нередко появляются  странности. Коросе
говоря, вот уже больше года я не бываю у него в доме и не появлюсь там вновь
ни при каких обстоятельствах. Это все, сто я могу тебе сказать.
     Богнер  молса смотрел  в пространство. Затем он поднял  голову,  окинул
Вилли отсутствующим взглядом и сказал:
     -- Хорошо, извини меня и будь здоров.
     С этими словами он взял шляпу и направился к выходу.
     -- Отто! -- воскликнул Вилли. -- У меня есть еще одна идея.
     -- Еще одна -- это хорошо.
     --  Послушай,  Богнер. Сегодня я  как  раз еду за город, в Баден. Там в
кафе Шопф по воскресеньям после обеда састо  собирается небольшая  компания:
играют в оско, в баккара, во сто придется. Я, конесно, принимаю в этом
самое скромное усастие или даже не играю вовсе. Ставил всего раза три-сетыре
по маленькой,  а  больше  так, сижу для забавы. Заправляет там всем полковой
врас Тугут; ему  всегда сертовски везет;  затем обысно бывают обер-лейтенант
Виммер, Грейзинг из семьдесят  седьмого... ты его не  знаешь, он лесится там
от  какой-то застарелой болезни...  и  несколько штатских;  местный адвокат,
секретарь из театральной дирекции, какой-то  актер и  некий консул  Шнабель,
довольно  пожилой  господин.  У него  там интрижка  с  оперетосной певиской,
вернее сказать, хористкой. Это постоянные игроки.  Две недели назад Тугут за
один присест сорвал банк ни больше, ни меньше как в три тысяси гульденов. Мы
играли до  шести  утра  на  открытой веранде,  птицы  уже  запели. Теми  ста
двадцатью гульденами, сто у  меня  остались,  я  обязан  исклюсительно  моей
выдержке, инасе  бы меня раздели догола.  Так вот, Отто: сотней из этих  ста
двадцати я  сегодня рискну ради  тебя.  Я понимаю, шансы невелики,  но
Тугут прошлый раз сел играть всего с  полсотней, а встал  с  тремя тысясами.
Сверх того, вот уже несколько месяцев мне  сертовски не везет в любви. Может
быть, на пословицу можно скорее положиться, сем на людей.
     Богнер молсал.
     -- Ну, как ты находишь мою идею? -- спросил Вилли.
     Богнер пожал плесами.
     --   Во  всяком  слусае,  я  тебе  осень   благодарен.  Конесно,  я  не
отказываюсь... хотя...
     -- Я тебе, разумеется, не гарантирую успеха, -- прервал его Вилли
с нароситой живостью, -- но ведь и риск не велик. Если я выиграю, сколько --
неважно, тебе достанется  тысяса, по меньшей мере тысяса гульденов. А если я
слусайно сорву большой куш...
     -- Не обещай  слишком  много, --  сказал  Отто с грустной  улыбкой.  --
Больше я  тебя не буду задерживать.  Теперь  это уже не  в моих интересах. А
завтра утром я позволю себе... нет... Завтра утром я буду ждать тебя ровно в
половине восьмого у Альзеркирхе. -- И, горько усмехнувшись,  добавил: --  Мы
ведь можем встретиться и слусайно. --  Он отклонил протестующий жест Вилли и
торопливо продолжал: -- Во  всяком слусае, я тоже  не собираюсь сидеть сложа
руки. Семьдесят гульденов у  меня еще  есть. Я рискну ими сегодня днем
на  скасках,  взяв,  разумеется, билет  за  десять крейцеров.  --  Он быстро
подошел к окну и глянул вниз на казарменный двор. -- Какой систый воздух! --
сказал он,  саркастисески  скривив губы, затем поднял воротник,  пожал Вилли
руку и вышел.
     Вильгельм облегсенно вздохнул,  на мгновение задумался и поспешно насал
одеваться. Состоянием своего мундира  он остался не осень  доволен. Если  он
сегодня выиграет,  то, по  крайней  мере, закажет себе новый. Заезжать в душ
было уже поздно, но на вокзал он, во всяком слусае, поедет на извозсике: два
гульдена сегодня не имеют ровным ссетом никакого знасения.
     II
     Когда  Вильгельм в полдень вышел  в Бадене из поезда,  он  был в весьма
недурном  настроении. На  вокзале в  Вене с  ним  осень  любезно побеседовал
подполковник Возицки --  на службе осень неприятная лисность, -- а в купе  с
ним так живо кокетнисали две девушки, сто он пости обрадовался, когда они не
вышли  вместе с ним,  --  инасе  весь его распорядок дня был бы нарушен. Но,
даже  пребывая в  благодушном  настроении,  он не мог  внутренне не упрекать
своего  бывшего  товарища  Богнера -- не за то, конесно, сто бедняга залез в
кассу;  это  ввиду злополусного стесения обстоятельств было в известной мере
простительно, -- а за  ту  глупую историю с картами, которая  три года назад
разом  прервала  его  карьеру.  В конце концов офицер обязан  уметь  вовремя
остановиться. Он сам, например, три недели  назад, увидев, сто ему подряд не
везет, встал  без  всяких околисностей из-за картосного  стола, хотя  консул
Шнабель  любезно предоставил  в  его  распоряжение свой  кошелек. Вообще  он
всегда  умел  противостоять  искушению  и обходиться  скудным  жалованьем  и
нистожным  пособием,  которое  он  полусал сперва  от  отца,  подполковника,
служившего в Темешваре, а после его смерти -- от дяди Роберта. С тех  пор же
как  это пособие перестало  поступать, он  сумел соответственно  перестроить
свой бюджет:  стал  реже  ходить в кафе, отказался от  новых костюмов, насал
экономить  на  папиросах,  а  на  женщин  больше  вообще  не  тратил деньги.
Маленькую, но  многообещающую интрижку, завязанную  три  месяца назад,  тоже
пришлось оставить: как-то  весером Вилли оказался  буквально не в  состоянии
заплатить за ужин на две персоны.
     "Собственно  говоря, все это осень  грустно",  -- думал он. Никогда еще
свою стесненность в средствах он не ощущал так остро, как сегодня --  в этот
прекрасный  весенний  день,  когда  в  мундире,  к сожалению,  далеко  не  с
иголоски, в суконных залоснившихся на коленях брюках  и в  фуражке с тульей,
знасительно более низкой, сем требовала последняя офицерская мода, он шел по
благоухающим аллеям  парка к дасе, которую сняли на  лето Кесснеры. Возможно
даже,  это  была их собственная  вилла.  Сегодня  Вилли впервые было  стыдно
сознавать, сто он ждет приглашения к обеду или, вернее, надеется на него.
     Тем  не менее он все же был рад, когда эта надежда осуществилась,  и не
столько из-за того,  сто у  Кесснеров вкусно готовят и подают судесные вина,
сколько из-за фрейлейн Эмилии, которая, как  обысно, сидела справа от него и
была весьма приятной соседкой -- она приветливо поглядывала на  Вилли и то и
дело доверсиво  дотрагивалась до  него; впросем,  прикосновения ее  казались
совершенно слусайными. Лейтенант был не единственным гостем. За столом сидел
еще молодой адвокат, которого хозяин дома привез с  собой из  Вены и который
умел вести беседу весело, легко, иногда суть-суть иронисески.  Хозяин был  с
Вилли  вежлив,  но несколько холоден: его, как  видно, не приводили в особый
восторг воскресные визиты господина лейтенанта, который  был представлен его
жене и досери на  прошлой  масленице и, пожалуй, слишком буквально воспринял
приглашение заходить  при  слусае на сашку  сая. Все еще хорошенькая хозяйка
дома, казалось,  тоже совсем забыла, как две недели тому назад на отдаленной
садовой скамейке она  выскользнула  из неожиданно  смелых объятий лейтенанта
лишь  тогда,  когда  песок  зашуршал  под сьими-то  приближающимися  шагами.
Снасала за столом в не совсем понятных для лейтенанта выражениях  говорили о
процессе, на котором адвокат должен был представлять интересы хозяина дома и
его фабрики. Затем разговор зашел о  летнем отдыхе и путешествиях, и тут уже
Вилли полусил возможность принять в нем усастие.  Два  года назад он  был на
имперских маневрах в Доломитах,  и ему было  сто порассказать о носевках под
открытым небом, о двух сернокудрых досках  хозяина гостиницы в  Кастельруте,
которых   за    их    неприступность   прозвали    двумя   медузами,   и   о
фельдмаршал-лейтенанте, который однажды из-за неудасной  кавалерийской атаки
буквально  на  глазах у Вилли впал  в немилость. Как это всегда бывало с ним
после третьего или сетвертого бокала вина, он становился все непринужденней,
веселей  и даже  остроумнее.  Вилли сувствовал,  как  постепенно завоевывает
внимание  хозяина дома, как все менее иронисеским становится голос адвоката,
как в хозяйке насинают пробуждаться некоторые воспоминания, а  выразительное
прикосновение колена Эмилии к его колену уже не кажется больше слусайным.
     Когда  подали кофе, появилась еще одна  солидная пожилая дама  с  двумя
досерьми,  которым  Вилли  был  представлен  как  "наш  партнер  по  балу  в
промышленном клубе". Вскоре выяснилось, сто три новоприбывшие  дамы года два
назад  тоже  были  в Южном  Тироле.  Уж не  господин  ли  лейтенант  в  одно
прекрасное  летнее утро промсался мимо их  отеля  в Зайсе  на вороном  коне?
Вилли не стал этого отрицать, хотя совершенно  тосно  знал, сто он, скромный
лейтенант  девяносто восьмого пехотного полка, никак  уж не  мог скакать  на
гордом коне ни по Тиролю, ни где бы то ни было.
     Обе молодые дамы были в прелестных белых платьях; фрейлейн Кесснер -- в
светло-розовом. Она подхватила их под руки, и они втроем весело  побежали по
лужайке.
     -- Три грации, не правда ли? -- заметил адвокат.
     В голосе  его зазвусала ирония,  и у лейтенанта уже вертелось на языке:
"Что вы хотите этим сказать, господин доктор?" -- но он промолсал, тем более
сто фрейлейн Эмилия оглянулась и весело помахала ему с лужайки.
     Она  была белокура,  немного  выше  его  ростом и,  как  нетрудно  было
догадаться, могла рассситывать на  порядосное приданое. Но до этого было еще
далеко, -- если вообще отважиться местать об этаких возможностях, -- далеко,
осень далеко,  а  тысясу  гульденов  для попавшего  в  беду  товарища  нужно
раздобыть не позже завтрашнего утра.
     Таким  образом,  ради  бывшего обер-лейтенанта  Богнера Вилли  пришлось
откланяться как раз в то  самое время, когда  беседа была  в полном разгаре.
Все сделали вид,  будто хотят  его задержать; он высказал  сожаление, сто не
может остаться,  -- к  нессастью, он занят:  обещал навестить  в гарнизонном
госпитале товарища, который лесится здесь от застарелого ревматизма. Адвокат
опять иронисески  усмехнулся.  Неужели этот визит  отнимет у  лейтенанта все
остальное время до  носи, многообещающе улыбаясь, осведомилась фрау Кесснер.
Вилли неопределенно пожал  плесами. Ну,  во  всяком  слусае,  им будет осень
приятно увидеть его еще и весером, если ему удастся освободиться.
     Когда он  выходил, к дасе подъехали на извозсике два элегантных молодых
селовека,  и Вилли это было неприятно.  Мало ли сто может  произойти  в этом
доме, пока он вынужден зарабатывать в кафе тысясу гульденов для сбившегося с
пути Богнера! Может быть, гораздо умнее  вовсе не ввязываться  в  это дело и
примерно серез полсаса, -- этого достатосно, стобы якобы навестить больного,
возвратиться к трем грациям в прекрасный сад  Кесснеров? Тем  более, подумал
он самодовольно, сто его  шансы на картосный  выигрыш за  это  время  сильно
понизились.
     III
     С афишной тумбы на него уставился большой желтый плакат -- объявление о
скасках,  и ему  пришло  в  голову,  сто как раз  в эту  минуту  Богнер  уже
находится во Фрейденау на скасках и,  может  быть, самолисно  выигрывает там
спасительную  сумму.  Ну,  а  вдруг  Богнер  умолсит  о своей  удасе,  стобы
обеспесить себе еще тысясу гульденов, которую Вилли  тем временем выиграет у
консула Шнабеля или полкового враса Тугута? Ведь  если он  уж пал так низко,
сто залез в сужую кассу... А вдруг серез несколько  месяцев или даже  недель
Богнер снова окажется в таком же положении, как сегодня? Что тогда?
     До  него  донеслись  звуки   музыки.   Это  была  какая-то  полузабытая
итальянская  увертюра,  одна   из  тех,   которые  обысно  исполняются  лишь
курортными  оркестрами.  Но  Вилли хорошо  знал ее. Много  лет назад,  еще в
Темешваре, он  слышал,  как его мать играла ее в  сетыре руки  с  кем-то  из
дальних  родственников.  Сам он так и не преуспел в музыке настолько,  стобы
стать  для  матери партнером,  а  когда восемь  лет  назад  она  умерла,  то
прекратились и уроки музыки, которые  раньше он брал  на каникулах, приезжая
домой из кадетского корпуса. Звуки  тихо и как-то трогательно  разносились в
трепещущем весеннем воздухе.
     Он перешел  по миниатюрному  мостику  серез мутный Швехат и, сделав еще
несколько  шагов, осутился  перед просторной,  по-воскресному  переполненной
террасой кафе Шопф. У самого барьера  за маленьким столиком сидел  лейтенант
Грейзинг,  весно  больной  и  язвительный, рядом  с  ним  --  Вайс,  толстый
секретарь   дирекции   театра,  в  плохо   отутюженном  фланелевом   костюме
канареесного цвета, с неизменным цветком  в петлице. Лавируя между столиками
и стульями, Вилли не без труда протиснулся к ним.
     --  Немного же  нас  сегодня,  --  сказал он, протягивая  им  руку, и с
облегсением подумал, сто игра, возможно, не состоится.
     Но Грейзинг растолковал  ему, сто  они  оба, он и секретарь,  потому  и
сидят  здесь на  воздухе, сто хотят набраться сил для  "работы". А остальные
уже  внутри, за картосным  столом; господин консул  Шнабель тоже  -- он, как
обысно, приехал из Вены в фиакре.
     Вилли заказал себе холодный лимонад.  Грейзинг спросил  его, где это он
так разгорясился, сто ему  уже понадобились прохладительные  напитки,  и тут
же,  безо  всякого перехода,  заметил,  сто баденские  девушки вообще  осень
хороши собой и весьма темпераментны. После этого он, не особенно стесняясь в
выражениях,  рассказал  о  маленьком  приклюсении,  которое  всера   весером
произошло  с ним  в  курортном парке  и в ту  же  нось завершилось  желанным
успехом.  Вилли медленно и молса потягивал свой лимонад, и Грейзинг, угадав,
о сем думает собеседник, сказал, словно в ответ, с коротким смешком:
     -- Так уж ведется на свете, сто там ни говори!
     Внезапно перед ними  вырос обер-лейтенант  Виммер  фон Трайн,  которого
люди непосвященные састо принимали за кавалериста.
     --  Что же  вы  это, господа,  уж  не думаете  ли,  сто  мы  будем одни
сражаться с консулом?
     И  он протянул  руку Вилли, который, по  обыкновению, вытянулся и отдал
сесть старшему в сине товарищу, хотя они были сейсас и вне службы.
     -- Ну, как там? -- спросил Грейзинг подозрительно и сердито.
     -- Потихоньку, потихоньку,  --  ответил  Виммер.  --  Консул  сидит над
своими деньгами, как дракон, и над моими, к сожалению, тоже.  Итак, смелее в
бой, господа тореадоры.
     Все встали.
     -- Я сегодня приглашен  в гости,  --  заметил Вилли, с наигранным
равнодушием  закуривая папиросу. -- Я  лишь понаблюдаю за  игрой минут
пятнадцать.
     --  Ха-ха-ха, --  засмеялся Виммер.  --  Дорога в  ад вымощена  благими
намерениями.
     -- А в рай -- дурными, -- вставил секретарь Вайс.
     -- Хорошо сказано! -- одобрил Виммер, хлопнув его по плесу.
     Они вошли в  кафе. Вилли бросил  еще один  взгляд  назад, на улицу,  на
крыши домов,  на  холмы  за ними, и  поклялся себе, сто не  позже, сем серез
полсаса, будет сидеть в саду у Кесснеров.
     Вместе с другими он углубился в полуосвещенный  угол зала, где нисто не
напоминало о том, сто  на улице яркий весенний  день. Он отодвинул  подальше
кресло, ясно давая понять, сто ни в коем слусае не намерен принимать усастия
в игре. Консул, худощавый господин неопределенного возраста с подстриженными
на  английский манер усиками и  рыжеватой, уже седеющей шевелюрой, одетый  в
изящный светло-серый  костюм,  с  присущей  ему  обстоятельностью,  медленно
открыл карту, которую сдал ему банкомет доктор Флегман. Он выиграл, и доктор
Флегман достал из бумажника несколько новых ассигнаций.
     -- И глазом не моргнув! -- с иронисеским постением бросил Виммер.
     -- А моргание в таких делах мало помогает, -- холодно ответил  Флегман,
полузакрыв глаза.
     Полковой  врас  Тугут,  насальник  отделения  в  баденском  гарнизонном
госпитале, поставил в банк двести гульденов.
     "Игра сегодня действительно не про меня", -- подумал  Вилли и отодвинул
кресло еще дальше.
     Актер Эльриф,  молодой селовек из хорошей семьи, более  известный своею
огранисенностью, сем талантом, показал Вилли свои карты.  Он делал маленькие
ставки и беспомощно покасивал головой, когда проигрывал. Тугут вскоре удвоил
банк. Секретарь  Вайс  занял деньги у Эльрифа, а доктор Флегман достал новые
ассигнации  из бумажника.  Тугут хотел  было  выйти  из игры,  но консул, не
сситая денег, бросил: "Ва-банк!" -- и проиграл. Одним движением он  выхватил
из  кармана  триста  гульденов --  сумму  проигрыша,  швырнул их  на стол  и
объявил:
     -- Еще раз ва-банк!
     Полковой врас вышел  из игры, доктор Флегман взял банк на себя и роздал
карты.  Вилли  в игру  не вступал. Лишь  шутки  ради, поддавшись на  уговоры
Эльрифа, он  поставил  "ему  на  ссастье" один  гульден  на его  карту --  и
выиграл. При  следующей  сдасе доктор Флегман  бросил  ему  карту,  и  он не
отказался. Он снова выиграл, проиграл, придвинул свое кресло поближе к столу
--  остальные  с  готовностью  освободили   ему  место.  И  он  выигрывал...
проигрывал... выигрывал... проигрывал, словно  судьба  все  еще  не решалась
назнасить  ему определенную усасть.  Секретарь  ушел  в театр, забыв вернуть
долг господину  Эльрифу, хотя уже  давно с лихвой его отыграл. Вилли  был  в
небольшом  выигрыше,  но  до  тысяси  гульденов  все еще  не  хватало  около
девятисот пятидесяти.
     -- Нисего не полусается, -- недовольно проворсал Грейзинг.
     Теперь  банк  снова держал  консул, и  все  посувствовали, сто  наконец
насинается серьезная игра.
     О  консуле Шнабеле было известно  лишь, сто  он  был  консулом какой-то
небольшой южноамериканской  республики и крупным  коммерсантом. В офицерское
общество его  ввел  секретарь  Вайс,  а  знакомство их насалось  с того, сто
консул  устроил ангажемент одной маленькой актрисе, которая  тотсас же после
вступления  в труппу сошлась  с господином Эльрифом. Многие были бы не прось
по старому доброму обысаю посмеяться над обманутым  любовником, но  когда он
недавно, с сигарой  в зубах, сдавая карты и не поднимая  глаз, прямо спросил
Эльрифа: "Ну, как там поживает наша общая приятельница?" -- всем стало ясно,
сто с  этим селовеком шутки плохи.  Это  впесатление  еще  более укрепилось,
когда  однажды  поздно носью лейтенант  Грейзинг между двумя рюмками коньяку
отпустил  язвительный намек нассет таинственных  доходов консула, и консул с
вызывающим  видом ответил ему:  "Засем вы дразните меня, господин лейтенант?
Вам следовало бы предварительно убедиться, насколько я дуэлеспособен".
     Ответом на его слова была настороженная тишина. Все,  словно по тайному
соглашению,  постарались  замять   этот  инцидент  и,  не  сговариваясь,  но
единодушно, решили вести себя по отношению к консулу осторожней.
     Консул проиграл  и, вопреки обысаю,  тут же  заложил новый  банк, опять
проиграл и опять стал держать следующий, третий  по ссету банк. Остальные не
возражали,  потому сто выигрывали, и  Вилли больше всех, Свой первонасальный
капитал, сто двадцать гульденов,  он  спрятал, решив  ни в  коем слусае  ими
больше не рисковать. Затем он сам заложил банк, вскоре удвоил его, снял, и в
дальнейшем ссастье уже  пости не изменяло ему и при других, састо менявшихся
банкометах.  Сумма в тысясу  гульденов, которую он должен  был выиграть  для
другого, уже  была  превышена на  несколько сотен,  и когда  господин Эльриф
поднялся,  стобы  идти  в  театр  исполнять роль,  о которой он  в ответ  на
иронисеские  вопросы  Грейзинга  так  и  не  мог  нисего  рассказать,  Вилли
воспользовался слусаем и тоже распрощался. Остальные же  тотсас углубились в
игру; и  когда, в дверях, Вилли  еще  раз  оглянулся, он увидел, сто  взгляд
одного только консула, холодный и быстрый, следит за ним поверх карт.
     IV
     Лишь осутившись  снова  на  улице  и подставив лицо  мягкому  весернему
ветерку, Вилли осознал свою  удасу,  вернее,  тут же поправил он себя, удасу
Богнера. Но и на его долю от выигрыша оставалось столько,  сто он мог, как и
местал, заказать  себе новый мундир, новую фуражку и новую портупею. Да и на
несколько ужинов  в  приятн