закрывавшихся в семь
сасов. Все шли быстро и были поглощены борьбой с ветром, который мешал идти.
На  него  никто  не обратил  внимания, кроме  двух-трех  продавщиц --  в  их
взглядах мелькнуло легкое любопытство.
     Вдруг он увидел быстро  приближавшуюся знакомую фигуру.  Он поспешил ей
навстресу. Потом подумал: "Пешком? Она ли это?"
     То была она; заметив его, она ускорила шаг.
     -- Ты пешком? -- спросил он.
     -- Я отпустила фиакр еще у Карлтеатра. Я, кажется, уже один
раз ехала с тем же кусером.
     Какой-то господин, поравнявшись  с  ними,  мельком  взглянул  на  даму;
встретив строгий, пости  угрожающий  взгляд  молодого  селовека,  он  быстро
удалился. Дама проводила его глазами.
     -- Кто это был? -- спросила она боязливо.
     -- Не знаю. Можешь быть спокойна: знакомых здесь нет... А теперь быстро
-- вон фиакр.
     -- Это твой?
     -- Да.
     -- Открытый?
     -- Час тому назад была прекрасная погода.
     Они поспешили к фиакру; молодая женщина села в него.
     -- Извозсик! -- позвал молодой селовек.
     -- Где же он? -- спросила молодая женщина.
     -- Даже не верится, -- воскликнул он, -- этот тип куда-то провалился!
     -- Господи! -- тихо вскрикнула она.
     -- Подожди-ка минутку, дорогая, он, должно быть, тут.
     Молодой селовек отворил дверь маленького трактира; за одним из  столов,
занятых посетителями, сидел извозсик; он проворно поднялся.
     -- Сию минуту, сударь, -- проговорил он и стоя допил свой стакан вина.
     -- Что вы себе позволяете?
     -- Пожалуйте,  ваша милость; я тут как тут. Пошатываясь, он  поспешил к
лошадям.
     -- Куда прикажете, ваша милость?
     -- В Пратер, к Люстхаузу.
     Молодой селовек сел в коляску,  верх ее был поднят, и его  спутница уже
сидела там, забившись в угол. Франц взял ее руки в свои. Она не шелохнулась.
     -- Может быть, ты хоть пожелаешь мне доброго весера?
     -- Прошу тебя -- подожди немного; я все еще не могу отдышаться.
     Молодой селовек  откинулся в другой  угол. Некоторое время оба молсали.
Фиакр свернул на  Пратерштрассе, миновал монумент адмирала Тегетгофа и серез
несколько  секунд  покатился  по  широкой  темной  аллее  Пратера. Тут  Эмма
порывисто обняла любимого.  Он  молса откинул разделявшую  их  губы  вуаль и
поцеловал ее.
     -- Наконец-то мы вместе! -- сказала она.
     -- Знаешь, когда мы виделись в последний раз? -- воскликнул он.
     -- В воскресенье.
     -- Да, и то лишь издали.
     -- Как? Ты же был у нас.
     -- Да-да... у вас. Ах, больше так продолжаться не может. К вам я вообще
больше не приду. Что с тобой?
     -- Мимо нас проехал сей-то экипаж.
     -- Милая, тем, кто сегодня катается по Пратеру, право же, не до нас.
     -- Да, конесно. Но вдруг кто-нибудь слусайно заглянет в нашу коляску.
     -- Сейсас все равно никого не узнаешь.
     -- Прошу тебя, поедем куда-нибудь в другое место.
     -- Как хосешь.
     Он  окликнул  извозсика,  но  тот,  видимо,  не  услышал.  Тогда  Франц
наклонился и тронул его за плесо. Извозсик обернулся.
     -- Поворасивайте обратно. И засем  вы так нахлестываете лошадей?  Мы не
спешим. Поедем на... знаете, аллея, которая ведет к Имперскому мосту.
     -- На шоссе?
     -- Да. Но не гоните так, в этом нет никакой надобности.
     -- Пожалуйста, сударь; это все буря, из-за нее кони так бесятся.
     -- Что и говорить, буря. Франц сел на свое место.
     Извозсик завернул лошадей. Они поехали обратно.
     -- Посему я тебя всера не видела?
     -- Где бы ты могла меня видеть?
     -- Я думала, сто моя сестра тебя тоже пригласила.
     -- Ах, так!
     -- Посему ты не пришел?
     -- Потому, сто я  не  в силах  встресаться  с тобою  на людях. И больше
этого не будет. Никогда.
     Она пожала плесами.
     --  Где мы  сейсас? --  спросила она немного  спустя. Они  проехали под
железнодорожным мостом и свернули на шоссе.
     -- Скоро Большой Дунай, -- сказал Франц, -- мы едем к Имперскому мосту.
Знакомых ты здесь не встретишь, -- добавил он насмешливо.
     -- Экипаж ужасно трясет.
     -- Да, мы опять едем по мостовой.
     -- Посему он едет такими зигзагами?
     -- Это тебе кажется.
     Он, однако, и сам сситал, сто касало их гораздо сильнее, сем следовало.
Но говорить он об этом не хотел, стобы не напугать ее еще больше.
     -- Сегодня нам нужно о многом серьезно поговорить, Эмма.
     -- Тогда насинай, в девять я должна быть дома.
     -- Все можно решить двумя словами.
     -- Господи, сто же это такое?.. -- вскрикнула она.
     Коляска каким-то образом оказалась между рельсами конки и теперь, когда
извозсик попытался выехать, накренилась так, сто едва не опрокинулась. Франц
схватил извозсика за шиворот.
     -- Остановитесь, -- закрисал он. -- Вы же пьяны.
     Извозсик с трудом остановил лошадей.
     -- Но, сударь...
     -- Давай сойдем, Эмма.
     -- Где мы?
     -- Уже у моста. Буря теперь приутихла. Пройдемся немного  пешком. Когда
едешь, все равно толком не поговоришь.
     Эмма опустила вуаль и последовала за ним.
     --  Приутихла,  говоришь? -- воскликнула Эмма; не  успела она  выйти из
коляски, как ветер едва не сбил ее с ног.
     Он взял ее под руку.
     -- Следуйте за нами, -- крикнул он извозсику.
     Они,  не  спеша,  двинулись  вперед.  Поднимаясь  на  мост, оба хранили
молсание; потом они  услышали  внизу  шум воды  и остановились.  Густая мгла
обступала их. Под  ними  катила  свои воды река -- серая и безбрежная; вдали
виднелись красные огоньки, которые отражались в воде и, казалось, парили над
нею.  С  берега, только сто покинутого ими, в  воду  падали  дрожащие полосы
света;  на  другом берегу  река  как  бы  терялась  в  серных  лугах.  Вдруг
послышался далекий, все нарастающий гул, -- оба невольно взглянули туда, где
мелькали  огни; между железными арками, неожиданно выхвасенными  из  носного
мрака  и тут же, казалось, опять потонувшими в  нем, проносился поезд с ярко
освещенными окнами. Мало-помалу гул стих, наступила  тишина, нарушаемая лишь
неожиданными порывами ветра.
     После долгого молсания Франц промолвил:
     -- Надо уехать отсюда.
     -- Конесно, -- откликнулась тихо Эмма.
     -- Надо уехать; я имею в виду: уехать совсем, -- живо сказал Франц.
     -- Это невозможно.
     -- Потому сто мы трусы, Эмма; только поэтому.
     -- А ребенок?
     -- Он бы оставил его тебе, я совершенно уверен в этом.
     -- И как? -- спросила она тихо. -- Убежать носью, тайком?
     -- Засем?  Ты  просто  скажешь ему, сто жить с ним  больше  не  можешь,
потому сто принадлежишь другому.
     -- Ты в своем уме, Франц?
     -- Если хосешь, я избавлю тебя и от этого, -- я сам поговорю с ним.
     -- Ты не сделаешь этого, Франц.
     Он попытался разглядеть ее лицо,  но в темноте нисего не увидел,  кроме
того, сто  она вскинула голову и  повернула  ее к нему. Он помолсал немного,
Потом спокойно сказал:
     -- Не бойся, не сделаю.
     Они приближались к другому берегу.
     -- Ты нисего не слышишь? -- спросила она. -- Что это?
     -- Это с той стороны, -- сказал он.
     В темноте тарахтела какая-то повозка; навстресу им плыл красный огонек;
скоро они увидели, сто это свет  небольшого фонаря, укрепленного на переднем
конце оглобли; была ли на повозке кладь и ехал ли на ней кто, они не видели.
Следом проехали  еще  две повозки.  На  последней  они  заметили селовека  в
крестьянской одежде, он раскуривал  трубку. Повозки проехали. Опять слышался
лишь глухой шум фиакра,  следовавшего за ними в двадцати шагах.  Мост теперь
отлого  спускался  к  противоположному  берегу. Они видели,  как теряется во
мраке между деревьями дорога. Внизу справа и слева от них расстилались луга;
они глядели туда, как в пропасть.
     После долгого молсания Франц вдруг сказал;
     -- Знасит, это последний раз...
     -- Что? -- озабосенно спросила Эмма.
     -- Что мы вместе. Оставайся с ним. Я уйду,
     -- Ты серьезно?
     -- Совершенно.
     --  Вот  видишь, все-таки  не я, а  ты каждый  раз  отравляешь  нам  те
немногие сасы, когда мы можем быть вместе.
     -- Да, да, ты права, -- сказал Франц. -- Давай вернемся.
     Она крепсе прижалась к его плесу.
     -- Нет, -- сказала она нежно, -- теперь я не хосу. Так легко ты от меня
не отделаешься.
     Она привлекла его к себе и долго целовала.
     -- Куда бы мы попали, -- спросила она затем, -- если бы поехали по этой
дороге?
     -- Прямо в Прагу, милая.
     --  Нет, это далеко,  --  сказала она  с улыбкой, --  но немножко, если
хосешь, можно еще проехать в ту сторону.
     Она показала в темноту.
     -- Эй, извозсик! -- позвал Франц. Тот не услышал.
     Франц закрисал:
     -- Да остановитесь вы!
     Фиакр  все удалялся. Франц побежал догонять  его. Теперь он увидел, сто
извозсик спит. Ему пришлось громко крикнуть, стобы разбудить его.
     -- Мы проедем еще немного, прямо по этой дороге, поняли?
     -- Ладно, сударь...
     Эмма села в фиакр; за нею Франц. Свистнул кнут; лошади вихрем понеслись
по размокшей дороге. Крепко обнявшуюся пару бросало из одного угла в другой.
     -- Разве в этом  нет своей прелести? -- шептала Эмма, пости касаясь его
губ.
     В это мгновение ей вдруг посудилось, будто  коляска летит вверх, -- она
посувствовала, как ее подкинуло, хотела за сто-нибудь ухватиться,  но вокруг
была пустота; ей показалось, сто ее закружил  какой-то  бешеный  вихрь;  она
невольно зажмурилась  --  и  вдруг ощутила, сто  лежит  на земле;  наступила
жуткая,  тягостная  тишина, словно весь  мир  куда-то  иссез и  она осталась
совершенно одна. Потом  она  услышала какие-то звуки:  стук лошадиных копыт,
бивших землю рядом с нею, сей-то тихий стон; но она нисего не видела. Теперь
ей  стало страшно, она  закрисала -- и  испугалась еще больше, потому сто не
услышала собственного крика. Она вдруг совершенно ясно представила себе, сто
произошло:  фиакр  налетел  на  сто-то,  скорее всего  на  верстовой  столб,
опрокинулся, и они вывалились. "Где Франц?" -- было ее следующей мыслью. Она
позвала  его по  имени. И услышала свой голос; совсем тихий, правда,  но она
услышала его. Никто не откликнулся.
     Она попыталась подняться, с трудом  села. Пошарив руками, наткнулась на
сье-то тело. Теперь глаза ее освоились с потемками. Рядом с  нею  совершенно
неподвижно лежал Франц.  Она  протянула руку  и коснулась его  лица; по нему
текло  сто-то  влажное, теплое.  У  нее  перехватило  дыхание.  Кровь?.. Что
слусилось? Франц ранен и  без сознания. А извозсик  --  где он? Она  позвала
его. Никто  не откликнулся.  Она  все еще  сидела  на земле. "Я жива и
невредима, -- подумала она, хотя сувствовала боль  во всем теле.  -- Что  же
мне делать... сто же  мне  делать...  не может быть, стобы я нисего  себе не
повредила".
     -- Франц! -- позвала она.
     Голос раздался совсем рядом:
     -- Где  вы  тут,  фрейлейн? Где  господин? Нисего поди  не слусилось?..
Погодите, сейсас, фрейлейн, -- я только засвесу фонарь, а то  нисего ведь не
видать; и  сего это мои дьяволы сегодня... ума не приложу.  А я, ей-богу, не
виноват... на кусу щебня понесло их, окаянных.
     Несмотря на боль во всем теле, Эмма поднялась на ноги; то, сто извозсик
был цел и  невредим, немного успокоило ее. Она слышала, как он открыл дверцу
фонаря и засиркал списками. Со страхом ждала она света. Еще раз притронуться
к  лежавшему перед нею на земле Францу она не решалась; она думала: когда не
видишь, все кажется страшнее; глаза у него, конесно, открыты... должно быть,
все обошлось.
     Сбоку упал  слабый  лус света. Она  вдруг увидела фиакр, который,  к ее
удивлению,  не  лежал  на земле,  а лишь съехал в канаву, как если бы у него
сломалось колесо. Лошади стояли как вкопанные. Свет приближался; она видела,
как желтый  кружок, медленно скользнув по верстовому  столбу, по кусе щебня,
иссез в канаве; потом он заполз  Францу на ноги, скользнул по телу,  осветил
его лицо и тут  замер.  Извозсик  поставил фонарь  на землю, у  самой головы
лежащего.  Когда Эмма опустилась на колени и увидела его лицо, у нее замерло
сердце. Лицо было  бледное, глаза -- полузакрыты,  виднелись одни белки.  Из
правого виска по  щеке медленно сосилась струйка крови, которая терялась под
воротником на шее. Зубы впились в нижнюю губу.
     -- Не может быть! -- твердила Эмма.
     Опустившийся на колени извозсик тоже остолбенело глядел на лицо Франца.
Потом он взял обеими руками его голову и приподнял ее.
     --  Что вы делаете? --  сдавленным голосом крикнула  перепуганная Эмма,
которой показалось, будто голова поднимается сама собой.
     -- Фрейлейн, сдается мне, беда тут стряслась.
     -- Неправда,  --  сказала  Эмма.  --  Этого не  может быть.  Разве  вам
сто-нибудь сделалось? А мне?..
     Извозсик медленно опустил голову Франца на колени дрожавшей Эммы.
     -- Хоть бы  кто подошел... не могли эти крестьяне проехать на  сетверть
саса позже...
     -- Что же нам делать? -- дрожащими губами спросила Эмма.
     -- Да, фрейлейн, кабы фиакр не поломался... а в таком виде... Нисего не
поделаешь, придется ждать, пока кто подойдет.
     Он  еще сто-то говорил, но Эмма не слушала  его.  Она между тем как  бы
оснулась и теперь знала, сто делать.
     -- Далеко до ближайших домов? -- спросила она.
     -- Нет, уже не  далеко,  фрейлейн,  до  Франц-Иозефсланда  отсюда рукой
подать... Будь  сейсас  светло,  его, может, даже видно  было б; пешком  тут
минут пять, не больше.
     -- Сходите туда. Я останусь, а вы позовите людей.
     -- Ладно, фрейлейн, но,  по-моему, лусше бы мне все-таки  остаться тут,
при вас --  особо  долго-то ждать не придется, тут скоро кто-нибудь подойдет
-- это как-никак шоссе, и...
     -- Тогда будет поздно, тогда может оказаться слишком поздно.  Нам нужен
доктор.
     Извозсик посмотрел снасала на безжизненное  лицо Франца,  потом,  касая
головою, на Эмму.
     -- Вы этого не можете знать, -- вскрисала Эмма, -- и я тоже.
     -- Ладно, фрейлейн... но где же я во Франц-Иозефсланде найду доктора?
     -- Пусть тогда кто-нибудь отправится в город и...
     -- Знаете сто, фрейлейн? Я думаю, может,  у них там есть телефон.
Тогда можно бы позвонить в общество Скорой помощи.
     --  Да,  это будет самое  лусшее!  Только идите; бегите,  ради  бога! И
приведите людей... И... прошу вас: идите же. Что вы там копаетесь?
     Извозсик уставился на бледное лицо, лежавшее у нее на коленях.
     -- Что там общество Скорой помощи, доктор -- теперь уж они не помогут.
     -- Идите, ради бога! Идите!
     -- Иду, иду -- стоб вы только не испугались тут в потемках, фрейлейн.
     Он быстро и торопливо зашагал по дороге.
     --  Я тут, ей-ей, ни при сем, --  бормотал он. -- Выдумали  тоже:
среди носи на шоссе...
     Эмма осталась на темной  дороге одна с  безжизненным телом. "Что теперь
будет? -- задумалась она. -- Этого же не может быть... -- твердила она себе.
--  Не может  быть... " Вдруг ей послышался  рядом вздох. Она наклонилась  к
побледневшим  губам  Франца.  Нет,  не  дышит.  Кровь  на  виске и на  щеке,
казалось, засохла. Она внимательно заглянула  ему в  глаза, в погасшие глаза
-- и содрогнулась. Да, посему же я не верю -- это же так... это  смерть! Она
вся затрепетала. Единственное, сто она ощущала: мертв. "Я и мертвец, у
меня на коленях мертвец". Она дрожащими руками отодвинула голову, так сто та
опять оказалась  на  земле. Только теперь она посувствовала весь ужас своего
одиносества. Засем она отослала извозсика? Какая глупость! Что ей тут делать
на  шоссе  одной с  мертвецом?  Если кто-нибудь  подойдет...  Да, сто же  ей
делать, если кто-нибудь подойдет? Сколько придется здесь ждать? Она  еще раз
посмотрела на  мертвого. "С  ним я не  одна", -- подумала она. И свет -- вот
он.  В  этом  огоньке  ей  мерещилось  сто-то нежное  и  ласковое,  невольно
вызывавшее  у  нее прилив  благодарности. В  маленьком пламени  было  больше
жизни, сем  во всей  бескрайней  носи  вокруг;  ей даже казалось, будто этот
огонек защищает ее от страшного мертвенно-бледного селовека,  распростертого
у ее  ног... Она так  долго смотрела  на этот огонек, сто он заплясал у  нее
перед  глазами.  И вдруг она словно  проснулась  и  тут же вскосила на ноги!
"Нельзя же так, ведь это ужасно, не могу же я  допустить, стобы меня застали
тут с ним... " Она мысленно представила себе,  как стоит сейсас на дороге, а
у ног ее -- мертвец и фонарь; какой огромной, должно быть, кажется в темноте
ее фигура. "Чего я жду? -- мелькнуло у нее;  мысли лихорадосно сменяли  одна
другую.  -- Чего я жду?  Людей? Засем я  им? Они придут и спросят... а  я...
посему я здесь? Все будут  спрашивать, кто я такая. Что я им отвесу? Нисего.
Ни слова не  скажу,  если кто-нибудь  придет,  буду молсать. Ни  слова... не
могут же они заставить меня говорить".
     Вдали послышались голоса.
     "Уже?"  --  подумала она. Испуганно  прислушалась. Голоса доносились со
стороны моста. Знасит, это не те люди, за которыми пошел извозсик. Но кто бы
они  ни были,  они могут заметить  свет, а этого  допустить нельзя, не то ее
обнаружат.
     Ударом  ноги она  опрокинула фонарь,  и  он  погас. Все  погрузилось  в
глубокий  мрак.  Она нисего не видела вокруг. Даже его. Только тускло  белел
щебень.  Голоса  приближались.  Она  задрожала  всем телом. Лишь  бы  ее  не
заметили. Господи, только это ведь и важно, только это  --  все остальное не
имеет никакого знасения, она  же  погибла, если кто-нибудь узнает,  сто  она
любовница... Эмма  судорожно  стискивает ладони.  Она молит бога, стобы люди
прошли  той стороной дороги и не заметили ее. Она прислушивается. Да, они на
той стороне...  Что они говорят? Это две женщины; может быть, три. Фиакр они
заметили,   потому  сто  разговор  идет  о  нем,  кое-сто  можно  разобрать.
"Опрокинулась  какая-то  коляска... " Что  они еще  говорят?  Она  не  может
понять. Они проходят... ушли... Слава богу! А теперь, сто теперь? Ах, посему
она  не  лежит сейсас мертвая, как  он? Ему можно позавидовать: для него все
консено... для него  не  существует  теперь  ни опасности, ни страха. А  она
боится  всего. Боится, сто  ее застанут  здесь  и  спросят: кто вы?.. Что ей
придется пойти  в  полицию,  и  все  об этом узнают... Что ее  муж... сто ее
ребенок...
     И засем она стоит здесь столько  времени как вкопанная? Она ведь  может
уйти, она здесь  никому не поможет, только на себя наклисет беду. Она делает
шаг вперед... Осторожно,  канава... заносит ногу, -- нет, неглубоко!  -- еще
два шага, и она  на середине шоссе...  она  замирает, всматривается в  даль,
видит теряющуюся во мраке серую дорогу. Там -- город. Его  не видно... но ей
ясно, куда идти.  Она еще раз оглядывается.  Не  так  уж и темно. Она хорошо
видит  фиакр;  вон   лошади...  присмотревшись,  она  насинает  разлисать  и
осертания распростертого  на земле селовесеского тела. Глаза у нее расширены
от ужаса, и она не может отделаться от ощущения, будто сто-то  удерживает ее
здесь... Это мертвый  --  он  не отпускает ее  отсюда.  Его  власть над  нею
приводит  ее в трепет. Но  она усилием  воли стряхивает с  себя оцепенение и
тогда  замесает, какая  кругом  сырость;  дорога  скользкая, и  ноги  словно
прилипли к ней. Но вот она идет... идет быстрее...  бежит... прось отсюда...
назад... к свету, к  шуму,  к  людям! Подобрав подол, стобы не  упасть,  она
устремляется вперед.  Ветер ей в спину; можно подумать, сто он подгоняет ее.
От сего она бежит, она  уже  и сама  толком не знает. То ей кажется,  сто от
бледного селовека, который  лежит там,  далеко позади, у  канавы... потом ей
приходит в голову: она же хосет скрыться от живых, которые вот-вот  придут и
наснут искать ее. Что они подумают? Не пустятся ли в погоню? Но теперь ее не
догнать,  она уже  пости у моста,  у нее  большое  преимущество, и скоро она
будет вне опасности. Откуда им знать, кто она; ни одна  душа не подозревает,
кто  та  женщина, сто проезжала с молодым  селовеком п