  непредвидимое обстоятельство до того
расстроило хозяина, что он более получаса не в состоянии был выйти из своего
кабинета. На гостей оно подействовало различно: одни смеялись, другие жалели
Аполлоса  Михайлыча  и,   наконец,   третьи  обвиняли  его  самого  и   даже
оскорблялись,  как  он  позволил  себе  пригласить подобного человека  в  их
общество.   Последние  выговаривали  даже   Юлию  Карлычу,   который  первый
рекомендовал комика.  Трагик  смеялся  над  хозяином  злобным  смехом.  Ужин
кончился кое-как.  Аполлос Михайлыч, наконец, вышел к гостям и начал просить
извинения в  случившейся неприятности,  которой,  конечно,  он  никак не мог
ожидать,  и вместе с тем предложил на обсуждение общества вопрос: что делать
с  вазой?  По  последнему своему поступку Рымов,  как человек,  не только не
стоил подобного внимания,  но даже должен быть презрен,  а с другой стороны,
как актер,  он заслужил ее, и она ему была уже подарена. Некоторые говорили,
чтобы пренебречь и  отдать ему  вазу,  которая была  уж  его  собственность,
другие же  отрицали,  говоря,  что этим унизится общество.  Аполлос Михайлыч
обратился к откупщику. Тот объявил, что ему все равно, но что он сам накажет
Рымова тем, что выгонит его из службы.
     - Итак,  господа,  как человек,  он будет наказан, а как актеру, пошлем
ему вазу, - решил хозяин и тотчас же велел нести вазу с деньгами к Рымову.
     Трагик во  всем этом не  принимал никакого участия,  потому что все это
было,  как он выражался,  гадко и глупо. Одна только Фани жалела Рымова: она
даже потихоньку вышла спросить к  лакеям,  как они его довели.  Те объявили,
что они довели его хорошо и  сдали жене,  которая его заперла в чулан.  Анна
Сидоровна действительно была уже в городе и,  мучимая ревностью,  весь вечер
стояла у  театра и  потом у  дома Аполлоса Михайлыча.  Увидев,  что из ворот
вывели человека,  который барахтался и ругался,  она тотчас догадалась,  кто
это,  и  побежала вслед за ним.  Дома она действительно его заперла в чулан.
Это был единственный способ вытрезвлять Рымова.


                                     IX

     Не знаю, заинтересовал ли я читателя выведенными мною лицами настолько,
чтобы он пожелал знать дальнейшую судьбу их,  но все-таки решаюсь объяснить,
что  чрез  несколько  месяцев  после  описанного спектакля Аполлос  Михайлыч
женился на  Матрене Матвевне и  после этого,  как  рассказывают,  совершенно
утратил любовь  к  театру,  потому  что  супруга его  неожиданно обнаружила,
подобно Анне Сидоровне,  отвращение от  этого благородного занятия,  и  даже
будто бы  в  настоящем театре она участвовала из одного только кокетства,  с
целию завлечь старика,  который,  в свою очередь, женившись, сделался как-то
задумчивей и угрюмей; переехал совсем в деревню, начал заниматься агрономиею
и  писать в этом роде статьи.  Матрена Матвевна видимым образом осталась тою
же,  то есть бойкою,  веселою дамою и большою говоруньею. По замечанию всех,
она  была  очень нежна к  мужу  и  даже  ревнива,  потому что  прогнала всех
молоденьких горничных, а набрала вместо них старых, безобразных и совершенно
непривычных.  На Фанечке женился Никон Семеныч,  и это дело устроила Матрена
Матвевна,  которая  очень  ловко  умела  влюбить  Рагузова  в  племянницу  и
заставила ту согласиться.  Фанечка,  вышед замуж, тоже разлюбила театральное
искусство:  она даже всякий раз бледнела и  краснела,  когда муж ее  начинал
читать что-нибудь драматическое.  Дарья Ивановна,  после спектакля, очень уж
подружилась с  Мишелем,  так что за  нею приезжал муж и  увез ее  с  собою в
деревню.  У Юлия Карлыча, несмотря на слабое здоровье жены, родился еще сын,
и  он еще более начал нуждаться в средствах.  А комик мой...  Бог его знает,
что и  сказать о  нем...  выгнанный за последний свой поступок откупщиком из
службы,  он,  говорят,  был опять некоторое время на  провинциальном театре,
потом служил у станового пристава писарем и,  наконец,  теперь уже несколько
лет содержится в сумасшедшем доме.


                                 ПРИМЕЧАНИЯ

                                   КОМИК

     Впервые рассказ появился в "Москвитянине" за 1851 год, No 21 (ноябрь).
     К  работе  над  этим  произведением Писемский приступил,  вероятно,  не
раньше осени 1850 года,  то  есть в  то  время,  когда уже обозначился успех
"Тюфяка".  Первое  упоминание  об  этом  рассказе  встречается  в  письме  к
А.Н.Островскому от  26  декабря 1850 года:  "Есть у  меня в  начатке рассказ
"Комик",  но  я  его ранее половины или конца февраля не могу окончить"*.  В
феврале 1851  года "Комик" был  включен в  число тех  произведений,  которые
Писемский обязался по договору с Погодиным "доставить...  в продолжение 1851
года"  для  "Москвитянина"**.  10  апреля  Писемский уже  сообщал  Погодину:
"Комик" вчерне...  готов,  стоит только переписать и  немного исправить"***.
Наконец  25  мая  рассказ  был  отправлен шурину  Писемского А.А.Майкову для
передачи Погодину. В издании Ф.Стелловского "Комик" датирован 18 апреля 1851
года.
     ______________
     * А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 31.
     ** А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 592.
     *** А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 525.

     Писемский,  видимо,  опасался,  что  эпилог  "Комика" вызовет цензурные
затруднения,  и  поэтому готов был заранее примириться с  необходимостью его
удаления из  текста.  Однако опасения Писемского не оправдались,  и  рассказ
прошел цензуру без особенных осложнений.
     Без  какой-либо существенной правки "Комик" был  перепечатан в  третьей
части  изданных  Погодиным  "Повестей  и  рассказов"  Писемского.  Некоторые
изменения в  текст  рассказа были  внесены при  подготовке его  для  издания
Ф.Стелловского.  Наиболее заметные из  них следующие:  во второй главе после
слов  "...трезвый тоскую,  а  пьяный  глупости творю" (стр.  151)  в  тексте
"Москвитянина" следовало:  "...а было для меня и иное время!..  Был театр...
подмостки...  декорации;  я сам все это уставлял... Как теперь помню: начали
играть;  ну,  тогда  думали,  что  всех  убьет  Сергеев  -  не  вывезло ему,
канальство. Я боялся, крепко боялся... тут был строгий судья, великий судья:
Михайло Семеныч...  Кончился первый акт,  вдруг он  на сцену,  у  меня так и
замерло сердце -  и  что же?  Гений-то этот подошел ко мне,  пожал мне руку:
благодарю вас,  говорит,  вы  растолковали мне  роль,  которую я  прежде  не
понимал.  А?..  Он  не  понимал!  Черт бы драл эти дьявольские воспоминания;
придет вот старуха да  разревется,  что ты  думал не  об ней...  Нечего тут:
думай-ко  о  своей старухе.  Она  одна тебя на  свете любит;  что  театр?  -
Глупости".
     Там  же  после слов "...а  привык,  удивительно привык!"  (стр.  152) в
тексте "Москвитянина" было: "Весь этот монолог, конечно, Рымов передумал, но
не говорил его и только в некоторых местах восклицал и разводил руками".
     В  тексте  издания  Ф.Стелловского были  изменены также  заключительные
строки эпилога.  После слов "...и  он еще более начал нуждаться в средствах"
(стр.  212) в  "Москвитянине" было:  "Комик мой сошел с  ума и  помешался на
довольно странном пункте: он все рисовал подаренную ему вазу и писал комедии
в  стихах,  в  которых действующими лицами были виконты и маркизы.  Откупщик
поместил его на свой счет в сумасшедший дом,  а Анну Сидоровну взял к себе в
ключницы, которая очень похудела и была как растерянная".
     В  одной  из  своих  автобиографий Писемский отметил,  что  в  "Комике"
"...выведено   положение  истинного,   но   сбившегося  художника  в   нашем
провинциальном обществе"*.  В  этом  произведении недвусмысленно осуждена та
мелкотравчатая,  развлекательная драматургия,  которая в конце 40-х - начале
50-х  годов  стала занимать все  большее место в  репертуаре театров.  Герой
Писемского выступает как убежденный сторонник гоголевско-щепкинского театра.
Именно  поэтому закоренелый противник гоголевского направления в  литературе
А.В.Дружинин резко осудил рассказ,  говоря,  что Писемский пожелал во что бы
то  ни  стало изложить перед читателями несколько воззрений на драматическое
искусство,   на   высокий  комизм,   отчего  вся  повесть  приняла  какой-то
дидактический колорит,  а ее герой,  пьяный актер Рымов, напоминает критика,
лет десять занимавшегося библиографией.
     ______________
     * А.Ф.Писемский. Избранные произведения. М.-Л., 1932, стр. 23.

     Образ  Рымова-артиста  в  известной мере  автобиографичен:  вспоминая о
своем успехе в роли Подколесина,  Писемский признавался:  "Успех этот описан
мною отчасти в рассказе моем "Комик"*.
     ______________
     * А.Ф.Писемский. Избранные произведения. М.-Л., 1932, стр. 26.

     В   настоящем  издании   рассказ  печатается  по   тексту:   "Сочинения
А.Ф.Писемского",  издание Ф.Стелловского,  СПб,  1861 г., с исправлениями по
предшествующим  изданиям,   частично  -   по  посмертным  "Полным  собраниям
сочинений" и рукописям.

     Стр. 144. Оседлаю коня... - первая строка "Песни старика" А.В.Кольцова.
     Стр.  145. Маленькие синенькие книжки. - Речь идет об издании сочинений
Шекспира в переводах Н.Кетчера.
     Стр.  154.  Умереть!.. Уснуть!.. - слова из монолога Гамлета в трагедии
Шекспира "Гамлет".
     Стр.  164.  Дульцинея - имя воображаемой возлюбленной Дон-Кихота, героя
одноименного романа великого испанского писателя Сервантеса (1547-1616).
     Пале-Рояль - дворец в Париже.
     Стр.  165.  Катенин Павел Александрович (1792-1853) - поэт, драматург и
критик, был также известен как один из лучших декламаторов своего времени.
     Стр.  168. Живокини Василий Игнатьевич (1808-1874) - выдающийся русский
актер-комик.
     Стр.  169.  Шаховской Александр Александрович (1777-1846) - драматург и
режиссер.
     Стр.  176.  ...метода  самого  Ланкастера.  -  Имеется в  виду  система
взаимного   обучения,   введенная   английским  педагогом  Дж.   Ланкастером
(1778-1838),  по которой сильные ученики в качестве помощников преподавателя
обучали более слабых.
     Стр.  190.  "Калиф Багдадский" - опера французского композитора Франсуа
Адриена Буальдье (1775-1834).
     ...увертюру из  "Русалки" -  оперы С.И.Давыдова (1777-1825) и  Ф.Кауера
(1751-1831).
     Стр.  200.  Уши хоть дерут...  - искаженные строки из басни И.А.Крылова
"Музыканты":

                Они немножечко дерут.
                Зато уж в рот хмельного не берут...

     Стр.  205.  Асандри -  итальянская певица,  гастролировавшая в России в
середине 40-х годов.
     Стр.  210.  Михайло Семеныч -  М.С.Щепкин (1788-1863),  великий русский
актер.

                                                                  М.П.Еремин



                      Алексей Феофилактович Писемский

                                    Ваал

                         Драма в четырех действиях.


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: А.Ф.Писемский. Собр. соч. в 9 томах. Том 9
     Издательство "Правда" биб-ка "Огонек", Москва, 1959
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 19 июля 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


                                           И крадете, и убиваете,
                                           и клянетесь лживо, и жрете Ваалу.

                                                              Иеремия, 7, 9.


                              ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

                    Бургмейер, Александр Григорьевич,
                               богатый коммерсант.
                    Клеопатра Сергеевна, жена его.
                    Мирович, Вячеслав Михайлович,
                             депутат от земства.
                    Куницын, Петр Федорович,
                             вольнопрактикующий адвокат.
                    Толоконников, Измаил Константинович,
                                  техник-строитель.
                    Самахан, Авдей Игафраксович,
                             известный врач.
                    Руфин, Симха Рувимыч, еврей.
                    Евгения Николаевна Трехголовова,
                            молодая вдова.
                    Татьяна, кухарка.
                    Лакеи.


                              ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

          Роскошно  убранный,  огромный  мужской  кабинет;  в  нем
          малахитовый   камин   с   большим  зеркалом;  на  стенах
          подлинные Ван-Дик и Рубенс.


                                 ЯВЛЕНИЕ I

          Клеопатра  Сергеевна  и Евгения Николаевна; обе красивые
          молодые женщины. Клеопатра Сергеевна, видимо, собиралась
          куда-то  ехать и была уже в шляпке; но, заинтересованная
          словами  своей  подруги,  приостановилась  ненадолго  и,
          смотрясь  будто  бы  в  зеркало,  слушает  ее; а Евгения
          Николаевна сидит в кресле.

     Евгения Николаевна. Как тебе угодно, но в этом ты никого не уверишь.
     Клеопатра Сергеевна (обертываясь к ней). В чем мне и кого уверять?
     Евгения Николаевна.  В  том,  что будто бы  ты  ничего не  видела и  не
понимала, что Мирович в тебя влюблен до безумия!
     Клеопатра Сергеевна (покраснев несколько в  лице).  Я  вовсе  этого  не
говорю!.. Я очень хорошо это видела и понимала; но что ж из того?
     Евгения Николаевна.  А то,  что неужели, по крайней мере, ты жалости не
чувствуешь к нему, или, лучше сказать, неужели тебе не совестно против него?
     Клеопатра Сергеевна (с  удивлением).  Почему же мне может быть совестно
против него? Я с ним не кокетничала, я его не завлекала.
     Евгения   Николаевна   (устремляя  внимательно  на   приятельницу  свои
проницательные глаза).  Ты не кокетничала?.. Ты?.. Клеопаша!.. Ты можешь все
говорить, все, только не это!..
     Клеопатра Сергеевна (несколько сконфуженная этими  словами).  Напротив,
кажется, я очень смело могу говорить это.
     Евгения Николаевна (прищуривая уже свои глаза и  снова устремляя их  на
приятельницу).  А эти прогулки на даче вдвоем?.. А эти игранья в табельку по
целым  вечерам?  Какая страстная картежница вдруг сделалась!..  Это  что  же
такое?
     Клеопатра Сергеевна (еще  более  конфузясь).  Вначале  я  действительно
несколько неосторожно себя с  ним  держала;  но  мне просто было приятно его
общество: он тут умней всех, собой красив, образованный, светский человек!..
Я полагала,  что между нами может существовать дружба;  но,  разумеется, как
только заметила,  что в  нем зарождается совершенно иное чувство ко  мне,  я
спрятала все  в  своей  душе  и  стала  с  ним  в  самые холодные,  светские
отношения.
     Евгения Николаевна (с ироническою улыбкой и  пожимая плечами).  И зачем
ты это делала? Для кого и для чего?
     Клеопатра Сергеевна (снова с  удивлением).  Как  для  кого и  для чего?
Неужели ты, Жени, этого не понимаешь?
     Евгения Николаевна (опять пожимая плечами). Нет, не понимаю!
     Клеопатра Сергеевна.  Не понимаешь того,  что я замужняя женщина, что я
люблю моего мужа,  что муж мой любит меня и что мне, по всему этому, было бы
очень  глупо,  смешно  и,  наконец,  нечестно позволить себе  увлечься почти
мальчиком, с которым у меня никогда не может быть ничего серьезного!
     Евгения Николаевна (усмехаясь злою улыбкой). Во всех этих словах твоих,
Клеопаша,  что ни слово,  то неправда. Ты говоришь: "любишь мужа". Так ли ты
выразилась? Ты его уважаешь - это так! И он совершенно достоин того!..
     Клеопатра Сергеевна.  Но каким же образом ты знаешь мое чувство к мужу:
любовь ли это, или одно уважение?
     Евгения Николаевна.  Таким,  что тебе двадцать пять лет,  а мужу твоему
сорок пять лет;  но,  при такой разнице в летах, вряд ли женщине естественно
питать к  мужчине какую-нибудь особенно уж пламенную страсть,  и  у  вас,  я
думаю,  стремления даже совершенно разные:  тебе,  вероятно,  иногда хочется
поболтать, понежничать, поминдальничать, а почтеннейший Александр Григорьич,
как я  его ни  уважаю,  но  совершенно убеждена,  что он  вовсе не склонен к
этому.
     Клеопатра Сергеевна.  Что ж из того,  что он не склонен к тому? Я вовсе
его люблю не за это, а за то, что он меня любит!
     Евгения Николаевна (с сильным ударением на первом слове). Н-ну, любит!
     Клеопатра Сергеевна. Что это за восклицание: "ну"?
     Евгения Николаевна.  Восклицание,  что  мне один очень умный и  пожилой
господин,  много живший на  свете,  го