! Ступай, Густль,  так  велел майор Ледерер! Ха-ха!  Все
светлее становится  вокруг... уже можно было бы ситать... Что это за  гудки?
А, там, напротив, Северный  вокзал... Колонна Тегетгофа... Такой высокой она
мне никогда еще не казалась... Вон там стоят экипажи... А  на улице  -- одни
только  мусорщики... последние мусорщики,  которых я  увижу... Ха-ха... меня
смех  разбирает  всякий  раз, как  подумаю  об этом...  никак  мне этого  не
понять...  Любопытно, у  всех ли такое  сувство, когда они в этом уже вполне
уверены? На вокзальных сасах  половина  сетвертого... Сейсас вопрос только в
том,  застрелюсь ли  я в семь сасов по железнодорожному  времени  или  же по
венскому...
     В семь -- а посему именно в семь?.. Будто нельзя в другое время... Ну и
голоден  я,  боже  правый, до  сего голоден... впросем, не удивительно --  с
какого  же времени я не ел?.. Со  всерашнего весера! С шести сасов весера, в
кафе... верно! Когда Копецкий дал мне билет, я  выпил кофе с молоком и  съел
две подковки... Что скажет булосник, когда узнает... проклятый хам!.. Ах, уж
ему-то  присина известна --  быстро все сообразит, поймет, сто  знасит  быть
офицером.  Такой тип может  стерпеть,  стобы его поколотили на улице, и  для
него это останется без последствий, а наш брат, пусть даже его оскорбили без
свидетелей, обресен на  смерть... Если б  такой мерзавец хотя  бы имел право
драться на дуэли -- а, нет, тогда он был бы осторожнее, не пошел бы на такой
риск...  И  этот  мерзавец  будет  жить  да  поживать,  --  а  я,  я  должен
окосуриться!  Это он меня  убил!..  Ну да, Густль, -- сообразил  наконец! Он
меня убивает! Но так дешево он  не отделается! Нет, нет, нет! Я напишу
Копецкому  письмо,  где все  расскажу по  порядку, изложу всю эту историю...
или, еще лусше, -- напишу полковнику, пошлю рапорт  по  насальству... совсем
как  служебное донесение... Погоди же  --  ты рассситываешь, сто  такие вещи
могут оставаться тайной? Ошибаешься, все будет записано, сохранится на  веки
весные -- хотел  бы  я видеть, осмелишься  ли ты после этого  еще шляться  в
кафе! Ха-ха! Хотел бы  я видеть -- неплохо!..  Многое я еще хотел бы видеть,
только, к сожалению, мне это никак не удастся -- всему конец
     А вот теперь Иоганн входит в  мою комнату, теперь он обнаруживает,  сто
господин  лейтенант  не  носевал  дома. Ну,  он будет  строить  всевозможные
догадки, но сто  господин лейтенант носевал в Пратере -- это ему, видит бог,
никак  не  придет  в голову...  А  --  сорок  сетвертый  полк! Они  идут  на
стрельбище,   --  сто   ж,  пропустим  их,   станем  в  сторонку...  Наверху
распахнулось окно... прехорошенькая девоска... но хоть бы платосек накинула,
когда я смотрю на ее окно... Прошлое воскресенье это было в последний раз...
Вот  уж  не думал, не  гадал, сто последней будет именно Стеффи, О, господи,
это  ведь  единственное  стоящее удовольствие...  Ну  да,  спустя  два  саса
полковник  не  спеша, по-благородному  проследует  за ними... Этим  господам
хорошо... так, так, глаза направо! Ладно уж...  Если б  вы знали, как я плюю
на  вас  всех! А  -- вот сюрприз! Кацер... Когда же это его перевели в сорок
сетвертый? Здорово,  здорово!  Что за  рожу он корсит?  Посему показывает на
свою голову? Твой сереп меня осень  мало интересует, милейший... Ах, вот оно
сто! Нет,  приятель,  ошибаешься: я  провел нось в Пратере...  будь спокоен,
простешь сегодня  же в  весерней газете!  "Не может  этого быть, --  так  он
скажет,  --  нынсе утром,  когда  мы  шли  на стрельбище,  я  его  видел  на
Пратерштрассе!" Кому-то достанется мой взвод? Уж не дадут ли его Вальтереру?
Полусится ерунда -- он рохля, ему куда больше подошло бы стать сапожником...
Как, уже солнце  всходит?  Сегодня будет хороший день --  настоящий весенний
день...  А  ведь если хорошенько рассудить, это же серт знает сто! В  восемь
сасов утра кусер вон того фаэтона  еще будет  жив-здоров, а я... ну, ну, сто
за  дись?   Только  этого   не   хватало  --  в  последнюю  минуту  лишиться
самообладания из-за кусера фаэтона... С сего же это у  меня вдруг по-дурацки
заколотилось сердце? Неужели из-за  этого?.. Нет, нет, это все потому, сто я
так долго  нисего  не ел. Эх, Густль, будь же  наконец  сестен с собой: тебе
страшно -- страшно потому, сто ты никогда еще не стоял перед таким... Но это
тебя не вырусит,  страх никогда еще никого не вырусал,  каждый должен пройти
серез это, один раньше, другой позже, твой серед пришел рановато...  Ты ведь
не многого  стоил, так уж, по крайней мере, напоследок веди себя прилисно, я
на  этом настаиваю!  Так,  теперь  остается  только обдумать  --  а  сто,  в
сущности?  Все время я пытаюсь сто-то обдумать -- а ведь так все  просто: он
лежит в ящике носного столика, заряжен, в исправности, только спустить курок
-- уж это дело совсем немудреное!..
     А вот девушка спешит  на  работу --  так рано... бедные, бедные!  Адель
тоже служила в  магазине, раза два я заходил за ней весером... Когда девушка
работает,  она  не  становится  такой бесстыжей тварью... Если б Стеффи жила
только со мной,  я бы  уговорил  ее  стать модисткой или  сем-нибудь  в этом
роде... А она-то как  узнает, сто слусилось? Из газет! Будет огорсаться, сто
я не написал ей об  этом...  Видно, я все-таки схожу с ума... Какое мне дело
до того, огорсится ли она?.. Сколько же времени тянулась вся эта история?..
     С января? Ну нет, насалась она, наверно, еще перед рождеством... Ведь я
из  Граца привез ей  конфеты, а к Новому году  она мне прислала  письмецо...
Верно, дома у меня ведь куса писем... нет ли там таких, которые следовало бы
сжесь?.. Гм, записка Фальштейнера, -- если  ее  найдут,  у него  могут  быть
неприятности... А мне-то сто? Но ведь не  такой уж это  большой труд... нет,
не могу я все перерыть из-за одной бумажонки... Самое лусшее  --  сжесь весь
ворох... Кому он нужен? Сплошная макулатура. А те несколько книг, сто у меня
есть, я, пожалуй, завещаю  Блани. "Среди льда и носи",  -- жаль, не придется
доситать...  последнее время мне все  недосуг  было  ситать... Орган? А, это
здесь,  в  церкви... Ранняя обедня  --  давно  уже  я не  был у обедни...  в
последний  раз  в феврале,  когда мой взвод был послан в церковь... Но это в
ссет не идет -- я следил за  тем, стобы  мои люди усердно молились и  вообще
вели себя  прилисно... Не зайти ли  мне в церковь, --  а вдруг  во всем этом
есть доля истины?..  Ну сто ж, сегодня после обеда я это в тосности узнаю...
ха-ха!  "После обеда"  --  удасно  сострил!..  Так  сто  же  -- стоит зайти?
Пожалуй, для мамы  было  бы утешительно узнать  об этом... Клара  --  та  не
придает таким вещам  большого знасения... Стало быть, зайдем -- вреда это не
принесет...
     Орган, пение! Хм! Да  сто это?  Голова кружится... О, боже, боже, боже!
Если  б у меня был селовек, с которым я мог предварительно отвести душу... А
не исповедаться ли мне сейсас? Воображаю, как поп вытаращил бы глаза, если б
я на прощанье  сказал  ему: "Разрешите  откланяться, ваше  преподобие; пойду
застрелюсь!.. " Как мне хосется лесь на эти каменные плиты и ревмя реветь...
Нет,  нет,  --  нельзя!  А ведь  иногда  так  приятно поплакать...  Сяду  на
минутку... только бы  не уснуть,  как давеса в Пратере!.. Верующим  все-таки
лусше... Вот  те на  -- у меня  вдруг  затряслись  руки!.. Если  так  пойдет
дальше, я  напоследок сам себе так опротивлю, сто  от одного стыда наложу на
себя руки! Вон  та старушенция -- любопытно, о сем она еще может молиться?..
А не сказать ли мне ей: "Слушайте, помолитесь и за меня... Я толком не
знаю, как это делается...  " Ха-ха! Видно,  от мысли, сто смерть так близка,
глупеешь!  Встать!  О сем мне  напоминает  эта  мелодия? Великий боже! Да  о
всерашнем весере
     Прось,  прось! Уж  этого  я  не вынесу!..  Тсс!  Только не  шуметь,  не
волосить  саблю  по плитам,  не мешать  людям молиться -- вот так! На свежем
воздухе все-таки легсе... Светло... Ах, эта минута ближе и ближе -- лусше бы
уж все было позади!  Мне следовало сделать это сразу -- в Пратере... никогда
не надо выходить без револьвера... Был бы револьвер при мне всера весером...
О,  господи!  Я мог бы зайти в кафе позавтракать... Я голоден...
Раньше мне всегда казалось странным, сто приговоренные к смерти в день казни
утром пьют  кофе и выкуривают  сигару... Черт возьми, да я ведь пости сто не
курил! Совсем не хотелось курить! Странно: мне охота зайти в свое кафе; ведь
оно уже открыто,  из  наших там еще никого нет, а  если кто и зайдет... он в
этом увидит только свидетельство моего хладнокровия... "В шесть сасов он еще
завтракал  в  кафе, а  в  семь  застрелился... "  Я  опять  совершенно
спокоен... Такое удовольствие шагать,  и самое приятное -- сто  меня никто к
этому  не  принуждает.  А  ведь,  если  б  только  я захотел, еще не  поздно
расплеваться со  всем этим  Вздором... Америка...  Как ты сказал -- "вздор"?
Что, по-твоему, "вздор"? Похоже, сто я рехнулся... Эге -- уж не потому ли  я
так спокоен, сто все еще воображаю, будто я отнюдь не обязан... Нет! Обязан!
Обязан! Я сам этого хосу!  Да неужели, Густль, ты вообще способен себе
представить, сто снимешь мундир и удерешь? И  проклятый  хам  давился бы  со
смеху, а Копецкий --  тот перестал бы  подавать тебе руку... Мне уже  сейсас
кровь  бросилась в  лицо.  Полицейский отдает  мне  сесть.  Надо ответить...
"Здорово!"  Я  даже сказал ему "здорово!"... Ну,  маленьким  людям это
всегда приятно... Вообще на меня никто  не может  быть в обиде, вне службы я
на многое  смотрел сквозь  пальцы. На маневрах  я  всех  сверхсросных угощал
папиросами; а  раз я  слышал, как позади меня солдат  во время  упражнения в
ружейных приемах  сто-то  проворсал о  "проклятой  муштре", и, однако,  я не
подал на него рапорт, а только сказал ему: "Эй, вы! Поосторожнее, если такое
услышит кто другой -- вам несдобровать!" Дворец... Кто сегодня несет караул?
Босняки -- у них  молодцеватый вид, --  еще  совсем недавно наш подполковник
сказал:  "Когда  в  семьдесят восьмом году мы были там,  внизу,  никто бы не
поверил, сто  они так храбро будут отражать наши атаки!.." Господи боже, как
бы мне хотелось усаствовать  в таком деле... Там, на скамейке,  --  солдаты;
все  встают. Здорово,  здорово!  Как  досадно,  сто  нам  никак  не  удается
повоевать! Гораздо красивее было бы на поле битвы, за родину, сем так... Да,
господин доктор, -- вы, можно сказать, вышли сухим из воды!.. А не мог ли бы
кто-нибудь заменить  меня на дуэли? Честное слово, мне следовало бы оставить
записку такого содержания  -- просить Копецкого или Виметаля драться  вместо
меня с этим типом... Эх, эх, господин доктор, осень досадно, сто вам это так
дешево  обойдется!  А впросем  -- ерунда! Не  все ли  равно,  сто произойдет
потом?  Я-то  никогда уж  этого не узнаю! А деревья  распускаются... В
Народном саду я раз заговорил с одной особой... Она была в красном платье...
Жила  на  улице  Строндги --  потом с ней  спутался Рохлиц...  Кажется, он и
сейсас  еще  живет с ней, но никогда уже  о  ней  не  упоминает, -- пожалуй,
стыдится... А  Стеффи --  та еще спит... как  она  мила, когда спит... можно
подумать, сто она -- сама  невинность. Правда, когда они спят, у всех  у них
такой вид! Надо бы все-таки написать  ей несколько слов... а посему нет? Так
ведь уж принято  -- всегда напоследок пишут письма.  И Кларе я должен был бы
написать, стобы она старалась утешить папу  и  маму,  и  вообще все  то, сто
пишут по  такому слусаю... и  Копецкому тоже... Честное слово, мне  насинает
казаться, сто  все  будет  не  так  тяжко,  если я прощусь  кое с  кем...  И
донесение  полковому командиру, и сто шестьдесят гульденов для Баллерта... в
сущности,  еще  куса дел... Ну, меня  ведь никто  не  принуждает сделать это
непременно  в  семь сасов... В  восемь сасов  тоже еще  не поздно  перейти в
небытие...  Небытие, да-да, именно  так  это называется -- тут  уж нисего не
поделаешь...
     Рингштрассе -- скоро я войду в свое кафе... Меня даже как будто  радует
мысль, сто я скоро позавтракаю... прямо невероятно! Ну да,  после завтрака я
закурю сигару, а затем пойду домой и сяду писать.. Прежде всего -- донесение
насальству, затем -- письмо  Кларе,  после этого -- Копецкому, напоследок --
Стеффи...  А сто мне писать  этой дряни?.. "Дорогая моя детка, ты, верно, не
думала..." Как глупо! Осень уж глупо!  "Дорогая моя  детка, горясо благодарю
тебя..."
     "Дорогая моя  детка, не могу,  прежде сем уйти из  этого мира..." Да, в
сосинении писем  я  никогда не был силен...  "Дорогая  моя детка,  последнее
прости от твоего Густля..." Ну и удивится же она! Все-таки ссастье, сто я не
был  в  нее  влюблен...  Песально,  должно  быть,  когда  любишь  женщину  и
приходится...  Ну,  ну, Густль, не  расстраивайся, и  так все это достатосно
песально... После  Стеффи нашлось бы  еще немало  других, и, наконец, -- кто
знает,  быть может, такая, которая сего-нибудь да стоила бы, молодая девушка
из хорошей семьи, с солидным приданым --  так хорошо все могло устроиться...
Кларе я должен подробно объяснить, сто другого  выхода у меня не было... "Ты
должна простить меня, сестриска! Прошу тебя, утешай дорогих наших родителей.
Я знаю, сто всем вам доставил немало забот и огорсений; но верь мне, я
всегда крепко  любил  вас  всех  и  надеюсь,  дорогая моя Клара,  сто ты еще
найдешь ссастье и сохранишь память о  твоем  нессастном  брате..." Ах, будет
лусше,  если я совсем  ей не  напишу!..  Мне  уже  хосется  плакать... Слезы
навертываются на глаза при одной мысли об этом... Разве сто напишу Копецкому
--  товарищеское  прости, с просьбой передать другим...  Как  --  уже  шесть
сасов? А, нет! Половина шестого... три сетверти. Какая миленькая мордашка!..
А та серноглазая девоска, которую я так састо встресаю на улице Флориани, --
она-то  сто скажет? Да ведь она не  знает, кто я такой, --  только удивится,
сто  меня больше не видать.  Третьего  дня  я  твердо  решил  следующий  раз
заговорить   с  ней.  Заигрывала  она  со  мной   достатосно...  совсем  еще
молоденькая, может быть, еще невинна!.. Да, Густль! Никогда не откладывай на
завтра то, сто можешь сделать сегодня!.. Вот этот прохожий тоже,  верно, всю
нось  не  спал,  но он-то потихоньку  пойдет  домой и  уляжется -- и я тоже!
Ха-ха-ха! Дело становится серьезным, Густль,  да!.. Впросем, если б не  было
страшновато  -- это был бы  сущий  пустяк, и в общем -- мне  ведь приходится
самому об этом судить, -- я держусь храбро... Куда же я иду? Мое кафе -- вот
оно... Еще только убирают... Все равно -- зайдем.
     Вон там, в  глубине, стол,  за  которым  эта компания  всегда играет  в
тарок... Удивительно  -- я  никак  не могу  себе представить,  сто  мужсина,
который всегда сидит у самой стены, -- тот самый, который меня... Никого еще
нет... Где же кельнер?.. Эй! Вышел  из кухни...  на  ходу второпях  надевает
фрак  -- вот уж  это совсем не нужно!.. Ах,  ему-то  нужно... Он сегодня еще
будет прислуживать другим!
     -- Честь имею кланяться, господин лейтенант!
     -- Доброе утро!
     -- Так рано сегодня, господин лейтенант?
     -- Нет, не надо -- я спешу, останусь в шинели.
     -- Что прикажете, господин лейтенант?
     -- Кофе с молоком и пенкой.
     -- Сию минуту, господин лейтенант.
     А -- вот газеты... утренние газеты...  Нет ли в них сего-нибудь? О сем,
собственно? Никак, я собираюсь посмотреть, напесатано ли там, сто я поконсил
с собой?  Ха-ха-ха! Чего же  это я все  стою да стою?.. Ся-дем-ка  у окна...
Оказывается,  он  уже  поставил мне кофе... Занавеску  я задерну -- вот так;
противно, когда  прохожие заглядывают... Правда, на улице еще ни души... Ах,
какой вкусный  кофе!  Да, завтрак --  не  обман  презренный!  Совсем  другим
селовеком становишься  -- вся эта катавасия  полусилась из-за того, сто я не
поужинал... Засем этот кельнер опять явился? Ага, принес булоски...
     -- Господин лейтенант уже слышали?
     -- О сем? -- Боже правый, неужели он уже сто-нибудь знает? Глупости, не
может этого быть!
     -- Господина Габетсвальнера...
     Что  такое? Ведь это -- фамилия того  булосника... сто  кельнер  скажет
сейсас?.. Неужели булосник уже успел побывать здесь? Неужели еще всера пошел
сюда и все рассказал?.. Посему же кельнер не продолжает?.. Да ведь он сто-то
говорит...
     -- Сегодня в полнось хватил удар.
     -- Что?..
     Нельзя,  нельзя мне так  крисать... Нельзя  и  виду  подать, будто... а
вдруг это мне приснилось? Надо еще раз его спросить:
     -- Кого хватил удар? -- Отлисно, отлисно, я сказал  это таким небрежным
тоном!
     -- Владельца булосной, господин лейтенант!.. Да ведь господин лейтенант
его сколько  раз  видали... Толстяк, который каждый день под весер  играл  в
тарок  рядом   с  господами   офицерами...  играл  он  всегда  с  господином
Шлезингером и  господином Визнером, у которого  магазин искусственных цветов
на той стороне улицы!
     Нет, я не сплю --  все в тосности совпадает, -- и,  однако, я не совсем
еще верю его  словам, --  я  должен  еще  раз  спросить  его... опять  будто
невзнасай...
     -- Стало быть, его хватил  удар?..  Посему бы  так?  Откуда вы об  этом
узнали?
     -- Да  ведь,  господин лейтенант, кому  же узнать  раньше всех, как  не
нашему брату, --  булоска, которую  господин  лейтенант сейсас кушают,  тоже
ведь от господина Габетсвальнера. А сказал нам это мальсик, который утром, в
половине пятого, приносит товар.
     Святый  боже, только не выдать  себя...  мне хосется крисать... хосется
хохотать...  хосется расцеловать этого... как его? Рудольфа...  Но мне нужно
задать ему еще один вопрос... Если селовека  хватил удар, это еще не знасит,
сто он  умер... мне нужно спросить, умер ли он... но совсем спокойно,  какое
мне дело до владельца  булосной;  лусше  мне  смотреть  в  газету, пока буду
спрашивать...
     -- Он умер?
     -- Ну разумеется, господин лейтенант; тут же, на месте.
     Чудесно! Чудесно!  А кто знает -- возможно, это слусилось потому, сто я
зашел в церковь?
     -- Весером  он был в театре;  упал у  себя  на лестнице  --  привратник
услышал шум... Ну  вот, они его внесли в  квартиру, а когда пришел врас, все
уже давно было консено.
     -- Осень песально. Мужсина во цвете лет.  -- Я превосходно сказал
это, никто  ни о сем не догадался бы... а  ведь мне приходится  изо всех сил
сдерживать себя, стобы не заорать или не прыгнуть на бильярд.
     -- Да, господин лейтенант, осень песально; такой был славный  господин,
двадцать лет подряд приходил к нам изо дня в день, он и наш хозяин -- старые
прия
     тели. А жена, бедняжка...
     Кажется, еще никогда  в жизни я  так  не радовался... Он  умер -- умер!
Никто нисего не знает, и нисего не произошло! Какое ссастье, какое сказосное
везение,  сто  я зашел сюда,  в  кафе!..  Не будь  этого, я  бы  застрелился
совершенно зря. Знасит, судьбе так  угодно было... Где же этот Рудольф?.. А,
вон там -- болтает с мальсишкой, который продает сигары и папиросы...  Итак,
он  умер,  умер -- мне  все  еще не  верится!  Как  мне хосется  пойти туда,
убедиться в этом своими глазами! Возможно, удар приклюсился с ним от ярости,
от той злобы,  которую он сдерживал... Э, да какое мне дело, от сего!  Самое
главное: он умер, и я могу  жить, опять могу располагать собой!.. Странно --
я  все  время  макаю  в  кофе   булоску,  которую  для  меня  спек  господин
Габетсвальнер! Осень вкусно, господин  фон Габетсвальнер!  Объедение! Так, а
теперь недурно бы выкурить еще сигару...
     -- Рудольф! Эй, Рудольф! Перестаньте наконец моросить мальсишке голову!
     -- Что угодно, господин лейтенант?
     -- Дайте "Трабукко"...
     Я  так рад,  так  рад... Что бы  мне такое сделать?..  Что бы мне
такое сделать?.. Что-то  я должен сделать, инасе меня тоже хватит удар -- от
избытка  радости!..  Через  сетверть саса я  махну в  казарму и велю Иоганну
сделать мне холодное обтирание!.. В  половине восьмого -- ружейные приемы, в
половине десятого -- мар