нна Ивановна
ездила каждый день,  но  ее,  это уж  по  приказанию Лиды,  тоже не пускали.
Впрочем,  она раз сказала об ее посещении Ивану Кузьмичу, он вдруг закричал:
"Вон ее,  вон ее!"  Говорят,  он дал ей значительный вексель,  который она и
подала ко взысканию.  Умер он тихо. Лидия Николаевна осталась решительно без
всяких средств к жизни и даже во время его болезни она жила только тем,  что
продавала кой-какие свои брильянтовые вещи. Марья Виссарионовна не только не
обеспечила,  по завещанию Леонида, дочери, несмотря на все мои настояния, но
даже не  принимала ее  и  называла ее  при всех убийцею сына.  От  меня Лида
тщательно скрывала свою бедность,  но  я  знал,  что  она начала жить только
своей работой,  и  потому подсылал к ней различных торговок и закупал все по
возможно дорогой цене.
     Однажды,  это было месяцев шесть спустя после смерти Ивана Кузьмича,  я
познакомился с одним довольно богатым домом.  Меня пригласили, между прочим,
бывать по субботам вечером; в одну из них я поехал и когда вошел в гостиную,
там  сидело небольшое общество:  старик серьезной наружности;  муж хозяйки -
огромного роста блондин;  дама-старуха в  очках;  дама  очень молоденькая и,
наконец,  сама хозяйка.  Между всеми этими лицами шел  довольно одушевленный
разговор. Я сел и начал прислушиваться.
     - Мне очень жаль,  очень жаль Курдюмова, - говорил старик, - человек он
умный,  образованный, хорошего круга, влюбился в эту интриганку, выдержал за
нее дуэль и, наконец, погубил себя теперь таким образом.
     - Ее  мать с  малолетства боялась,  с  малолетства видела в  ней дурные
наклонности;  эта женщина,  как я слышу об ней,  совершенная Лафарж{292},  -
говорила отрывисто старуха в очках.
     - Я  без  грусти  не  могу  вообразить ее  брата.  Говорят,  еще  очень
молоденький мальчик, и умереть в такие лета, это ужасно! Как должна ее самое
мучить совесть?  Я  удивляюсь,  как  она до  сих пор еще жива?  -  вмешалась
молоденькая дама и  покраснела от  неуверенности,  не сказала ли чего-нибудь
глупого.
     - О!  Ей ничего: подобным женщинам ничего не бывает. Скажите лучше, как
мать жива! Вот этой несчастной жертве я удивляюсь, - возразила старуха.
     - Очень хорошо тут  дурачили эту  старую деву,  сестру мужа,  -  сказал
хозяин,  -  они  ее  уверяли,  что  Курдюмов влюблен в  нее.  Я  тогда жил в
Сокольниках и  очень хорошо помню,  что о  ней кто-то сказал:  "Это громовой
отвод, или новое средство скрывать любовь".
     Старик пожал плечами.
     - Одно,  что может ее извинить,  что она вышла за человека, которого не
любила.  Будь она к нему привязана, так на многое бы не решилась, - заметила
хозяйка и взглянула с нежностью на мужа, который отвечал ей улыбкою.
     - Ничто не  может служить ей оправданием,  -  начал старик диктаторским
голосом. - Она была дурная дочь, как говорила Алена Александровна. Она вышла
замуж  точно  за  дрянного человека,  я  его  знаю,  он  у  меня  служил под
начальством,  но  это ее  нисколько не оправдывает,  а,  напротив,  еще хуже
рекомендует ее  сердце.  Для  чего она это делала?  Или по  расчету,  или по
нестерпимому желанию выйти за кого-нибудь,  и,  наконец,  уж если вышла, так
должна была исправить недостатки мужа,  а не доводить его до того,  что он с
кругу  спился  и  помер  оттого;   потом  она  завлекла  молодого  человека,
отторгнула его  совершенно от  общества:  последнее время его нигде не  было
видно,  и,  чтобы скрыть свою интригу, сделала из родной сестры своего мужа,
как  говорит Алексей Иваныч,  громовой отвод,  или средство скрывать любовь.
Поведением своим  была  причиной смерти брата и  в  заключение всего вошла в
связь с каким-то еще господином,  который у ней бывает каждодневно,  чтоб не
сказать больше. Неужели после всего этого ее можно оправдать?
     В  продолжение этих  слов  старуха кивала утвердительно головой,  да  и
прочие, кажется, все безусловно соглашались. Я не вытерпел.
     - Историю об  этой даме рассказывают совсем не  так,  как  она была,  -
начал я в тоне же старика,  вставая,  -  она точно вышла не по любви,  но по
усиленным настояниям матери.  Муж ее  несчастному пороку пьянства был предан
еще  холостой,  остановить его  не  было  никакой  возможности.  Курдюмов  в
отношении ее был только навязчивый искатель.  Сестру мужа ей и  в  голову не
приходило  делать  умышленно  громовым  отводом,  но  та  сама  влюбилась  в
Курдюмова.  С господином,  который бывает у ней ежедневно, существуют только
самые святые,  чистые,  дружественные отношения,  это  я  могу утвердительно
сказать, потому что господин этот я сам.
     Все сконфузились, старик нахмурился, я скоро уехал.
     Надобно сказать,  что у  меня с  Лидой в  последнее время были какие-то
неопределенные отношения.  Что я любил ее, что я желал сделаться ее мужем, в
этом, конечно, нечего было и сомневаться, но не решался еще, будучи, с одной
стороны,  не уверен,  любит ли она меня,  а с другой - боясь оскорбить в ней
чувство горести о  потере брата и  мужа.  Ездил к  ней я действительно очень
часто,  она была и рада моим посещениям и отчасти стеснялась ими.  Последний
случай окончательно утвердил меня  в  моем намерении.  Лида одна,  оставлена
всеми,  без денег, порицаема общественным мнением: медлить нечего, что будет
- то и будет, подумал я и написал ей письмо, в котором признался ей в любви,
откровенно высказал ей,  каким образом толкуют наши  отношения,  и  молил ее
согласиться быть моей женой;  в противном случае мы должны расстаться, чего,
уверен я, и она не желает.
     Лида не отвечала мне целые два дни;  нетерпение меня мучило. Я сам было
хотел ехать к ней, но мне принесли от нее письмо. Передаю его в подлиннике.

     "Прости меня,  что я так долго не отвечала на твое письмо, мой добрый и
единственный друг,  позволь мне  назвать тебя  этим именем хоть за  дружбу к
тебе моего бесценного Леонида. Ты пишешь, что любишь меня давно. Я давно это
знаю, но у меня недостало присутствия духа сказать тебе, просить тебя, чтобы
ты не любил меня; видишь, какая я кокетка и какая коварная! Ты возмутился за
обвинения,  которыми карают меня в обществе, но как ты ошибался, писавши эти
строки;  это общество гораздо лучше меня знает,  чем ты:  разве я так любила
мужа, как должно? Разве я, видевши безрассудство Надины, предостерегла ее? А
брат мой,  бедный брат!  Разве не за меня он помер и разве Курдюмов... Я все
тебя, мой друг, обманывала об нем... Я любила его... Я принадлежала ему всем
сердцем,  всей душой моей... Я для него забыла бога, совесть - видишь, какая
я  падшая женщина,  и только твое строгое присутствие и тень брата,  ставшая
между нами,  дала мне  и  теперь силу отторгнуться от  этого человека.  Быть
женой твоей я  не хочу и не могу.  Я не достойна того!  Мать меня простила и
позволила быть при ней. Она больна. Я буду за ней ходить, и приведи бог хоть
этим искупить мои проступки".

     Лида сама произнесла над собой приговор;  но в самом деле:  виновата ли
она?


                                 ПРИМЕЧАНИЯ

                              ВИНОВАТА ЛИ ОНА?

     Впервые повесть напечатана в "Современнике" за 1855 год (т. XLIX, No 2,
февраль).
     В  издании  Стелловского повесть датирована 3  января  1855  года.  Эта
повесть связана с первым, запрещенным цензурой романом Писемского "Боярщина"
(первоначальное  его   заглавие  -   "Виновата  ли   она?").   Работая   над
предназначенной для "Современника" повестью, Писемский использовал некоторые
материалы своего раннего,  тогда еще не опубликованного романа. Так, фамилия
одного  из  персонажей  первой  редакции  "Боярщины"  -  Ваньковский -  была
присвоена  отцу   героини   повести   "Виновата  ли   она?".   Кроме   того,
опубликованную в "Современнике" повесть сближает с первым романом Писемского
и  то,  что  в  ней,  как и  в  романе,  основной причиной несчастий героини
является разорение родителей.  Эти  факты дают  основание предполагать,  что
Писемский начал работу над повестью вскоре после того,  как узнал, что роман
"Боярщина" ("Виновата ли  она?")  запрещен цензурой.  В  декабре 1853 года в
письме к  издателям "Современника" И.И.Панаеву и Н.А.Некрасову он упомянул о
повести,  как  о  законченной:  "Виновата ли  она?"  я  при  неприятностях и
хлопотах не успел поправить, как мне хочется, но в конце будущего месяца или
в   начале  февраля,   -   одним  словом  к   мартовской  книжке  непременно
приготовлю"*.
     ______________
     * А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 61.

     Исправления,  внесенные Писемским в  текст повести при  включении ее  в
издание Стелловского, носили преимущественно стилистический характер, однако
некоторые из них а какой-то мере изменили характеристики основных персонажей
произведения.  В  шестой  главе  после  фразы:  "Большая часть  этих  гостей
обращалась с  хозяином без  всякой  церемонии и  даже  называла его  разными
родственными  именами:   дама  с   бородавками  именовала  его  племянником,
худощавая девица - кузеном, нарумяненная дама или девица - кумом, чиновник -
сватом,   господин,  осматривающий  ценные  вещи,  -  братом",  -  в  тексте
"Современника" было:  "В Иване Кузьмиче,  может быть, это хорошая черта, что
он  не  чуждается родных,  подумал  я,  но  во  всяком  случае,  ради  Лидии
Николаевны трудно будет с  ними  сблизиться,  если бы  они  были только люди
небогатые  и  простые,  но  они  модничают и  по  своему  стараются выказать
некоторый тон". В тексте Стелловского это место отсутствует.
     Конец XI главы после слов: "Ночь была лунная" - в тексте "Современника"
читался  иначе,  чем  в  тексте  Стелловского:  "Леонид стоял  на  коленях и
молился. Я с полчаса наблюдал его, он все молился, что меня удивило. Я знал,
что он богомолен,  но чтобы молиться ночью,  скрытно от меня - этого никогда
не бывало!"
     Для  издания Стелловского были  значительно переработаны заключительные
строки  повести.   После  слов:   "...разве  не  за  меня  он  помер"  -   в
"Современнике" было:
     "...и разве я не любила Курдюмова и не люблю до сих пор, и, может быть,
в последнее время только твое строгое присутствие,  мой добрый друг,  спасло
меня,  что я  не  пала совершенно и  могу еще,  что бы про меня ни говорили,
просить тебя  не  презирать меня  вместе с  другими,  и  только тень  брага,
ставшая между нами,  дала мне силы отторгнуться от этого человека, припомни,
как много и  как долго обманывала я  всех вас,  а  ты еще пишешь,  что я  не
виновата.  Быть женой твоей я  не  могу и  не  стою,  моя добрая мать теперь
простила меня и позволила быть при ней,  она больна, я буду за ней ходить, и
приведи бог хоть этим искупить мои проступки..."
     Дальше мне говорить, полагаю, нечего; рассказ мой, насколько было в нем
задачи,  кончен.  Лида  сама над  собой произнесла суд  и  обвинение,  но  в
заключение я все-таки хочу обратиться к тебе,  мой беспристрастный читатель,
к  тебе,  которому искренно,  не утаив ничего рассказал эту простую повесть,
реши и скажи, положив руку на сердце: виновата ли она?"
     В   настоящем  издании   повесть  печатается  по   тексту:   "Сочинения
А.Ф.Писемского",  издание Ф.Стелловского,  СПб,  1861  г.,  с  исправлениями
опечаток по предшествующим прижизненным публикациям.

     Стр. 250. Доппелькюмель - род тминной водки.
     Стр. 261. Тильбюри - одноконный экипаж для двух пассажиров (англ.).
     Стр. 269. "Лобзай меня, твои лобзанья..." - цитата из стих. А.С.Пушкина
"В крови горит огонь желанья".
     Стр. 275. Комераж - сплетня (франц.).
     "Северная  пчела"  -  газета,  с  1825  года  издававшаяся реакционными
писателями Ф.Булгариным и Н.Гречем.
     Стр.  292.  Лафарж - француженка, обвиненная в отравлении своего мужа и
осужденная на пожизненную каторгу.

                                                                  М.П.Еремин



                      Алексей Феофилактович Писемский

                                   Комик

                                  Рассказ


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: А.Ф.Писемский. Собр. соч. в 9 томах. Том 2
     Издательство "Правда" биб-ка "Огонек", Москва, 1959
     Иллюстрации П.Пинкисевича
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 19 июля 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     {1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.


                                     I

                             СОБРАНИЕ ЛЮБИТЕЛЕЙ

     Нижеследующая сцена происходила в небольшом уездном городке Ж.. Аполлос
Михайлыч Дилетаев,  сидя  в  своей  прекрасной и  даже  богато меблированной
гостиной, говорил долго, и говорил с увлечением. Убедительные слова его были
по  преимуществу направлены на  сидевшего против высокого,  худого и  косого
господина,  который ему  возражал.  Прочие  слушатели были:  молодая девица,
чрезвычайно мило причесанная,  - она слушала очень внимательно; помещавшийся
невдалеке от нее толстый и плешивый мужчина,  который тоже старался слушать,
хоть и  зевал по  временам;  наконец,  четвертый -  это был очень приятный и
очень  искренний слушатель;  с  самою  одобрительною улыбкою  он  внимал  то
Аполлосу Михайлычу, то косому господину, смотря по тому, кто из них говорил.
Были,  впрочем, еще двое собеседников, но они совершенно не прислушивались к
общему разговору,  сидели вдали от прочих и,  должно быть, пересмеивали тех.
Это  были:  молодая  дама,  стройная и  нарядная,  и  молодой человек,  тоже
стройный и одетый с большими претензиями на франтовство.
     Толстый мужчина был местный судья - Осип Касьяныч Ковычевский, человек,
говорят,   необыкновенно  практически  умный  и   великий  мастер  играть  в
коммерческие игры;  приятный слушатель -  Юлий Карлыч Вейсбор.  Он был очень
любим всем обществом,  но,  к  несчастью,  имел огромное семейство и  притом
больную жену,  которая собственно родинами и истощена была: у них живых было
семь сыновей и семь дочерей;  но что более всего жалко, так это то, что Юлий
Карлыч,  по доброте своего характера,  никогда и  ничего не успел приобресть
для  своего семейства и  потому очень  нуждался в  средствах.  Нарядная дама
приехала в город лечиться.  Это была прелестная женщина, - немного, конечно,
важничала и все бредила столицею,  в которой была всего один раз,  и то семи
лет,  но,  вероятно,  это  проистекало оттого,  что  она  имела значительное
состояние.   Сидевший  рядом  с   нею  молодой  человек  приходился  хозяину
племянником и  служил в Петербурге в каком-то департаменте писцом,  а теперь
приехал на три месяца в  отпуск.  Он тоже очень восхищался столичною жизнью.
Молодая девица была его родная сестра;  она воспитывалась и постоянно жила у
Аполлоса Михайлыча.  Что касается до сего последнего,  то все его знакомые о
нем говорили,  что он  был человек большого ума,  чрезвычайной начитанности,
высшего  образования  и   весьма  приятного  обращения.   Имея  значительное
состояние,  он  жил  всегда в  обществе,  но  не  сходился с  ним в  главных
интересах;  то есть решительно не играл в  карты,  смеялся над танцевальными
вечерами,  а занимался более искусствами и сочинял комедии. Ко всему этому я
должен прибавить,  что,  несмотря на свой пятидесятилетний возраст, Дилетаев
был еще очень любезен с дамами и имел кой-какие виды на одну вдову,  Матрену
Матвевну  Рыжову.  Косой  господин  был  тоже  любитель  театра,  но  только
собственно трагедии и драмы. Он слыл в обществе за чудака, но, впрочем, имел
порядочное состояние,  держал музыку и был холостяк, - имя его Никон Семеныч
Рагузов.
     Спор  между  хозяином и  косым господином зашел очень далеко:  оба  они
начали даже кричать.
     - Дикая и варварская мысль! - произнес косой гость.
     - Я с вами уже более не спорю,  вы неизлечимы,  -  отвечал хозяин,  - а
спрошу вашего мнения, господа.
     - Я совершенно с вами согласен, - отвечал приятный слушатель.
     - А вы? - спросил Аполлос Михайлыч, обращаясь к плешивому мужчине.
     - Вы говорите насчет комедии? - спросил тот.
     - Да, насчет комедии. Я говорю, что это тоже высший сорт искусства.
     - Ваша правда, действительно высший сорт.
     Косой господин вскочил.
     - Драму-то вы,  милостивые государи,  -  воскликнул он, - куда деваете?
Как вы драму-то уничтожаете с вашей комедией?
     - Опять вы не понимаете того,  что вам говорят,  -  возразил хозяин.  -
Никто и  не  думает уничтожать вашей драмы.  Мы  сами очень любим и  уважаем
драматические таланты;  но в то же время понимаем и комедию,  говорим, что и
комедия есть тоже высокое искусство.
     - Да,  искусство,  но  только  балаганное,  -  заметил насмешливо косой
господин.
     Хозяин покатился со смеху.
     - Ну,  Никон Семеныч!  -  сказал он,  махнув рукою. - Вы говорите такие
уморительные вещи,  что  вам  даже  и  возражать нечего,  а  надобно  только
смеяться.
     Никон Семеныч побледнел.
     - Смеяться я сам умею громче вашего,  но не смеюсь,  хотя ваши мнения и
дерут мне уши, - возразил он.
     - Мои мнения не  могут драть ничьих ушей,  -  перебил хозяин,  -  я  их
высказывал в столицах,  и высказывал людям,  понимающим театр.  И наконец: я
мои мнения, Никон Семеныч, печатал и даже советовал бы вам их прочесть - они
во многом могут исправить ваши понятия.
     - Я уж стар учиться, особенно по вашим печатным мнениям.
     - Учиться никогда не поздно...  Вот это мне в  вас и неприятно:  вместо
того,  чтобы  хладнокровно рассуждать о  нашем  деле,  вы  припутываете вашу
личность и говорите потом дерзости!  Я,  конечно, вам извиняю, потому что вы
человек энергический, с пылкими страстями и воображением, одним словом - бог
вам судья - вы трагик, но, во всяком случае, не мешайте дела с бездельем.
     - Кто  ж  вам  мешает?  Что  вы  хотите этим сказать?  -  перебил косой
господин.  -  Вам самим было угодно пригласить меня сегодня на вечер,  и  я,
кажется, сейчас же могу освободить вас от моего присутствия.
     - То-то  вот и  есть,  что вы  все сердитесь,  а  хорошенько не  хотите
выслушать,  -  возразил Аполлос Михайлыч.  -  Дело  наше  очень просто и  не
головоломно: мы затеваем благородный спектакль - во-первых, для собственного
удовольствия,  во-вторых,  для удовольствия наших знакомых и, наконец, чтобы
благородным образом сблизить общество и  дать возможность некоторым талантам
показать себя;  но мы прежде всего должны вспомнить,  что у  нас очень бедны
материальные средства:  у нас нет залы,  мало денег,  очень неполон оркестр.
Приняв все  это  в  расчет,  мы  и  говорим,  что должны играть какую-нибудь
хорошую,  но немногосложную комедию.  Справедливо ли я,  господа,  говорю? -
заключил хозяин, обращаясь к слушателям.
     Господа, за исключением косого, кивнули в знак согласия головою.
     - Играйте бессмысленные водевили,  кто  вам  мешает!  -  произнес Никон
Семеныч.
     - Нет-с,  мы не водевили будем играть, но, как люди образованные, можем
сыграть пиесы из  хорошего круга.  Я  предлагаю мою комедию,  которую все вы
знаете и  которая некоторым образом одобрена вами,  а в заключение спектакля
мы дадим несколько явлений из "Женитьбы" Гоголя -  пресмешной фарс,  я видел
его в Москве и хохотал до упаду.
     - Я не могу участвовать, - сказал трагик.
     - Отчего же не можете? Для вас именно в этом-то фарсе и есть прекрасная
роль,  которую вы  отлично сыграете.  Это  роль Кочкарева -  этакого живого,
смешного чудака. В вас самих много живости и развязности: говорите вы вообще
громко и резко.
     - Благодарю   вас   за    определение   моего   амплуа,    -    перебил
обиженно-насмешливым голосом трагик,  - но только я не принимаю на себя этой
чести.  Дураков я никогда не играл и не понимаю их,  да и не знаю,  стоит ли
труда заниматься этими ролями.
     - Я одного только не понимаю,  - начал хозяин, - о чем вы беспокоитесь.
Я  прежде вам  говорил и  теперь еще  повто