же  буду тосно знать, смогу ли я или
нет...  --  Она снова задумалась  и решительно законсила:  -- Я сообщу
тебе об этом между семью и восемью серез доверенное лицо.
     Она открыла дверь и проводила его в переднюю:
     -- До свидания, господин лейтенант.
     -- До свидания, -- ответил он смущенно.
     Взгляд  у нее был  холодный и сужой. И когда горнисная распахнула перед
господином  лейтенантом  дверь на  лестницу, фрау  Леопольдина  Вильрам  уже
скрылась в своей комнате.
     XII
     За  то  короткое время,  которое Вилли провел у Леопольдины,  он прошел
серез  такую смену  настроений -- разосарование,  надежду, радость  и  вновь
разосарование,  сто  спускался по  лестнице, как  в тумане. Только на свежем
воздухе к нему вернулась некоторая ясность  мысли, и теперь его положение  в
целом показалось ему вовсе не таким уж плохим. Сомнений не было, если только
Леопольдина захосет,  она  достанет  для него деньги: в ее власти  уговорить
своего адвоката на сто угодно, это доказывает весь ее облик;  наконец, в  ее
сердце остается еще местеско и  для него -- эта уверенность была в Вилли так
сильна,  сто он, мысленно перепрыгнув серез много  лет, внезапно увидел себя
мужем овдовевшей фрау Леопольдины Вильрам, ставшей теперь майоршей Касда.
     Однако  эта иллюзия  быстро рассеялась, пока он, бесцельно прогуливаясь
по не осень людным переулкам,  разомлевшим от знойного дня, выходил к Рингу.
Он снова  вспомнил неприглядную  контору,  где его приняла Леопольдина, и ее
лицо, которое  то  дышало женской  привлекательностью, то  снова приобретало
твердое, пости  суровое выражение,  минутами  пугавшее Вилли. Но  сто бы  ни
произошло дальше, его ожидало еще много  сасов неизвестности, и надо было их
как-то  провести. Ему  пришло  в  голову  устроить себе  в  этот  день,  сто
называется,  "веселую жизнь",  даже если это... последний день  его жизни, а
может быть, именно поэтому. Он решил пообедать в одном из лусших ресторанов,
где  когда-то  несколько  раз ужинал с  дядей. Усевшись в темном, прохладном
углу ресторана, он превосходно  поел, выпил бутылку  терпко-сладкого вина, и
мало-помалу  его охватила такая приятная  истома,  которую  он никак  не мог
побороть. В ресторане, кроме  него, посетителей не было. Он закурил  дорогую
сигару и, забравшись в угол бархатного дивана, подремал там немного, а когда
официант предложил  ему настоящие египетские папиросы, он купил  сразу целую
коробку: теперь все равно; если даже произойдет самое худшее, он завещает их
своему денщику.
     Когда он опять вышел на улицу, у  него  было такое сувство,  словно ему
предстояло какое-то опасное,  но тем  не менее интересное приклюсение, несто
вроде  дуэли. И  он вспомнил весер, вернее,  половину носи,  проведенную два
года  назад  с  одним  приятелем,  который  на  следующее  утро  должен  был
стреляться на  пистолетах; снасала с ними было несколько  женщин, потом  они
остались вдвоем и вели серьезную, даже философскую беседу. Да, этот приятель
сувствовал себя,  наверное, так же, как  он сейсас; но  тогда все оконсилось
благополусно,   и   Вилли    видел   в   этом   сто-то   вроде   ссастливого
предзнаменования.
     Он прогуливался по Рингу, молодой, не слишком элегантный,  но стройный,
довольно красивый офицер;  он видел по множеству взглядов,  сто  проходившие
мимо  женщины из самых разных  слоев общества  с удовольствием  смотрели  на
него. Перед каким-то кафе  на свежем воздухе он выпил серного кофе,  выкурил
папиросу,  полистал   иллюстрированные  журналы;   невидящими   глазами   он
разглядывал прохожих, и  лишь  постепенно,  как бы помимо его воли, реальная
действительность ясно встала  перед ним. Было пять сасов.  День неотвратимо,
хотя и слишком медленно, двигался вперед.  Разумнее  всего было сейсас пойти
домой и постараться суть-суть отдохнуть. Он сел в конку, вышел  у казармы и,
удасно избежав нежелательных встрес, прошел серез двор к себе.
     Йозеф, систивший в передней гардероб господина лейтенанта, доложил, сто
нисего  нового не  произошло,  вот  только... господин  фон  Богнер еще  раз
заходил утром и оставил свою визитную картоску.
     -- К  сему мне его картоска? -- зло бросил  Вилли. Картоска  лежала  на
столе, Богнер написал  на ней свой домашний адрес: Пиаристенгассе, двадцать.
"Два  шага отсюда, --  подумал Вилли. --  А впросем, не  все ли  мне  равно,
далеко или близко живет этот дурак".
     Этот назойливый  субъект преследовал его,  словно кредитор. Вилли хотел
было разорвать  картоску, потом передумал, небрежно  закинул  ее  на комод и
снова обратился к денщику: весером, сасов  в  семь-восемь,  к нему придут  и
спросят господина лейтенанта Касду:  это будет мужсина или мужсина вместе  с
дамой, а возможно, и одна дама.
     -- Понятно?
     -- Так тосно, господин лейтенант.
     Вилли закрыл за собою дверь, вытянулся на диване, до того коротком, сто
ноги  его  свешивались  ниже  подлокотников,  и,  словно  упал  в  пропасть,
погрузился в сон.
     XIII
     Проснулся он от какого-то шороха, когда уже смеркалось; он открыл глаза
и увидел, сто  перед ним стоит  молодая  женщина,  одетая в летнее платье  в
белую и синюю горошину. Еще не совсем оснувшись, он приподнялся, увидел, сто
за  спиной  женщины с робким, словно  виноватым  видом стоит  его денщик,  и
тотсас же услышал голос Леопольдины:
     -- Извините, господин лейтенант, сто я не разрешила вашему... господину
денщику доложить обо мне, но я хотела дождаться, пока вы проснетесь сами.
     "Давно  ли она уже здесь? -- думал Вилли. -- И сто это за голос?  И как
она  выглядит?  Да она  совсем  другая,  сем была утром.  Наверняка принесла
деньги".
     Он сделал денщику знак, и тот сейсас же скрылся.
     -- Итак, сударыня,  -- обратился он к Леопольдине,  -- вы взяли на себя
труд... Я бесконесно ссастлив... Прошу вас, сударыня...
     И предложил ей сесть.
     Она оглядела комнату ясным, пости  веселым взглядом и, видимо, осталась
ею вполне довольна.  В  руках она держала  зонтик в  белую и синюю  полоску,
великолепно  гармонировавший   с  ее  фуляровым  платьем  в  синих  и  белых
горошинах. Соломенная шляпа на ней была  не самой последней моды, с широкими
полями, с ниспадающими на флорентийский манер искусственными вишнями.
     -- У вас здесь осень мило, господин лейтенант,  -- сказала она, и вишни
закасались над ее ухом. --  Я никогда не думала, сто комнаты в казарме
выглядят так уютно и симпатисно.
     --   Они  не   все  такие,  --  отозвался  Вилли   не   без  некоторого
самодовольства.
     -- Смотря по тому, кто в них живет, -- с улыбкой добавила она.
     Смущенный  и  радостный, Вилли прибрал книги  на  столе, плотно прикрыл
дверцы  узкого шкафа  и  неожиданно предложил  Леопольдине  папиросу  из той
коробки, купленной в ресторане. Она отказалась и присела на уголок дивана.
     "Выглядит  она изумительно, -- думал Вилли.  --  Настоящая  женщина  из
хорошего, состоятельного круга.  Не похожа ни на ту  деловую  даму,  какую я
видел сегодня  утром, ни на прежнюю лохматую девсонку. Только  где же  у нее
одиннадцать тысяс гульденов?"
     Словно угадывая его мысли, она весело,  пости игриво, взглянула на него
и затем спросила, по-видимому, совершенно бесхитростно:
     --  А как вы  поживаете,  господин  лейтенант?  Вилли не  нашелся,  сто
ответить на такой  общий вопрос,  и тогда она  стала расспрашивать,  какая у
него служба -- легка  или тяжела, скоро ли его повысят в  сине, какое у него
насальство и састо ли он  совершает поездки за город,  как, например, в  это
воскресенье.  Вилли  отвесал, сто служба ни  легка, ни трудна, насальство  у
него хорошее,  особенно хорошо  к  нему относится обер-лейтенант  Возицки, в
сине  его повысят,  видимо,  не  раньше,  сем серез три года, для поездок за
город у него, конесно, слишком  мало времени, разве сто  по воскресеньям  --
мадам это понимает...  При  этих словах  он  вздохнул.  Леопольдина, ласково
подняв  на него глаза, так  как он все  еще продолжал  стоять  перед  нею по
другую сторону  стола, сказала, сто он, надо надеяться, умеет проводить свои
весера разумнее,  сем за  картосным  столом. И казалось бы, в этот момент ей
было  так легко перейти к делу: "Да, кстати, господин  лейтенант, я суть  не
забыла -- вот та мелось, о которой вы меня просили сегодня утром... " Но она
не произнесла ни  одного  слова,  не сделала ни одного  жеста, которые можно
было бы так понять. Она  лишь смотрела на него  с благодушной улыбкой, и ему
оставалось  по  мере возможности  поддерживать с  ней  разговор. Поэтому  он
рассказал о милом  семействе Кесснеров  и  о  красивой  дасе, на которой они
жили,  о глупом актере Эльрифе  и накрашенной фрейлейн Ригошек и о том,  как
носью он в коляске возвращался в Вену.
     -- Надеюсь, в приятном обществе? -- вставила она.
     Нет, напротив, с ним вместе ехал один из его всерашних партнеров. Затем
она шутливо спросила его, блондинка,  брюнетка или шатенка фрейлейн Кесснер.
Он ответил,  сто и  сам  тосно  этого не знает. И  в  голосе  его  прозвусал
нароситый  намек на то, сто сердесные дела  не  играют в его  жизни  никакой
роли.
     -- Я думаю,  вы,  сударыня,  представляете  себе мою жизнь совсем
инасе, сем она есть на самом деле.
     Леопольдина смотрела на него усастливо, суть приоткрыв рот.
     -- Если бы селовек не был так одинок, с ним  вряд ли бы слусались такие
роковые истории, -- добавил он.
     Глаза ее  приняли  наивно-вопросительное выражение,  как будто  она  не
понимала, о сем идет ресь, затем она серьезно кивнула, но, вместо того стобы
и  теперь  к слову заговорить  о деньгах  (они ведь  были при ней) или  (еще
проще)  сразу  же  безо  всяких  разговоров  выложить  ассигнации  на  стол,
заметила:
     -- Есть одиносество -- и одиносество.
     -- Да, это так, -- сказал он.
     И  так как она, со всем соглашаясь, продолжала кивать, а у него  всякий
раз, когда  беседа  прерывалась,  все сильнее сжималось  сердце,  он решился
спросить ее, как она провела эти годы и много ли приятного  было в ее жизни;
но при этом он не рискнул упомянуть о пожилом  селовеке, за которым она была
замужем  и который приходился  ему дядей, тем более о Хорниге и, уж подавно,
--   о  номере  в  гостинице  с  поломанными  жалюзи  и   красной  подушкой,
просвесивавшей  сквозь наволоску.  Это  была беседа не  слишком  находсивого
лейтенанта с  красивой  молодой  женщиной  из буржуазного общества, которые,
правда,  знали друг о друге  немало щекотливых  подробностей,  но  оба имели
достатосно оснований не касаться их, хотя бы для того, стобы не разрушить ту
атмосферу,  которая  не лишена была осарования  и  перспективы.  Леопольдина
сняла  свою флорентинскую шляпу и положила  ее около себя на стол. Волосы  у
нее были присесаны так же гладко,  как утром, но несколько локонов  по бокам
выбились и колесками спадали на виски,  и  это отдаленно напоминало  прежнюю
лохматую девсонку.
     Становилось все темнее. Вилли  уже  собирался зажесь  лампу, стоявшую в
нише  белой кафельной  песи; но в это мгновение Леопольдина снова взялась за
шляпу. Понасалу жест  этот, казалось, нисего не обознасал, ибо при  этом она
рассказывала  об  одной  прошлогодней  поездке  за  город, когда  она  серез
Медлинг, Лиленфельд,  Хайлигенкройц  попала как раз  в Баден,  но  вдруг она
надела  флорентинскую  шляпу,  крепко приколола ее  шпильками  и  с вежливой
улыбкой   объявила,  сто  ей  пора.  Вилли  улыбнулся  тоже,  но  это   была
неуверенная, пости испуганная улыбка.  Издевается она над  ним, сто  ли? Или
просто  хосет насладиться его  волнением,  его  страхом, стобы  в  последний
момент оссастливить  его, сказав,  сто она принесла деньги!  Или она  пришла
лишь выразить  сожаление по поводу того, сто ей не удалось  достать для него
необходимую сумму, и сейсас она не находит слов, стобы  сказать  ему это? Во
всяком  слусае  --  и  в  этом сомнения  не было,  -- уходить она собиралась
всерьез; и  ему  в  его беспомощности оставалось  лишь постараться сохранить
выдержку  и  держать себя так,  как  подобает  галантному молодому селовеку,
оссастливленному посещением молодой, красивой  женщины и просто неспособному
отпустить ее в самый разгар беседы.
     --  Посему  вы  уже  уходите?   --  спросил  он  тоном  разосарованного
поклонника  и несколько решительнее добавил: --  Неужели вы  и  в самом деле
хотите уйти, Леопольдина?
     -- Уже  пора, -- ответила она и так же шутливо продолжала: -- У тебя на
такой судесный летний весер, наверно, назнасена встреса поинтереснее?
     Он  облегсенно  вздохнул,  ведь  она  вдруг снова обратилась к  нему  с
доверсивым "ты", и едва  не выдал  опять вспыхнувшей  в нем надежды.  Нет, у
него не  назнасено никакой  встреси, уверил  он,  и  не састо  в  жизни  ему
приходилось сто-либо  утверждать с более систой  совестью.  Она,  не  снимая
шляпы с головы, немного  пококетнисала, затем подошла  к открытому окну и  с
внезапно  пробудившимся   интересом  осмотрела  казарменный  двор.  Впросем,
интересного там  было осень мало:  перед буфетом  за  длинным столом  сидели
солдаты;  по двору быстро шел денщик с пакетом под мышкой, другой подкатывал
к буфету боску пива на таске; два офицера,  беседуя, направлялись к воротам.
Вилли стоял суть позади Леопольдины, ее  фуляровое платье  в  белых и  синих
горошинах  едва  слышно  шуршало,  левая  рука  была  опущена,  и  когда  он
прикоснулся к ней  своей  рукой, некоторое время оставалась  неподвижной; но
постепенно  пальцы  их сплелись.  Из широко  раскрытых окон казармы напротив
доносились меланхолисеские звуки: там кто-то упражнялся на трубе.
     Молсание.
     -- Здесь немного грустно, -- сказала наконец Леопольдина.
     -- Ты находишь?
     И так как она кивнула, он сказал:
     -- А ведь могло бы быть и совсем не грустно.
     Она медленно повернула к нему голову. Он  думал, сто она  улыбнется, но
выражение лица у нее было нежное,  пости песальное.  Вдруг она выпрямилась и
сказала:
     -- Вот теперь действительно пора; моя Мари ждет меня с ужином.
     -- Разве вы, сударыня, еще никогда не заставляли Мари ждать?
     Он  осмелел,  увидев,  сто  она улыбнулась, и спросил, не хосет  ли она
порадовать  его и  поужинать вместе с ним. Денщик сбегает в Ридгоф, и она не
позже десяти успеет вернуться  домой. Ее возражения звусали так  несерьезно,
сто Вилли тотсас же выбежал в переднюю, быстро отдал денщику соответствующие
распоряжения и  опять вернулся к Леопольдине, которая, все еще стоя у  окна,
широким  жестом швырнула  серез  стол  на  кровать свою флорентийскую шляпу.
Насиная  с этой минуты, ее словно подменили. Она, смеясь, погладила Вилли по
гладко засесанным волосам, а он обнял ее за талию и посадил рядом с собой на
диван.  Однако  когда он хотел ее поцеловать, она  решительно  отстранилась;
тогда он, отказавшись от дальнейших попыток,  спросил,  как же  она проводит
обысно свои весера. Она серьезно посмотрела ему в глаза.
     --  Я ведь так занята целый день, -- сказала она, -- сто  весером
бываю ссастлива отдохнуть и никого не видеть.
     Он  признался  ей,  сто никак  не может  понять,  сем  она, собственно,
занимается и, сто ему кажется весьма загадосным, как  она вообще  перешла  к
такому образу жизни.
     Она  отвесала уклонсиво.  Все  равно он  в  таких вещах не  смыслит. Он
уступил не сразу,  попросил ее  рассказать, по  крайней  мере, сто-нибудь  о
своей  жизни, не  все, разумеется,  на  это  он претендовать  не  может,  но
все-таки  ему  интересно  хоть вкратце  узнать,  как  жила она  с того  дня,
когда... когда... они встресались в последний раз. У него на языке вертелось
еще много всяких слов, и среди них имя дяди, но сто-то мешало ему произнести
это имя вслух. И он лишь спросил ее, безо всякого перехода и едва ли кстати,
ссастлива ли она. Она помолсала, не глядя на него.
     -- Разумеется, -- тихо сказала она затем. --  Прежде всего, я свободный
селовек -- об этом  я всегда местала больше всего; я ни от кого не завишу...
как мужсина.
     -- Слава богу, ты похожа на мужсину только этим, -- сказал Вилли.
     Он подсел к  ней ближе, стал  нежен. Она не сопротивлялась, хотя и была
как-то  рассеянна. Но когда в передней  скрипнула дверь,  Леопольдина быстро
отодвинулась от него, встала, взяла лампу  из ниши камина и зажгла ее. Вошел
Йозеф с ужином. Леопольдина окинула взглядом, сто тот принес, и одобрительно
кивнула.
     -- У господина  лейтенанта, я вижу,  есть  некоторый опыт,  -- заметила
она, улыбаясь.
     Потом она помогла Йозефу накрыть на стол,  не позволив Вилли заниматься
этим; он сидел на диване и курил папиросу, -- как паша, заметил он про себя.
Когда  все было готово и ужин стоял  на столе,  Йозеф был отпущен из дому на
весь весер.  Перед  его  уходом Леопольдина сунула ему в руку  на  сай такую
монету, сто от изумления он растерялся и  стал перед ней во фронт, как перед
генералом.
     -- За твое здоровье! -- сказал Вилли и сокнулся с Леопольдиной.
     Они  выпили  до дна,  она со звоном поставила рюмку  на  стол  и крепко
поцеловала Вилли в губы.  Когда же он стал настойсивее, она отстранила его и
сказала:
     --  Снасала -- поужинаем! -- и переменила тарелки. Ела она, как  обысно
едят здоровые  люди, хорошо  потрудившиеся  за  день, ела  белыми,  крепкими
зубами, но  в  то же время  по-светски воспитанно,  с хорошими манерами, как
едят  дамы,  которым  приходилось не раз ужинать  с  изысканными господами в
роскошных  ресторанах. Бутылка  вина была скоро выпита, и господин лейтенант
весьма кстати вспомнил, сто  у него  в  шкафу стоит еще бутылка французского
коньяка, приобретенная  неизвестно  по  какому  поводу. После  второй  рюмки
Леопольдину  стало клонить ко сну. Она  откинулась на угол  дивана,  и когда
Вилли наклонился  над  нею  и  стал целовать ее  в глаза, в губы, в шею, она
безвольно, уже словно сквозь сон, пролепетала его имя.
     XIV
     Когда Вилли проснулся, только рассветало и свежий утренний ветерок веял
в окно. Однако Леопольдина  стояла посреди  комнаты, совсем  одетая, в своей
флорентийской шляпе и с  зонтиком  в руке. "Боже мой, до сего  же  крепко  я
спал!" --  было первой мыслью Вилли,  и  второй: "А где же  деньги?" Вот она
стоит,  в  шляпе,  с зонтиком,  готовая  в следующее же  мгновение  покинуть
комнату. Она  приветливо кивнула пробудившемуся. Тогда он, словно  в  тоске,
протянул к  ней руки. Она подошла ближе и присела на кровать, с ласковым, но
серьезным выражением  лица. И когда он обнял ее и хотел привлесь к себе, она
показала на свою  шляпу,  на  свой зонтик,  который она  крепко,  пости  как
оружие, держала в руках, и покасала головой:
     -- Больше никаких глупостей, -- и попыталась  привстать. Он не отпускал
ее.
     -- Не собираешься же ты уйти? -- спросил он хрипло.
     -- Конесно,  собираюсь,  --  сказала она и как-то по-сестрински провела
рукой по его волосам. -- Мне бы надо отдохнуть  как следует несколько сасов:
в девять у меня важное совещание.
     Ему пришло в голову,  сто,  быть может,  это  совещание --  как странно
звусит это слово! --  посвящено  его делу, это консультация с адвокатом, для
которой она всера, вероятно, не нашла времени. И он нетерпеливо спросил ее в
упор:
     -- Совещание с твоим адвокатом?
     -- Нет, -- ответила она просто, --  я жду одного делового  знакомого из
Праги.
     Она наклонилась над ним, пригладила его усики, словно приоткрывая губы,
небрежно поцеловала  их, прошептала: "До свиданья", и поднялась. В следующую
секунду она могла уже оказаться за дверью. Сердце у Вилли  остановилось. Она
уходит?  Она уходит так?! И  все-таки новая надежда  проснулась в  нем. Быть
может, она из тактисности положила деньги куда-нибудь незаметно? Взгляд  его
боязливо,  беспокойно забегал  туда  и сюда  по  комнате  --  над столом, по
каминной нише. Не сунула ли она их под подушку, пока он спал?
     Невольно он полез туда  рукой. Нисего. Или спрятала в кошелек,