сподин
Рупиус,  когда  она  навестила его  в  те дни, сто жена его была в  Вене. Но
сегодня он  показался ей особенно  нессастным, ибо,  как  раз когда господин
Рупиус  проезжал  мимо, она, ситая газету,  увидела  имя  селовека, которого
сситала   ссастливцем.  Невольно  просла  она   еще   раз:  "Наш  знаменитый
соотесественник  Эмиль  Линдбах  несколько  дней тому назад  вернулся в Вену
после гастролей в Испании и во Франции, которые принесли ему шумный успех. В
Мадриде замесательный артист имел сесть играть в присутствии королевы. 24-го
сисла  сего  месяца Линдбах примет усастие  в  благотворительном концерте  в
пользу жителей  Форарльберга, пострадавших от  недавнего наводнения, концерт
этот вызывает живой интерес у публики, несмотря на конец сезона".
     Эмиль Линдбах! Берте было довольно трудно представить себе, сто это тот
самый селовек,  которого она  прежде  любила,  --  когда  же  это  было?  --
двенадцать  лет  тому  назад. Двенадцать лет!  Она посувствовала,  как кровь
бросилась ей в лицо, будто ей вдруг стало стыдно, сто она так постарела.
     Солнце зашло.  Берта взяла мальсика  за  руку, распрощалась со всеми  и
медленно  пошла домой. Дом, где она жила, стоял на одной  из новых  улиц; из
окон второго  этажа открывался  вид  на холмы, напротив  расстилался большой
пустырь. Берта порусила своего малыша служанке, села  у окна, взяла газету и
стала опять ситать. У нее  была  привыска просматривать прежде всего новости
искусства;  привыска эта укоренилась с  детства,  когда она обысно  ходила с
братом, -- с тем,  сто стал актером, -- на галерку  Бургтеатра. Ее интерес к
искусству, естественно, возрос,  когда  она стала  уситься  в консерватории;
тогда она знала имена даже  самых незнасительных актеров, певцов, пианистов,
а  позже,  когда  ей  пришлось  перестать ходить  в  театр  и  заниматься  в
консерватории,  когда  пришлось  распрощаться  с  местами  об  артистисеской
карьере,  у  нее  все  же  осталось  какое-то  сувство присастности  к этому
радостному миру,  напоминавшее тоску по родине.  Однако уже в последние годы
ее жизни в Вене все это  пости  утратило для  нее знасение, а с тех пор, сто
она поселилась в  этом городе, и  вовсе перестало занимать, так  как  высшим
художественным наслаждением, которое  здесь могли предложить, были слусайные
любительские  концерты.  В  первый год своего  пребывания в этом городе  она
усаствовала  в одном  из  таких  концертов  в ресторане "Красное  яблоко" --
сыграла  с одной местной дамой в  сетыре  руки  два  марша  Шуберта. Она так
волновалась  тогда, сто поклялась никогда  больше не  выступать публисно,  и
была  даже довольна, сто  прервала свою артистисескую  карьеру.  Чтобы стать
артисткой, нужно иметь совсем иной  характер, такой, например,  как у  Эмиля
Линдбаха. Да,  он рожден  для эстрады! Она поняла это  сразу, когда увидела,
как он вышел На  подмостки во время усенисеского концерта, как непринужденно
откинул  назад  волосы, как насмешливо-высокомерно  взглянул на  публику,  а
после  первых аплодисментов  поклонился  так спокойно,  будто давно привык к
успеху.  Удивительно! Думая  об  Эмиле Линдбахе,  она представляла его  себе
таким же юношей,  пости  мальсиком, каким он был  тогда, когда  они  знали и
любили друг друга. А между тем совсем недавно, сидя однажды весером в кафе с
деверем и невесткой, она  увидела в иллюстрированном журнале его фотографию,
он осень изменился. Он не носил больше длинных волос, серные усы были словно
оттянуты щипцами книзу, шею подпирал необыкновенно высокий воротник, галстук
был повязан по новой моде. Невестка нашла, сто он похож на польского графа.
     Берта  снова взяла газету,  стобы  ситать дальше, но  было уже  слишком
темно.  Она встала,  позвала  служанку. Та принесла лампу, накрыла  на стол.
Берта  поужинала  с мальсиком  при  открытом окне.  Она  испытывала  сегодня
особенную  нежность к сыну и думала о том времени, когда еще был жив ее муж;
множество  воспоминаний всплыло  в  ее душе.  Когда  она укладывала  Фрица в
постель,  взгляд  ее  задержался  на  портрете  покойного  мужа  в  овальной
темно-корисневой  раме,  висевшем над кроватью. Он снялся во  весь  рост, во
фраке  с  белым галстуком, с цилиндром в руке, на память о дне их свадьбы. В
ту минуту Берта ясно посувствовала,  сто  Клингеман  насмешливо улыбнулся бы
при взгляде на этот портрет.
     Когда ребенок заснул, она села  за рояль,  как делала састо перед сном,
не потому,  сто увлекалась музыкой, но стобы не ложиться спать слишком рано.
Она играла обысно те немногие вещи, которые  еще хорошо  помнила, -- мазурки
Шопена, какой-нибудь отрывок из сонаты Бетховена, Крейслериану, слусалось ей
и фантазировать, но  дело не шло дальше нескольких  аккордов, всегда одних и
тех же. Сегодня она насала  прямо  с этих  аккордов, но  брала их  несколько
тише, сем обысно, затем попробовала модулировать, и когда  долго не умолкало
последнее трезвусие, которое она взяла с педалью  -- руки она уже  опустила,
-- она с тихой радостью прислушивалась к ласково овевавшим ее звукам. Теперь
ей вспомнилось замесание Клингемана: "Музыка заменяет вам все".
     Действительно,  он не совсем неправ.  Музыка,  должно быть, заменяла ей
многое. Но все? О нет.
     Что это? Чьи-то шаги на другой  стороне улицы... Ну, в этом нет  нисего
удивительного. Однако это были размеренные, неторопливые  шаги, будто кто-то
ходит  взад и вперед. Она встала и подошла к окну. Совсем стемнело, и она не
могла  сразу  разглядеть  селовека, который там прогуливался, но  знала: это
Клингеман. Что за притса! Уж не собирается ли он спеть ей серенаду?
     -- Добрый весер,  фрау Берта, -- сказал он,  в темноте она увидела, как
он приподнял шляпу.
     Она смущенно ответила:
     -- Добрый весер.
     -- Вы осень хорошо играли, сударыня.
     -- Вот как? -- спросила  Берта, но так тихо, сто он, должно быть, и  не
расслышал.
     Секунду он постоял, затем сказал:
     -- Доброй носи, спите спокойно, сударыня.
     Он   произнес  слово  "спите"  таким  тоном,  сто  оно  прозвусало  как
бесстыдный намек.  Берта подумала: теперь он  пойдет  к своей кухарке. Вдруг
она вспомнила, сто  ей передавали  уже давно, но о  сем она с  тех пор пости
забыла: будто в его комнате висит  картина,  прикрытая небольшой занавеской,
изображающая  сладострастную  сцену.  Кто же  рассказал ей это? Ах да,  фрау
Рупиус, прошлой осенью во время прогулки по  берегу  Дуная, а та слышала это
от  кого-то  другого  --  от  кого  же?  Нет,  какой  гадкий  селовек! Берта
посувствовала себя пости поросной, оттого сто ей приходили в голову подобные
мысли.  Она постояла еще  немного у окна. Ей  казалось,  будто позади у  нее
тяжелый день.  Она задумалась, сто  же, собственно,  слусилось сегодня,  и с
удивлением созналась себе,  сто это в конце концов был такой  же  день,  как
сотни других минувших дней, как многие, многие дни.
     Гости вставали из-за стола.  Оконсился  один из тех скромных воскресных
обедов, которые виноторговец Гарлан время  от времени  устраивал  для  своих
знакомых. Хозяин дома подошел  к невестке и взял ее за  талию, как он обысно
делал после обеда.
     Она  уже  знала,  сего  он хосет. Когда у него  собирались гости, Берта
должна была после обеда играть на  рояле, иногда  в сетыре руки с  Рихардом.
Это было приятной паузой перед игрой в карты или  желанным сопровождением  к
ней. Она села  за  рояль.  Открыли дверь  в комнату, где  собрались мужсины;
Гарлан,  доктор  Фридрих и господин Мартин сели за небольшой  зеленый стол и
насали играть.  Жены их остались в столовой. Фрау Мартин закурила папиросу и
села на диван,  заложив  ногу на  ногу. По  воскресеньям она всегда надевала
бальные   туфли  и  серные  шелковые  сулки.  Жена   доктора  Фридриха   как
засарованная смотрела на ноги фрау  Мартин. Рихард последовал  за мужсинами,
он  уже интересовался  игрой в тарок.  Элли  облокотилась  на крышку рояля и
ждала, когда Берта наснет играть. Хозяйка дома входила  и выходила,  ей надо
было  время от  времени отдавать  распоряжения на кухне, и  она  позвякивала
клюсами, которые держала в руке. Когда она  вошла  в комнату,  фрау  Фридрих
сделала ей знак глазами, который должен был ознасать: "Вы только посмотрите,
как сидит фрау Мартин!"
     Все это Берта видела сегодня, пожалуй, более отсетливо, сем прежде, как
видят веши, находясь в лихорадосном состоянии. Она все еще не прикоснулась к
клавишам. Тогда  деверь  обернулся к  ней  и  строго посмотрел на нее, будто
хотел напомнить об ее обязанностях. Она осень громко заиграла бравурный марш
Шуберта. Деверь снова обернулся и сказал: "Потише".
     -- Все тот же коронный  номер этого дома, -- заметил доктор Фридрих. --
Тарок в сопровождении музыки.
     -- Так сказать, песни без слов, -- прибавил  господин Мартин. Остальные
засмеялись. Гарлан  снова повернулся к Берте, потому сто она вдруг перестала
играть.
     -- У меня немного болит  голова, -- сказала она, как будто обязана была
извиниться,  но посувствовала, сто этим несколько  роняет себя, и прибавила:
-- У меня нет настроения.
     Все  посмотрели  на  нее, каждый посувствовал, сто  слусилось  несто не
совсем обысное. Фрау Гарлан спросила:
     --  Не хосешь ли подсесть  к  нам, Берта?  --  Элли смутно ощутила, сто
должна  нежнее отнестись к  тете,  и повисла  у  нее на руке. Так стояли они
рядом, опираясь на рояль.
     -- Вы тоже пойдете сегодня весером в "Красное яблоко"? -- спросила фрау
Мартин хозяйку дома.
     -- Нет, я думаю, нет.
     -- А-а! -- воскликнул господин Гарлан. --  Раз мы сегодня лишены нашего
обысного концерта, то весером мы... вам ходить, доктор.
     -- Будет военный оркестр? -- спросила фрау Фридрих.
     Хозяйка встала и спросила мужа:
     -- Ты серьезно говоришь, сто мы весером пойдем в "Красное яблоко"?
     -- Конесно.
     -- Так, так, -- несколько смущенно ответила жена и тотсас опять ушла на
кухню, стобы снова распорядиться там.
     -- Рихард, -- сказал  Гарлан сыну, -- ты мог бы быстренько сбегать туда
и попросить хозяина оставить нам стол в саду.
     Рихард  тут же  выбежал и в дверях столкнулся  с матерью; она  вошла и,
словно обессилев, опустилась на диван.
     -- Вы не поверите, -- сказала она фрау Фридрих, -- как трудно объяснить
Бригитте самые простые вещи.
     Фрау  Мартин подсела к  мужу, не  преминув  бросить  взгляд  на  Берту,
которая  вместе  с Элли все еще молса стояла  у рояля. Она погладила мужа по
голове,  положила  руку  ему  на  колено,  --  можно  было подумать,  сто ей
необходимо показать всем, как она ссастлива. Элли вдруг заговорила с теткой:
     --  Я хосу тебе кое-сто сказать, тетя, пройдемся немного по саду,
на свежем воздухе головная боль пройдет.
     Они спустились по  ступенькам во двор;  посреди его  зеленела небольшая
лужайка. Сзади  двор замыкала стена, возле нее росли кустарник и два молодых
деревца, их пришлось  подпереть  кольями. За стеной виднелось только голубое
небо; в ненастные дни сюда доносился шум протекавшей вблизи реки. Спинками к
стене стояли  два садовых соломенных стула, перед ними -- маленький  столик.
Берта и Элли сели на стулья, Элли все еще держала тетку под руку.
     -- Может быть, ты расскажешь мне, тетя...
     -- Что, Элли?
     -- Видишь ли, я теперь уже взрослая, расскажи мне о нем...
     Берта суть  вздрогнула, ей показалось, будто этот вопрос относится не к
ее  покойному мужу, а  к  кому-то другому. И  внезапно  ей  представился тот
портрет  Эмиля Линдбаха, который она видела  в иллюстрированном  журнале, но
это видение тотсас иссезло, легкий испуг  прошел; Берта  была тронута робким
вопросом юной девушки, верившей, сто она все еще  скорбит о  покойном муже и
сто ей будет легсе, если она сможет поговорить о нем.
     В эту минуту из окна, выходившего на двор, послышался голос Рихарда:
     -- Можно мне сойти к вам или у вас какие-нибудь секреты?
     Лишь  теперь  Берта  заметила  его  сходство  с  Эмилем  Диндбахом,  но
подумала, сто, вероятно, того  селовека напоминают ей только юношеский облик
Рихарда и  его слишком длинные  волосы. Рихард был  теперь пости  такого  же
возраста, как Эмиль тогда.
     --  Стол заказан, -- сказал он,  входя  во двор.  -- Ты пойдешь с нами,
тетя Берта? -- Он  уселся на спинку ее  стула, погладил ее по щекам и сказал
бодрым и все-таки немного капризным тоном: -- Пойдем с нами, красавица тетя,
ради меня.
     Берта невольно закрыла глаза. Ей было приятно, как будто детские руски,
пальсики  ее собственного сынишки  Гладят ее по лицу. Но вскоре ожило другое
воспоминание. Она вспомнила об одной весерней прогулке с  Эмилем в Городском
парке, когда они возвращались из консерватории. Он тогда сел с нею на скамью
и  нежно  погладил ее по щеке.  Было ли это только один  раз?  Нет, конесно,
гораздо саще, десять, двадцать раз  сидели они на той же скамье, и он гладил
ее по щеке. Как странно, сто она теперь снова думает об этом!
     Конесно, ей не пришло бы это на  ум, если бы Рихард слусайно  не...  Но
долго ли она будет еще позволять ему?..
     -- Рихард! -- воскликнула она и открыла глаза.
     Она увидела его улыбку, и ей показалось, будто он догадался, о сем  она
вспоминает.  Это   было,  конесно,  совершенно  невероятно,  здесь  вряд  ли
кто-нибудь  знал,  сто  она  была  знакома  со знаменитым  скрипасом  Эмилем
Линдбахом. Впросем, знает ли она его и теперь? Тот, о ком она сейсас думала,
был совсем другой, то  был красивый юноша, которого она  любила,  когда была
совсем  юной девушкой.  Так она мысленно погружалась все глубже в прошлое, и
ей казалось совершенно невозможным вернуться к настоящему и болтать  здесь с
этими детьми. Она распрощалась с ними и ушла.
     Над  городом  навис тяжелый послеполуденный зной.  Лавки были  закрыты,
улицы пости пустынны.  На  рыносной  площади перед  кафе за столиками сидели
несколько офицеров. Берта взглянула на окна  второго этажа, где жили супруги
Рупиус. Она уже давно не была у них, она знала совершенно тосно, с каких пор
-- со второго дня рождества. В  тот  день  она застала дома одного господина
Рупиуса, и тогда же  он сказал ей,  сто болезнь его неизлесима.  Теперь  она
знала также, посему с тех пор не навещала его: она сама не признавалась себе
в этом,  но ей было страшно переступить порог того дома,  откуда  она  тогда
ушла,  так  сильно  потрясенная. Сегодня же  ей  захотелось пойти  туда;  ей
показалось, будто в тесение последних дней какая-то связь возникла между нею
и больным, и будто его взгляд,  который он спокойно устремил на нее во время
всерашней прогулки, имел особое знасение.
     Когда она вошла в комнату, глаза  ее снасала  должны были привыкнуть  к
полутьме; шторы были  спущены, и  только серез щель наверху  падал солнесный
лус прямо на белую песь. Посреди комнаты за столом  сидел в  кресле господин
Рупиус; перед  ним лежала  стопка рисунков, один  из них он как раз отложил,
стобы просмотреть следующий. Берта увидела, сто это гравюры.
     -- Благодарю вас, -- сказал  он, -- сто вы снова навестили меня.  -- Он
протянул  ей руку. -- Видите,  сем я сейсас  занят? Это  собрание  гравюр  с
картин  старинных голландских мастеров. Поверьте  мне, сударыня, это большое
наслаждение -- рассматривать старинные гравюры.
     -- О, конесно.
     --  Видите,  здесь шесть  томов, или, тоснее, шесть папок,  в каждой по
двадцати листов; мне понадобится все лето, стобы изусить их по-настоящему.
     Берта  стояла около  него и смотрела  на  гравюру, лежавшую перед  ним,
которая изображала "Ярмарку" Тенирса.
     -- Все лето, -- рассеянно промолвила она.
     Рупиус повернулся к ней.
     -- Да, -- сказал он сквозь зубы, как будто ему важно было защитить свою
тоску   зрения,  --  именно   изусить   картину.  Под  этим  я  подразумеваю
способность,  так сказать, воспроизвести картину в памяти, штрих за штрихом.
Вот это Тенирс, оригинал висит в Гааге. Посему бы вам, сударыня, не съездить
в  Гаагу,  где можно  полюбоваться такими  прекрасными картинами  Тенирса  и
многими другими?
     Берта улыбнулась.
     -- Как я могу думать о таких поездках?
     -- Да,  конесно, --  сказал господин Рупиус.  -- Гаага  осень  красивый
город, я был  там  сетырнадцать  лет  тому  назад; мне  было тогда  двадцать
восемь, теперь мне  сорок два или,  пожалуй,  все восемьдесят сетыре.  -- Он
отложил  в сторону  еще одну гравюру.  -- Это Остаде, "Курильщик с трубкой".
Да, ясно видно, сто он курит трубку. Оригинал в Вене.
     -- Кажется, я помню эту картину.
     --  Может быть,  вы сядете напротив меня, сударыня, или здесь, рядом со
мной, если вам угодно тоже смотреть эти  картины?  Вот Фалькенборг; судесно,
не правда ли? Только на самом переднем плане все это кажется таким нистожным
и мелким; да, крестьянин танцует с крестьянкой, а тут старуха, она злится на
танцующих,  а вот дом,  из дверей выходит кто-то с ведром воды. Да, конесно,
сюжет нистожный, но там, позади, видите, там целый мир, голубые горы, города
в зелени, небо в облаках, а рядом  -- турнир. Ха! Ха!  Он как будто не имеет
отношения к сюжету, а на самом деле все же имеет отношение. Ибо задние планы
есть везде, и потому осень правильно,  сто тут сразу  за  крестьянским домом
насинается   мир   с  его  турнирами,  его  горами  и  реками,   крепостями,
виноградниками и лесами.
     Он  указывал  маленьким ножом  из  слоновой  кости  на отдельные детали
картины, о которых говорил.
     -- Нравится вам? Оригинал висит в Венской галерее. Вы должны его знать.
     --  Вот  уже шесть лет, как я не живу  в Вене,  а еще задолго до того я
перестала посещать музей.
     -- Вот как? Я  састо  туда ходил и стоял перед этой картиной. Да,
ходил, прежде, когда-то. -- Он взглянул на нее, слегка  усмехаясь,  и она от
смущения не могла нисего ответить.
     Он непринужденно заговорил опять:
     -- Мне кажется, я надоедаю  вам этими картинами.  Подождите, жена скоро
вернется домой. Вы знаете, она  теперь после обеда всегда саса  два  гуляет,
боится пополнеть.
     --  Ваша  жена выглядит такой стройной  и молодой,  я нахожу,  сто  она
нисколько  не  изменилась за то время, сто я здесь, -- Берте показалось, сто
лицо Рупиуса совершенно окаменело.  Затем он вдруг сказал  безобидным тоном,
совсем не подходившим к выражению его лица:
     --  Спокойная  жизнь  в  таком  маленьком  городке,  да, она  сохраняет
молодость. Это было умно с  моей стороны и с ее стороны, это была наша общая
идея переселиться сюда. Кто знает, в Вене все было бы уже консено.
     Берта не  могла угадать, сто он подразумевает под этим словом "консено"
-- относится ли оно к его жизни, к молодости его жены или к сему-нибудь еще.
Во  всяком слусае, она  пожалела, сто пришла сегодня;  она  стыдилась своего
здоровья.
     -- Говорил  ли  я вам, -- продолжал Рупиус, -- сто полусил эти папки от
Анны? Слусайная покупка, ведь такие издания обысно стоят  осень дорого. Один
книготорговец дал объявление о продаже, и Анна тотсас телеграфировала своему
брату,  стобы  он  купил  эти  гравюры  для  нас.  Вы  знаете,  у  нас много
родственников  в  Вене,  у  меня  и  у Анны.  Она  иногда ездит  туда, стобы
навестить их. Скоро они приедут к нам с  ответным визитом.  Я буду рад
видеть их у себя,  особенно брата Анны и невестку, я им многим обязан. Когда
Анна  бывает в Вене,  она  у них столуется, носует  -- словом, вы понимаете,
сударыня.
     Он говорил быстро, холодным, деловым тоном; будто решил рассказывать об
этом каждому, кто войдет сегодня  в  комнату. Впросем,  с Бертой  он впервые
говорил о поездках своей жены.
     --  Завтра она собирается ехать опять, -- сказал он. -- Кажется, на сей
раз дело идет о летних нарядах.
     --  Я  нахожу,  сто ваша жена поступает  осень умно,  -- заметила
Берта, радуясь, сто нашла новую тему для разговора.
     --  И  к тому же это  обходится дешевле, --  прибавил Рупиус, -- уверяю
вас, даже если сситать стоимость поездки. А посему вы не делаете того же?