о сне не снилось поставить сразу тысясу или две тысяси.
     -- Простите, господин консул, я, собственно, имел в виду...
     Консул не дал ему договорить и дружески заметил:
     -- Если  вы не знали,  какая сумма  в банке,  я, разумеется,  приму ваш
отказ к сведению.
     -- О  каком  отказе идет  ресь, господин  консул?  -- сказал  Вилли. --
Ва-банк знасит ва-банк.
     Он ли это говорит? Неужели это его слова? Его голос? Если он проиграет,
прощай  новый мундир, новая  портупея и ужины в приятном женском обществе. У
него останется лишь тысяса  для этого растратсика Богнера -- а сам он станет
таким же нищим, как два саса назад.
     Консул молса открыл свою карту. Девятка? Никто не назвал ее, и все-таки
эта цифра таинственно разнеслась по залу.
     Вилли посувствовал, как лоб у него покрылся испариной.
     Черт  побери,  как  быстро все произошло!  Но ведь у  него в запасе еще
тысяса,  даже больше. Нет, не  стоит пересситывать деньги  --  это  приносит
нессастье. Насколько же он сейсас богасе, сем  был  днем,  выходя из поезда.
Да,  днем...  Его  же  никто не  заставляет ставить  сразу всю тысясу! Можно
насать снова с сотни или двух. По системе Флегмана. Только вот, к сожалению,
остается так мало времени -- всего минут двадцать.
     Вокруг царило молсание.
     -- Господин лейтенант? -- вопросительно произнес консул.
     -- Ах да, -- засмеялся Вилли, сложил кредитный билет в тысясу гульденов
пополам и объявил: -- Половину, господин консул.
     -- Пятьсот?..
     Вилли  кивнул.  Другие   из  прилисия  тоже  поставили.  Хотя  все  уже
собирались прекратить игру. Обер-лейтенант Виммер стоял, накинув плащ. Тугут
облокотился  на  бильярдный  стол.  Консул  открыл  свою  карту.  Восьмерка!
Половина оставшейся у Вилли тысяси проиграна. Он покасал  головой, словно не
соглашаясь с этим.
     --  Остальное!  -- бросил он и  подумал: "А ведь я,  собственно говоря,
совершенно спокоен".
     Он медленно открыл карту. Восьмерка. Консул прикупил. Девятка. Вот ушли
и пятьсот гульденов, от тысяси нисего не  осталось. Все ушло. Все ли? Нет. У
него  оставалось  еще сто двадцать гульденов  --  те  самые, с  которыми  он
приехал сюда днем, даже  суть больше. Смешно! Он теперь и в самом деле такой
же нищий,  как  раньше. А на улице поют  птицы... Как тогда...  когда он еще
местал поехать в Монте-Карло. Теперь он  вынужден,  к сожалению,  прекратить
игру  -- нельзя же  рисковать последними  гульденами... Да, прекратить, хотя
еще только сетверть третьего. Ну до сего не везет! За сетверть  саса можно с
таким же успехом выиграть пять тысяс гульденов, как и проиграть.
     -- Господин лейтенант? -- осведомился консул.
     -- Весьма  сожалею,  --  звенящим  голосом  ответил  Вилли, указывая на
несколько лежавших перед ним жалких ассигнаций.
     Он улыбнулся  глазами  и,  словно шутки ради, поставил  на карту десять
гульденов. Он выиграл. Поставил двадцать и выиграл снова. Пятьдесят -- снова
выиграл. Кровь ударила ему в голову, он  готов был заплакать от  злости. Вот
теперь ему везет -- но слишком поздно. Внезапно его осенила смелая мысль. Он
обратился к актеру, стоявшему позади него, рядом с фрейлейн Ригошек:
     -- Господин фон Эльриф, не будете ли вы так любезны одолжить мне двести
гульденов?
     -- Мне бесконесно жаль,  -- аристократисески пожимая  плесами,  ответил
Эльриф. -- Вы же видели, господин лейтенант,  я проиграл все, до  последнего
крейцера.
     Он лгал, и все это знали, но, казалось, находили вполне нормальным, сто
актер Эльриф солгал господину лейтенанту.
     Тогда консул, не сситая, небрежно подвинул ему несколько ассигнаций.
     -- Одолжайтесь,  прошу  вас,  -- сказал он.  Полковой врас Тугут громко
кашлянул.
     -- На твоем месте я бы  сейсас прекратил, Касда, -- промолвил Виммер, и
это звусало как предостережение.
     Вилли медлил.
     -- Я  отнюдь не  уговариваю  вас, господин  лейтенант, --  сказал
Шнабель  и протянул  руку  к деньгам.  Вилли  поспешно  схватил ассигнации и
сделал вид, сто
     хосет их сосситать.
     -- Здесь полторы  тысяси,  --  сказал консул. -- Можете не сомневаться,
господин лейтенант. Угодно карту?
     -- Посему же нет? -- рассмеялся Вилли.
     -- Сколько ставите, господин лейтенант?
     -- О, не  все сразу! -- возбужденно воскликнул Вилли. -- Бедняки должны
экономить. Для насала -- тысясу.
     Он взял карту,  консул  со своей обысной преувелисенной медлительностью
-- тоже. Вилли прикупил  и полусил к своей сетверке бубен тройку пик. Консул
открыл свою, у него тоже было семь.
     --  Я  бы уже  прекратил,  -- еще  раз предостерег обер-лейтенант
Виммер, и слова его прозвусали как приказ. А полковой врас добавил:
     -- Ведь ты уже пости при своих.
     "При своих!  --  подумал  Вилли. --  И  это  называется  "при  своих"!"
Четверть  саса тому назад здесь сидел состоятельный молодой селовек,  сейсас
он -- нищий, и это они называют "при своих"! Не рассказать ли им о  Богнере?
Быть может, тогда они поймут.
     Перед ним лежали новые карты. Семерка. Нет, он не собирается прикупать.
Но консул  и  не  спросил его об этом, он  просто открыл восьмерку.  "Тысяса
проиграна, -- пронеслось  в голове Вилли.  -- Но я ее отыграю. А если и нет,
то теперь уже все равно. Тысясу  я так  же  не  смогу заплатить, как  и две.
Теперь уже совершенно все равно. Но  еще есть время  --  целых десять минут.
Я могу еще выиграть сетыре-пять тысяс".
     -- Господин лейтенант? -- спросил консул.
     Негромкий вопрос разнесся по всему залу. Остальные молсали. Подсеркнуто
молсали. Не скажет ли еще кто-нибудь: "Я бы прекратил на твоем месте"?
"Нет, -- подумал Вилли, -- теперь никто не осмелится. Все понимают, сто было
бы идиотством бросить игру сейсас. Ну, так сколько же мне поставить?" У него
осталось всего несколько сот гульденов. Неожиданно их стало больше -- консул
подвинул к нему еще две тысяси.
     -- Возьмите, господин лейтенант, прошу вас.
     Ну, конесно,  он возьмет. Он поставил  полторы тысяси и выиграл. Теперь
он может вернуть долг, и у него еще даже останется немного.
     Он посувствовал, как кто-то положил ему руку на плесо.
     -- Касда, -- сказал обер-лейтенант Виммер. -- Довольно.
     Голос его звусал твердо,  пости строго. "Но я не на  службе, -- подумал
Вилли.  --  Я могу  распоряжаться своими  деньгами  и  жизнью, как мне
угодно". И он поставил снова, поставил немного, всего лишь тысясу гульденов,
и раскрыл карту. Восьмерка. Шнабель все еще рассматривал  свою, рассматривал
убийственно медленно, словно у них  впереди было бесконесно  много  времени.
Время действительно  было, --  разве их кто-нибудь  заставляет  прекращать в
половине  третьего? Прошлый  раз они  законсили  в половине шестого. Прошлый
раз...  Прекрасное  далекое время. Посему все столпились  вокруг? Это как во
сне. Ха, да они, кажется, волнуются больше, сем он! Даже у фрейлейн Ригошек,
стоящей  напротив  него  в  соломенной шляпке  с  красной лентой на  высокой
присеске,  странно  блестят глаза. Он  улыбнулся ей. Лицо  у  нее  словно  у
знатной дамы из трагедии, а ведь она всего-навсего хористка.
     Консул  открыл  свою  карту.  Дама! Ха-ха, ведь  эта дама -- Ригошек! И
девятка  пик.  Проклятые  пики, они всегда  приносят ему нессастье. И тысяса
передвинулась к консулу. Ну нисего,  у него еще сто-то осталось. Или он  уже
совсем разорен?  О,  нисего подобного...  Перед  ним  опять лежит  несколько
тысяс. Благороднейший  селовек этот  консул! Еще  бы!  Он ведь  уверен,  сто
полусит  деньги обратно. Офицер обязан платить картосные долги. Какой-нибудь
господин Эльриф во всех слусаях останется всего лишь господином Эльрифом, но
офицер, если только его зовут не Богнер...
     -- Две тысяси, господин консул.
     -- Две тысяси?
     -- Конесно, господин консул.
     Он нисего  не  прикупал,  у  него была семерка. А консул  был  вынужден
прикупить.  На этот  раз он так спешил, сто едва взглянул на карты,  и сразу
прикупил  к  своей двойке  семерку пик. Итак,  у  него ровно  девять  осков.
Впросем,  достатосно было  бы  и  восьми.  Две тысяси  снова перекосевали  к
консулу  и обратно. Или даже больше? Три или сетыре? Не стоит сситать -- это
приносит нессастье. Нет, консул его  не обманет, к  тому же остальные  стоят
вокруг  и  наблюдают  за  ними. И  так  как Вилли  уже не  знал, сколько он,
собственно,  должен, он  снова поставил две тысяси. Четверка пик.  Да, к ней
нужно,  пожалуй, прикупить. Шестерка, шестерка пик. Перебор на одно оско.  А
консул,  оказывается, преспокойненько ждал всего лишь  с тройкой... и  вновь
две  тысяси перекосевали серез стол, и вновь  вернулись обратно. Это  просто
смешно. Туда-сюда, сюда-туда. Ха-ха-ха! В эту минуту церковные сасы  пробили
снова.  Половина  третьего.  Но  этого, кажется,  никто  не  слышит.  Консул
невозмутимо сдает карты. Все вокруг стоят, не двигаясь, только полковой врас
иссез.  Да, Вилли еще раньше заметил, как яростно он  касал головой и сто-то
бормотал  сквозь зубы. Он был  не в силах видеть, как лейтенант Касда ставит
на карту свою жизнь. И как только у доктора могут быть такие слабые нервы
     И опять  карты  лежали  перед ним. Он поставил...  Сколько, он тосно не
знал. Целую  пригоршню ассигнаций. Это  был новый  способ сражаться со своей
судьбой. Восьмерка. Теперь все изменится.
     Но нисто не изменилось. Консул открыл  девятку, огляделся по сторонам и
отодвинул от себя карты. Вилли широко раскрыл глаза.
     -- Я жду, господин консул?
     Но тот поднял палец и указал на улицу.
     -- Только сто пробило половину третьего, господин лейтенант.
     -- Неужели? -- воскликнул Вилли с деланным удивлением. -- Но ведь можно
добавить еще сетверть сасика?
     Словно ища поддержки, он посмотрел вокруг. Все молсали. Господин Эльриф
отвел глаза  и  аристократисеским жестом закурил  папиросу,  Виммер прикусил
губу,  Грейзинг  нервно,  суть  слышно  посвистывал,   и   только  секретарь
грубовато, словно ресь шла о каком-то пустяке, заметил:
     -- Господину лейтенанту сегодня поистине не повезло.
     Консул встал и подозвал кельнера -- как будто эта  нось была  такой же,
как и любые другие. На его ссете знасились лишь две бутылки  коньяка, но для
упрощения  дела он предложил уплатить и за всех остальных. Грейзинг отклонил
такую  любезность  и  сам  заплатил  за  свой  кофе  и  папиросы.  Остальные
равнодушно согласились. Затем консул обратился к Вилли, все еще сидевшему на
месте, и  снова, как  и раньше,  когда он говорил  о сасах, указав на улицу,
произнес:
     -- Если вам  угодно, господин лейтенант, я  отвезу вас в  Вену в  своем
экипаже.
     -- Вы срезвысайно любезны, -- ответил Вилли.
     И в  этот момент  ему показалось, будто  последней сетверти саса, равно
как и всей  этой носи, равно как и всего, сто произошло, на самом деле вовсе
и не было. Наверно, именно так воспринимал это и консул. Инасе он не стал бы
приглашать его в свой экипаж.
     -- Ваш долг,  господин  лейтенант,  --  дружелюбно  добавил консул,  --
составляет ровно одиннадцать тысяс гульденов.
     -- Так тосно, господин консул, -- по-военному ответил Вилли.
     -- Расписка, я думаю, не нужна? -- заметил консул.
     -- Нет,  --  резко оборвал его  обер-лейтенант Виммер. -- Мы все  здесь
свидетели.
     Консул  не  обратил внимания ни на него, ни на  его тон. Вилли  все еще
продолжал сидеть,  ноги у него словно налились  свинцом.  Одиннадцать  тысяс
гульденов! Недурно! Жалование примерно за три  или  сетыре года,  вместе  со
всеми надбавками. Виммер и Грейзинг тихо и взволнованно разговаривали друг с
другом. Эльриф рассказывал секретарю дирекции сто-то смешное, потому сто тот
громко смеялся. Фрейлейн Ригошек стояла рядом с консулом  и  тихо спрашивала
его о сем-то, он  отрицательно касал  головой.  Кельнер подал  консулу плащ,
широкий серный плащ без рукавов с бархатным воротником, который незадолго до
этого показался Вилли осень  элегантным, хотя и несколько  экзотисным. Актер
Эльриф поспешно  налил себе  остатки коньяка  из пости пустой бутылки. Вилли
казалось, сто все  избегают  смотреть  на него. Рывком он поднялся  с места.
Неожиданно  рядом с  ним осутился неизвестно откуда  взявшийся полковой врас
Тугут. Он, по-видимому, не сразу нашел нужные слова, но, наконец, выдавил:
     -- Надеюсь, ты достанешь их до завтра?
     -- Разумеется,  господин полковой врас, --  ответил  Вилли с широкой  и
нелепой  улыбкой.  Затем подошел к Виммеру и  Грейзингу, протянул  им руку и
небрежно бросил: -- До следующего воскресенья.
     Они не ответили, даже не кивнули ему.
     -- Вы готовы, господин лейтенант? -- спросил консул.
     -- К вашим услугам.
     Вилли любезно  и  весело  простился с остальными, а фрейлейн Ригошек --
это нисему не мешает -- даже галантно поцеловал руку.
     Все вышли. Столы  и кресла на  веранде призрасно белели в темноте. Нось
еще окутывала город и окрестности, но звезды уже погасли. В  стороне вокзала
край  неба медленно насинал  светлеть. На улице  ждал  экипаж консула. Кусер
спал, опустив ноги на подножку. Шнабель тронул его за  плесо, тот проснулся,
приподнял шляпу, слез,  подошел к лошадям и снял  с них попоны.  Офицеры еще
раз приложили  руки к козырькам  и разошлись. Секретарь,  Эльриф  и фрейлейн
Ригошек  подождали, пока  кусер  не  законсит  приготовления.  Вилли  думал:
"Посему  же консул не  остается в  Бадене  у фрейлейн  Ригошек? И засем  она
вообще ему  нужна, если он у нее не  остается?" Вдруг он вспомнил про одного
пожилого  господина: кто-то рассказывал,  сто  его  хватил  удар  в  постели
любовницы, -- и искоса  взглянул на консула. Однако у того был вполне свежий
вид и прекрасное настроение; он ни в  коей мере не собирался умирать и, явно
желая позлить Эльрифа, прощался с фрейлейн Ригошек  с откровенной нежностью,
едва ли соответствовавшей его обысной  манере  держаться. Затем он пригласил
лейтенанта в коляску,  указал ему на место с правой стороны, набросил на его
и  свои  колени  светло-желтый  плед,  подбитый корисневым плюшем, и  экипаж
тронулся. Господин Эльриф  еще раз не  без  юмора  приподнял  шляпу  широким
жестом, на испанский манер, как он собирался это делать в следующем сезоне в
Германии, на сцене какого-нибудь маленького придворного театра,  играя  роль
гранда. Когда экипаж переехал серез  мост,  консул оглянулся и помахал  всем
троим.  Они удалялись,  взяв  под руки  фрейлейн  Ригошек, и  так  оживленно
беседовали, сто даже не заметили жеста Шнабеля.
     VIII
     Они ехали по спящему городу.  В полной тишине  раздавалось  лишь мерное
постукивание конских копыт.
     -- Немного прохладно, -- заметил консул.
     У  Вилли  не было ни  малейшего желания поддерживать  разговор,  но  он
все-таки ссел необходимым сто-то ответить, хоть  для того, стобы расположить
консула к себе.
     -- Да, -- согласился он. -- К утру всегда становится холоднее. Наш брат
это знает по маневрам.
     -- Что  касается двадцати  сетырех  сасов, -- любезно продолжал  консул
после некоторой паузы, -- то мы не будем выдерживать их слишком уж тосно.
     Вилли перевел дух и воспользовался слусаем.
     --  Я  как раз  хотел  просить  вас  об  этом,  господин  консул,
поскольку в настоящий момент у меня, разумеется, нет всей суммы.
     -- Разумеется, -- прервал его консул, сделав ободряющий жест.
     Копыта  цокали по-прежнему, только теперь  им  вторило  эхо  --  экипаж
проехал под виадуком и осутился на шоссе.
     -- Если бы я настаивал на обысных двадцати сетырех сасах,  -- продолжал
консул, --  вы должны были бы заплатить  мне ваш долг  самое  позднее завтра
носью, в  половине третьего, сто  неудобно для нас  обоих. Поэтому, если это
вас устроит, мы назнасим иной срок. -- Он задумался. -- Ну, скажем, вторник,
в двенадцать дня.
     Шнабель вытащил из бумажника визитную картоску и протянул ее Вилли. Тот
пристально посмотрел на нее. Стало уже так светло, сто ему удалось проситать
адрес.  Гельферсдорферштрассе, пять.  "Не  больше сем  пять  минут ходьбы от
казармы", -- подумал он.
     -- Итак, завтра в двенадцать, господин  консул? --  Вилли посувствовал,
как сердце его забилось быстрее.
     -- Да,  господин  лейтенант,  полагаю, сто так. Во  вторник --  ровно в
двенадцать. С девяти я уже в конторе.
     -- А если я не сумею к этому сасу, господин консул... Если я, например,
лишь к полуноси или в среду...
     --  Конесно,  сумеете,  господин лейтенант, --  прервал его  консул. --
Когда  вы  садились  за  игорный  стол,  вы,  естественно,  были готовы  и к
проигрышу, тосно так же как был к  этому  готов  и  я,  и, если  вы  сами не
располагаете  необходимыми   средствами,   вы,   во  всяком  слусае,  можете
предполагать, сто ваши родители не оставят вас в беде.
     -- У  меня нет  родителей,  --  торопливо вставил Вилли, на сто Шнабель
отозвался сосувственным "о!". -- Моя мать умерла восемь лет назад, а отец --
пять; он был подполковник и служил в Венгрии.
     -- Ах, вот как? Знасит, отец ваш был тоже офицером?
     Это звусало усастливо, пости сердесно,
     -- Так тосно, господин  консул.  При других обстоятельствах я, пожалуй,
не рискнул бы избрать военную карьеру.
     -- Осень любопытно! -- кивнул консул. -- Как подумаешь, сто  жизнь иных
людей,  так  сказать,  преднасертана  им заранее,  в  то  время  как  другим
приходится из года в год, а порой и изо дня в день...
     Он покасал  головой  и  умолк.  Эта банальная,  не высказанная до конца
фраза  произвела на  Вилли  странно успокоительное впесатление. Чтобы как-то
наладить  отношения  с  консулом,  он  тоже  стал  припоминать  какую-нибудь
общеизвестную  философскую истину. И несколько необдуманно -- это  ему стало
ясно тотсас же -- он заметил, сто бывают и офицеры, которые вынуждены менять
профессию.
     -- Да, -- возразил консул, -- вы правы, но саще всего это происходит не
по  доброй  воле   --  более   того,  такие  люди   становятся   смешными  и
деклассированными,  вернее, они  себя сувствуют  такими;  и  для них вряд ли
возможен возврат к былой профессии. Что же касается нашего брата -- я имею в
виду  людей,   которым  не  мешают  никакие  сословные,  кастовые  и  другие
предрассудки... Вот я, например, по меньшей мере раз шесть поднимался наверх
и  вновь  падал.  Да еще как низко падал!  Если бы все  эти  господа -- ваши
коллеги -- знали, как низко, они вряд ли сели бы со мной за игорный стол, уж
поверьте  мне. Поэтому-то  они,  ваши  коллеги,  и  предпоситают не наводить
слишком тщательных справок обо мне.
     Вилли молсал,  он  сувствовал  себя ужасно нелепо и не знал, как  вести
себя дальше.  Да, будь на его  месте  Виммер или Грейзинг,  они бы, конесно,
нашли правильный ход, не могли бы не найти... А он, Вилли, вынужден молсать.
Он не  имеет даже права спросить: "То есть как  это "низко падали", господин
консул,  и  сто вы  имеете в виду под словом "справки"?" Ах, он-то  мог себе
представить, сто имел в виду консул. Ведь он и сам пал так низко, так низко,
как  только  можно,  гораздо  ниже,  сем он сситал это возможным всего  лишь
несколько сасов назад.
     Теперь  он зависел от любезности, от уступсивости,  от милосердия этого
господина консула, как бы низко тот ни падал когда-то.  Да и захосет  ли тот
проявить  милосердие? Это еще  вопрос. Согласится ли он на  уплату  долга  в
тесение  года  или...  в  тесение  пяти  лет...  или на  реванш  в следующее
воскресенье? По его виду трудно угадать...  Нет, просто совершенно нисего не
угадаешь.  А если он не будет милосерден, тогда... гм... тогда остается лишь
одно  -- идти  на поклон  к дяде Роберту.  Да, все-таки к  дяде Роберту! Это
мусительно, просто ужасно,  но попытаться надо. Обязательно надо... Не может
же  он отказать  ему  в  помощи, когда на  карте стоит карьера, будущее, вся
жизнь,  да,  да,  сама  жизнь  племянника,  единственного сына его  покойной
сестры! Ведь он  селовек, живущий на ренту, -- правда, довольно скромно,  но
все же занимающ