аметила младшая,  Минодора; но
потом,  как бы желая смягчить это замечание,  прибавила:  - Мы хоть не имели
еще  удовольствия видеть вашу  супругу,  но  уж  очень  много слышали о  них
лестного.
     - А  я,  матушка,  счастливее вас:  имела  честь видеть супругу Алексея
Феофилактыча и вот при них скажу,  не показалась она мне:  старая, беззубая,
нехорошая...
     - О нет, вы шутите! - произнесла старшая, Нимфодора, в нос.
     Арина Семеновна лукаво засмеялась.
     - Неужели,  матушка,  вправду  говорю?  -  отвечала она.  -  Красавица,
писаной красоты дама. Вот вы, барышни, больно у нас хорошие, а она, пожалуй,
лучше вас.
     В  такого рода  разговорах мы  шли,  и  я  заметил,  что  если младшая,
Минодора,   язвила  смертных  больше  словом,   то   старшая  уничтожала  их
презрительным и гордым видом, особенно кланявшихся нам мужиков и баб.
     Когда  мы  пришли  к  Арине  Семеновне,  она,  конечно,  захлопотала  о
приготовлении угощения нам.  У нее,  впрочем, были уж в гостях две попадьи и
дьяконица,  которые нам  церемонно поклонились.  Барышни,  чтоб  не  уронить
своего достоинства, сели на диван, а я, признаться, чтоб избегнуть разговора
с  ними,  нарочно поместился у  окна:  но  вдруг,  к  ужасу моему,  старшая,
Нимфодора, встала и села около меня.
     - Что вы теперь сочиняете?  -  сказала она с  улыбкою и слегка наклоняя
голову.
     Вопрос этот обыкновенно и  при других обстоятельствах и от других людей
всегда меня конфузит.
     - Нет, я теперь ничего не сочиняю, - отвечал я, потупившись.
     - В деревенском уединении,  я думаю, так приятно сочинять, - продолжала
пытать меня Нимфодора, устремив прямо мне в лицо пристальный взгляд.
     - Да;  но я занимаюсь больше хозяйством,  -  отвечал я, чтоб что-нибудь
сказать ей.
     - О,  так вы и хозяин хороший!  Как приятно это слышать!  - воскликнула
Нимфодора.
     Почему это ей приятно слышать - не понимаю.
     - Я  недавно  читала,   не  помню  чье,  сочиненье,  "Вечный  Жид"{336}
называется:   как  прелестно  и  бесподобно  написано!   -   продолжала  моя
мучительница.
     "Что ж  это такое?"  -  думал я,  не зная,  что с  собой делать и  куда
глядеть.
     - Нынче,  так это грустно,  -  снова продолжала Нимфодора, не спуская с
меня пристального взгляда,  -  мы  не имеем где книг доставать.  Когда здесь
жил, в деревне, Рафаил Михайлыч{336}, с которым мы были очень хорошо знакомы
и почти каждый день видались и всегда у них брали книги.  Тут я у них читала
и ваше сочинение, "Тюфяк" называется - как смешно написано.
     Я  начинал приходить в  совершенное ожесточение.  Чтоб спасти себя хоть
как-нибудь от дальнейших разговоров с Нимфодорой,  я высунул голову в окно и
стал будто бы с большим вниманием глядеть на толпящийся тут и там народ.  Из
толпы,  окружающей кабак,  вышел Пузич с Козыревым;  оба они успели,  видно,
порядочно выпить.  Я  еще  прежде слышал,  что  Пузич подрядился у  Фомкиной
госпожи строить новый флигель,  и у них, вероятно, были поэтому слитки{337}.
Пузич,  увидев меня,  остановился и  поклонился,  а  Козырев,  нахмуренный и
мрачный,  немного  пошатываясь и  засунув руки  в  карманы плисовых шаровар,
прошел было сначала мимо, но потом тоже остановился и, продолжая смотреть на
все исподлобья, стал поджидать товарища.
     - Ваше высокоблагородие,  позвольте с вами компанию иметь, - проговорил
Пузич пьяным голосом.
     - Нет, братец, в другое уж время, - сказал я, показывая ему рукой, чтоб
он отправлялся, куда шел.
     - Барин!..  Писемский!..  Господин!  Позвольте с вами компанию иметь! -
прокричал Пузич на  всю  уж  улицу,  так  что Арина Семеновна,  как хозяйка,
обеспокоилась этим и подошла к окну.
     - Нехорошо,  нехорошо,  Пузич,  -  сказала она,  -  мужик  вы  хороший,
богатый, а беспокоите господ. Ступайте, ступайте!
     - Арина Семеновна,  позвольте компанию иметь! - воскликнул опять Пузич.
- Ежели  теперича  барину,  господину Писемскому,  деньги  теперича нужны  -
сейчас!  Позови  только Пузича:  "Пузич,  дай  мне,  братец,  денег,  тысячу
целковых" -  значит,  сейчас, ваше высокопривосходительство. Что мне деньги!
Денег у меня много.  Мне барин,  господин Писемский, его привосходительство,
значит, отдал теперича все деньги сполна, и я благодарю, должон благодарить.
Теперича господин Писемский мне скажет:  "Подай мне, Пузич, деньги назад!" -
"Изволь,  бери..." Позвольте,  ваше привосходительство,  компанию мне с вами
иметь?..
     В  это  время вышел из-за  угла Матюшка,  что-то  с  несвойственным ему
печальным лицом, и робко подошел к Пузичу.
     - Дядюшка, дай два рублика-та, - пробормотал он.
     Физиономия Пузича в  минуту изменилась:  из  глупо подлой она сделалась
строгой.
     - Какие твои два  рубли?  -  сказал он,  обернувшись к  Матюшке лицом и
уставив руки в бока.
     - Мамонька наказывала серп купить, жать нечем, - проговорил тот.
     - Какие твои деньги у меня?  За какие услуги? Говори! Ежели теперича ты
пришел у меня денег просить,  как ты смеешь передо мной и господином в шапке
стоять?  Тебе  было  сказано,  на  носу  зарублено,  чтоб ты  не  смел перед
господами в шапке стоять, - проговорил Пузич и сшиб с Матюшки шапку.
     Тот только посмотрел на него.
     - Что  дерешься?  И  на  тебе шапка не  притаченная,  -  проговорил он,
поднимая шапку.
     - Молчать!  Поговори еще у меня!  -  продолжал Пузич.  - Когда, значит,
подрядчик с тобой разговаривает, какой разговор ты можешь иметь!
     - Пузич,  идемте,  -  проговорил октавой Козырев,  которому уж,  видно,
наскучило ждать.
     - Идем, идем, Флегонт Матвеич, - отвечал Пузич, - дураков, значит, надо
учить,  ваше привосходительство,  коли они неумны,  -  отнесся он  ко мне и,
очень  довольный,  что  удалось  ему  перед  всем  народом  покуражиться над
Матюшкой, пошел с Козыревым опять, кажется, в кабак.
     Бедняга Матюшка издали последовал за ним.
     - Что? Тебя не рассчитывает подрядчик? - спросил я его.
     - То-то-тка, все вот жилит да дерется еще, - отвечал он, уходя.
     Не прошло четверти часа после этой сцены,  мы сидели еще с  барышнями у
Арины  Семеновны в  ожидании отца  Николая,  который  присылал из  церкви  с
покорнейшею просьбою подождать его, приказывая, что, как он освободится, так
сам  зайдет  просить  достопочтенных гостей.  Чтоб  отклонить для  Нимфодоры
всякую возможность вступить со мною в  разговор о  литературе,  я  продолжал
упорно смотреть в окно.  "Однако отец Николай что-то долго нейдет,  думал я,
неужели он  все еще молебны служит?"  Около церкви никого уж  не  видать,  а
между тем в  противоположной стороне,  к  кабаку,  масса народа делается все
гуще и гуще. Наконец, я увидел ясно, что туда идут и бегут.
     - Кажется, пожар! - сказал я, вставая.
     - Ах,  боже мой!  -  воскликнула Нимфодора и  даже Минодора с довольно,
по-видимому, твердыми нервами.
     В это время вошел отец Николай, бледный и запыхавшийся.
     - Батюшка! Что такое случилось? Откуда вы? - спросил я.
     - Что,  сударь!  Случилось несчастье:  убийство в кабаке!  Сейчас ходил
напутствовать дарами, да уж поздно - злодеи этакие!
     - Скажите! - произнесли опять Нимфодора и Минодора в один голос.
     - Кто такие? Кто кого убил? - спросил я.
     - Плотники...  стали пьяные в кабаке с хозяином разделываться...  слово
за слово, да и драка... один молодец и уходил подрядчика насмерть, - отвечал
отец Николай, садясь и утирая катившийся с лица его крупными каплями пот.
     - Не Пузича ли это? - сказал я.
     - Его, его, Пузича, коли знаете. Плутоватый был мужичонко.
     - Кто ж его убил? Он сейчас здесь был.
     - Да я  уж и не знаю.  Петром,  кажется,  зовут парня,  высокий этакой,
худой.
     - Батюшка! Нельзя ли еще как-нибудь помочь убитому? - воскликнул я.
     - Вряд ли! - отвечал отец Николай, сомнительно покачивая головой.
     Но  я,  схватив попавшийся мне на глаза перочинный ножик,  чтоб пустить
Пузичу кровь,  пошел как  мог  проворно к  кабаку.  Место происшествия,  как
водится,  окружала густая толпа;  я едва мог пробраться к небольшой площадке
перед кабаком,  на  которой,  посредине,  лежал вверх лицом убитый Пузич,  с
почерневшим,  как утопленник,  лицом,  с  следами пены и  крови на губах.  У
поддевки его правый рукав был оторван,  рубаха вся изорвана в клочки; правая
рука  иссечена цирюльником,  но  кровь уж  не  пошла.  В  стороне стоял весь
избитый Матюшка и плакал,  утирая слезы кулаком связанных рук.  Сидевшему на
лавочке Петру,  тоже с обезображенным лицом и в изорванном кафтане,  сотский
вязал ноги.
     - Злодей, что ты наделал? - сказал я ему.
     Он взмахнул на меня глазами, потом посмотрел на церковь.
     - Давно уж,  видно, мне дорога туда сказана! - проговорил он и прибавил
сотскому: - Что больно крепко вяжешь? Не убегу.
     В толпе между тем несколько баб ревело, или, лучше сказать, голосило:
     - Батюшка, кормилец мой! - завывала одна.
     - Что ты надсажаешься? Али родня? - говорил ей мужской голос.
     - Ну, батюшка, как не надсажаться! Все человеческая душа, словно пробка
выскочила! - отвечала женщина.
     - Пускай поревет;  у баб слезы не купленные,  -  заметил другой мужской
голос.
     - О,  о,  о, ой! - стонала еще другая баба. - Куда теперь его головушка
поспела?
     - Удивительная вещь, удивительная вещь! - толковал клинобородый мужик с
умным лицом и, должно быть, из торговцев.
     - Как у них это случилось? - отнесся я к нему.
     - Пьяные, сударь, - отвечал он, - Пузич с утра с Фомкой пьет; пьяные-с!
Поначалу они  принялись вдвоем в  кабаке этого  толсторожего пария бить;  не
знаю,  про што его и связали: он ничем не причинен!.. Цаловальник видит, что
дело плохо:  бьют человека не на живот,  а насмерть,  караул закричал.  Мы в
кабак-то и вбежали,  и Петруха-то вошел. "За что, говорит, парня бьете?" - и
стал отымать,  вырвал у них его,  да и на улицу:  они за ним,  да и на него.
Пузич за волосы его сгреб,  а Фомка под ногу подшибает,  и Петруха - на моих
глазах это было -  раза два их отпихивал,  так Фомка и поотстал, а Пузич все
лезет:  сила-то не берет,  так кусаться стал,  впился в  плечо зубами,  да и
замер.  Мы было с сотским начали разнимать их - где тут! За ноги хотели было
их  растащить,  так  Пузич как съездил меня сапогом по  голове,  так шабаш -
на-ли шабалка затрещала.  Сотский стал уж кричать: "Воды! Водой разливайте!"
Я  было побежал зачерпнуть -  прихожу:  все уж порешено.  Петруха,  говорят,
оборанивался, оборанивался, и как ухватит его запоперек, на аршин приподнял,
да и хрясь о землю - только проохнул. А Козырев испугался, вскочил на своего
живодерного коня и лупмя почал его лупить плетью,  чтоб ускакать. Ребята тут
смеются ему:  "Возьми, говорят, кол; ишь плетью-то не пробирает, бока больно
толсты!" Такой дурак: угнал - словно не найдут.
     Я  вышел из  толпы;  мне  попался старик Сергеич,  проворно шедший туда
своей заплетающейся походкой.
     - Дедушка! Слышал ли, что ваш Петр начудил? - сказал я ему.
     - Ой,  государь милостивый!  Слышал,  слышал!  За то его,  батюшка, бог
наказал,  что родителя мало почитал. Тогда бы стерпел - теперь бы слюбилось,
- отвечал старик и прошел.
     Потом меня нагнали барышни,  перебиравшиеся от  Арины Семеновны к  отцу
Николаю. По просьбе их я рассказал им все подробности.
     - Гм!.. - глубокомысленно произнесла младшая, Минодора.
     - Что за народ эти мужики! - сказала в нос старшая, Нимфодора.


                                 ПРИМЕЧАНИЯ

                              ПЛОТНИЧЬЯ АРТЕЛЬ

     Рассказ впервые опубликован в журнале "Отечественные записки" (1855, No
9),  с  подзаголовком "Деревенские записки".  Закончен он  бил 15  июля 1855
года.
     Отзываясь с  похвалой о  народных рассказах Писемского,  Некрасов особо
отметил  язык  "Плотничьей  артели":   "...народный  язык  в  этом  рассказе
удивительно верен"*.
     ______________
     * Н.А.Некрасов. Полное собрание сочинений, т IX, М., 1950, стр. 314.

     В этом произведении автор сумел правдиво очертить типичные крестьянские
характеры  (плотник  Петр,   старик   Сергеич)  и   дать   колоритный  образ
кулака-мироеда  Пузича.  Горький вспоминал:  "Изо  всех  книжных мужиков мне
наибольше  понравился Петр  "Плотничьей артели";  захотелось прочитать  этот
рассказ моим друзьям,  и  я принес книгу на ярмарку"*.  Прослушав "Плотничью
артель", молодой рабочий Фома после долгого молчания сказал: "Петр правильно
убил подрядчика-то".
     ______________
     * М.Горький. Собрание сочинений, т. XIII, М., 1951. стр. 469.

     Подготовляя  текст   "Плотничьей  артели"  для   издания  Стелловского,
Писемский,  добиваясь  художественной законченности,  заново  отредактировал
отдельные  выражения.  В  "Отечественных записках"  шутка  Петра  о  старике
Сергеиче звучала так:  "...Ни одного зуба во рту,  а по закоулкам ходит".  В
издании Стелловского вместо последних слов  более  резкое выражение:  "...за
девками  бегает".  В  журнальном  тексте  лошади  вылетели  из  сарая,  "как
обозленные черти", в издании Стелловского - "как бешеные".
     Автор произвел также некоторые сокращения, одно из которых приводим.
     В  последней  главе  после  слов  "Я  начинал  приходить в  совершенное
ожесточение" (стр.  336) было:  "Тебе смешно,  -  думал я,  - что написано в
"Тюфяке",  а разве ты не смешнее в эти минуты всего, что когда-либо я писал?
Отчего же ты этого смешного не чувствуешь в  себе и не молчишь,  как сердито
молчит сестра твоя?" Вся эта тирада в издании Стелловского отсутствует.
     В   настоящем  издании   рассказ  печатается  по   тексту:   "Сочинения
А.Ф.Писемского",  издание Ф.Стелловского,  СПб,  1861 г., с исправлениями по
предшествующим  изданиям,   частично  -   по  посмертным  "Полным  собраниям
сочинений" и рукописям.

     Стр. 289. "Барыня" - популярная песня, печатавшаяся в песенниках с 1799
года. Музыка композитора И.А.Козловского (1757-1831).
     Павел - П.А.Писемский (1850-1910), старший сын писателя.
     Николай - Н.А.Писемский (1852-1874), младший сын писателя.
     Стр. 293. Сенновская божья матерь - икона богоматери в церкви на Сенной
площади Петербурга.
     Стр.  336.  "Вечный жид"  -  роман  французского писателя Эжена  Сю,  в
переводе на русский язык вышедший в 1844-1845 годах.
     Рафаил Михайлыч -  Зотов (1795-1871), писатель и драматург, театральный
деятель,  автор широко известных в  свое время романов "Леонид или  черты из
жизни Наполеона I" и "Таинственный монах".
     Стр. 337. Слитки (литки) - пирушка, завершающая какую-либо сделку.

                                                                  В.А.Малкин



                      Алексей Феофилактович Писемский

                             Просвещенное время

                         Драма в четырех действиях


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: А.Ф.Писемский. Собр. соч. в 9 томах. Том 9
     Издательство "Правда" биб-ка "Огонек", Москва, 1959
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 19 июля 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


                              ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

     Ираклий Семеныч Дарьялов,  отставной корнет, по прежнему своему занятию
шулер, а ныне директор компании "по выщипке руна из овец".
     Софья Михайловна, жена его.
     Аполлон  Алексеевич Аматуров,  богатый  помещик,  лошадиный  охотник  и
господин,  вообще живущий в свое удовольствие;  не молодой уже, но очень еще
красивый и молодцеватый собою.
     Аника Матвеич Блинков, молодой купчик и тоже очень богатый.
     Эмилий Федорович Гайер,  другой директор компании "по  выщипке руна  из
овец".
     Петр  Петрович Прихвоснев,  агент по  всевозможным делам и  содержатель
увеселительного сада, называемого "Русская забава".
     Секретарь компании.
     Надя, горничная Софьи Михайловны.
     Хожалый.
     Акционеры компании "по выщипке руна из овец".
     Абдул-Ага, татарин и зажиточный владелец мыльного завода.
     Агей-Оглы-Эфенди, мулла киргизский.
     Гаспар   Гаспарович  Безхов-Муритский,   старый  ростовщик  из   армян,
подслеповатый и с трясущейся головой.
     Один молодой армянин.
     Другой молодой армянин.
     Г-жа Трухина.
     Препиратов, поверенный ее.
     Три чиновника.
     Шесть человек артельщиков.
     Дьячок.
     Кучер.
     Лакеи.


                                 ДЕЙСТВИЕ I

          Женский  будуар,  с коврами, с мягкой ситцевою мебелью и
          со множеством модных безделушек.


                                 ЯВЛЕНИЕ I

          Софья  Михайловна  сидит  на одном кресле около стола, а
          Аматуров - на другом, невдалеке от нее.

     Софья  Михайловна (смотря со  страстью на  Аматурова).  Ты  очень  меня
любишь?
     Аматуров (потупляя несколько свои красивые глаза). Очень!
     Софья Михайловна. Но за что?
     Аматуров (пожимая плечами). Во-первых, за то" что хороша собой!..
     Софья Михайловна (слегка вспыхивая).  Ну  да,  я  знаю:  ты мне это уже
говорил; но это, собственно, чувственная привязанность... А за что же еще ты
меня любишь?
     Аматуров (как бы несколько затрудняясь). За то, что ты умна.
     Софья Михайловна (довольным голосом).  Нет,  ты не шутишь?..  Я в самом
деле кажусь тебе умна?
     Аматуров. Нисколько не шучу!
     Софья Михайловна.  Ну, а еще за что любишь?.. Скажи мне, милый мой, мне
так отрадно это слышать!
     Аматуров (опять пожимая плечами).  Еще за то, пожалуй, что ты сама меня
любишь.
     Софья Михайловна.  Ах,  я  тебя ужасно люблю!..  Но  вот  еще в  чем ты
признайся мне:  других  женщин,  прежде  меня,  ты,  конечно,  любил?..  Без
сомнения?
     Аматуров (усмехаясь). Был грех!
     Софья Михайловна (быстро подхватывая). Разумеется! Но которую же из них
ты больше любил?
     Аматуров. Полагаю, что к тебе у меня самое серьезное и большое чувство.
     Софья Михайловна. Поклянись, что это ты говоришь правду!
     Аматуров. Клянусь, или, по крайней мере, в настоящую минуту мне это так
представляется.
     Софья Михайловна (с досадой).  О настоящей минуте и не говори, а скажи,
что ты всю жизнь будешь это чувствовать!
     Аматуров. Полагаю даже, что всю жизнь.
     Софья Михайловна.  И какую бы,  значит,  большую жертву или испытание и
самоотвержение тебе  ни  пришлось  перенести за  меня,  ты  перенесешь и  не
разлюбишь меня?
     Аматуров. Зачем же разлюблять?
     Софья Михайловна.  И теперь вот,  когда мы так сидим здесь, тебе хорошо
со мной?
     Аматуров. Еще бы!
     Софья Михайловна.  А  как мне-то  хорошо!  Я  бы всю жизнь так сидела и
глядела на тебя! (Вдруг берет Аматурова за руку и начинает целовать.)
     Аматуров  (несколько  смущенный  этим).   Ну,  полноте!  (Сам  начинает
целовать руку Софьи Михайловны.)  Но  ты  скажи,  собственно,  за  что  меня
любишь?
     Софья Михайловна (стремительно).  Я?..  Тебя?..  За все! За твой ум! За
сердце твое,  доброе ко  мне!  За  твое лицо!  За чудные глаза твои!  Ты бог
какой-то  для  меня!  Идол!..  И  меня теперь пугает одно,  что  неужели это
когда-нибудь изменится и  мы  должны будем расстаться!..  У  меня при  одной
мысли об этом холод пробегает по всей.
     Аматуров (несколько встревоженным тоном).  Зачем же и с какой стати нам
расставаться?
     Софья  Михайловна  (почти  гневно).   Мало  ли   что  может  произойти!
Разумеется,  если  б  я  была  свободная женщина,  тогда другое дело,  но  я
замужем...
     Аматуров (по-прежнему с  некоторым беспокойством).  А  разве муж думает
уехать или переехать куда-нибудь?
     Софья Михайловна.  Не  знаю!  Кто ж  его ведает,  что он  думает!  Ему,
конечно,  не должны нравиться наши отношения... (Торопливым голосом.) Однако
я слышу его шаги! Поотодвинься от меня подальше!

                      Аматуров отодвигается от стола,
              а Софья облокачивается на спинку своего кресла.