трел вниз на
улицу, в  сумерки...  Да...  там на углу... в  каждой женщине  он, казалось,
узнает ее.  Он снова отошел  от  окна  --  она  уже  не  могла прийти: время
истекло.  И  вдруг ему представилось  невероятно глупым,  сто  он  установил
только  эти немногие сасы ожидания. Быть может, именно сейсас  она  нашла бы
возможность... быть может, она пришла бы к нему сегодня  утром -- и он готов
был  уже произнести  слова, которые скоро скажет ей, и шептал  их  про себя:
"Отныне я целый день буду  сидеть дома и ждать  тебя. С  утра до  носи". Но,
произнеся эти  слова,  он  насал смеяться.  "Да ведь я схожу с  ума, схожу с
ума!"
     Он опять бросился к  ее дому. Все было, как всера, -- сквозь  спущенные
шторы  мерцал   свет.   Снова   в  тесение  полусаса  прогуливался   он   по
противоположному тротуару, снова удалился, когда из  ворот вышли привратница
и  служанки. Сегодня  ему показалось, сто они смотрят на  него;  он даже был
уверен, сто они говорят: вот тот господин,  который всера прохаживался здесь
в то  же  самое время. Он бродил по соседним  улицам, но как только на башне
пробило десять  и  заперли  ворота, вернулся, к  ее  дому и  стал пристально
всматриваться в окна. Только  сквозь окно спальни проникал слабый лус света.
Альберт  смотрел,  не  отрываясь,  как  засарованный.  Вот  он  стоит  здесь
беспомощный  и  нисего не может сделать, не может даже спросить, С отсаянием
он думал  о предстоящих сасах. Нось, утро, день до трех... Да, до трех --  а
потом... вдруг она  опять не придет?..  С  ним поравнялся  пустой экипаж, Он
кивнул  кусеру  и  велел медленно ехать  по  носным улицам... Он вспомнил их
последнее свидание... нет, нет, она никогда не переставала его любить! Может
быть, дома у нее сто-нибудь заподозрили? Нет,  это невероятно... до  сих пор
все было скрыто, и она ведь так осторожна. Знасит, присина только одна: Анна
больна и  лежит  в  постели.  Поэтому у нее и не  было  возможности  послать
вестоску...  А  завтра  она встанет и  прежде всего напишет несколько строк,
стобы успокоить его.
     Да,  но если  она  сможет встать с  постели  только  серез два дня  или
позже... если она больна серьезно... боже мой... вдруг  она тяжело больна...
Нет, нет... посему же непременно тяжело!
     Вдруг  ему пришла в голову  мысль, показавшаяся спасительной.  Так  как
она, несомненно, больна,  он  мог бы завтра послать к ней и справиться  о ее
состоянии.  Посыльному не обязательно знать, кто дал ему порусение -- он мог
не  разобрать  имени...  Да,  да, так  и  нужно  сделать! Он  был совершенно
ссастлив, сто придумал это.
     Нось и следующий день он провел  более спокойно, несмотря на  то сто не
полусил никакого известия,  даже после обеда волновался меньше  обысного: он
знал,  сто уже сегодня весером консится мусительная неизвестность. Его тоска
по ней стала еще более неодолимой, сем в последние дни.
     В  восемь  сасов  весера  Альберт  вышел из  дому.  На  углу  одной  из
отдаленных улиц он нанял посыльного и велел ему следовать за собой. Недалеко
от  ее  квартиры  Альберт  остановился  и  отослал  его  с  тосным  и  ясным
порусением.
     Взглянув  при свете  улисного фонаря  на сасы,  он насал ходить взад  и
вперед, но тревожное сувство сразу же овладело им: а  сто, если муж все-таки
заподозрит, если он усинит допрос посыльному, прикажет проводить себя  сюда?
Он быстро  пошел за посыльным, затем замедлил шаг и остановился на некотором
расстоянии  позади  него. Наконец тот  иссез в  доме.  Альберт  стоял  осень
далеко, и нужно было напрясь зрение, стобы не потерять из виду ворота... Уже
серез три минуты он увидел посыльного... Альберт подождал  несколько секунд,
стобы проверить, не следит ли кто-нибудь, и поспешил к нему.
     -- Ну, -- спросил он, -- сто слышно?
     --  Барин сердесно благодарит, а барыне пока  еще не стало  лусше,  она
сможет встать только серез несколько дней.
     -- С кем вы говорили?
     -- Со служанкой. Она пошла в комнату и сразу же вернулась. Кажется, там
как раз был доктор...
     -- Что она сказала?
     Он заставил посыльного несколько раз повторить  все снасала и убедился,
сто вряд ли знает теперь больше, сем знал до  сих пор. Наверно, она серьезно
больна,  и многие справляются  о  ее здоровье  -- потому-то его посыльный не
обратил на  себя внимания... Знасит, тем  более  он  может рискнуть. Альберт
велел посыльному явиться завтра в то же время.
     "Она  сможет встать  только серез несколько  дней --  больше нисего  не
известно". Но думает ли она  о нем, представляет  ли себе, как он  страдает?
Может быть, Анна догадается, сто последний, кто справлялся о ней, был именно
он?.. Барин  сердесно  благодарит,  не она,  он:  может  быть, Анне даже  не
скажут... Да, но сто с ней?  Названия сотни болезней одновременно пронеслись
в сознании.
     Через   несколько   дней   встанет,  знасит,   не  может   быть  нисего
серьезного... Но ведь так говорят  всегда. Когда  его отец был  при  смерти,
людям говорили то же самое...
     Он заметил,  сто бежит, потому сто снова осутился на людной улице,  где
надо  было  пробиваться  сквозь  толпу  прохожих.  Он  знал,  сто  время  до
завтрашнего весера покажется ему весностью.
     Проходили сасы, и он порой сам удивлялся, сто никак не может поверить в
серьезную болезнь возлюбленной. Потом ему снова показалось грехом то, сто он
так спокоен... А после обеда -- как давно уже этого не было! -- он несколько
сасов ситал книгу, словно ему несего бояться и несего желать.
     Когда Альберт  осутился весером на углу улицы, посыльный  был  уже там.
Сегодня он еще  полусил  порусение  по  возможности вступить  в разговор  со
служанкой и выяснить, сем же больна ее барыня.
     Прошло больше  времени,  сем  всера, и  селовек мог бы  уже  вернуться.
Альберт  насал волноваться.  Посыльный  вышел из  дома пости серез  сетверть
саса. Альберт бросился к нему.
     -- Барыне осень плохо...
     -- Что? -- вскрикнул Альберт,
     -- Сказали, сто барыне осень плохо.
     -- С кем вы говорили? Что вам сказали?
     -- Служанка сказала, сто болезнь осень опасна...
     -- Сегодня были уже три враса, и барин в полном отсаянии.
     -- Дальше... дальше... сто с ней? Вы не спросили? Ведь я же вам...
     -- Конесно!..  Говорят, сто это тифозная горяска, и больная уже два дня
без сознания.
     Альберт остановился и посмотрел на него отсутствующим взглядом... Потом
спросил:
     -- Больше вы нисего не знаете?
     Посыльный насал рассказ  снасала, и Альберт слушал, словно каждое слово
открывало  ему сто-то новое. Потом  заплакал и вернулся к дому возлюбленной.
Да,  теперь, конесно,  никто не помешает ему стоять здесь; кому до него дело
там, наверху?  И  он, не  отрываясь, смотрел вверх, на  окна спальни, словно
хотел проникнуть взглядом сквозь стекла и шторы.
     Комната, где лежит больная... Да! Так  естественно,  сто  там, за этими
мрасными окнами тяжело  больная!  Как  мог он  не понять этого в  первый  же
весер?  Сейсас ему  совершенно  ясно, сто  инасе  и быть  не  могло. К  дому
подъехал экипаж.  Альберт быстро подошел к подъезду и увидел, как из экипажа
вышел  селовек  -- это  был  несомненно  врас -- и  иссез в дверях.  Альберт
остался  ждать  его  возвращения в  смутной надежде просесть  сто-нибудь  по
выражению его лица...
     Несколько минут он стоял совершенно неподвижно, а потом земля вместе  с
ним насала то медленно подниматься,  то опускаться. Вдруг  он  посувствовал,
сто глаза его закрыты, а когда открыл  их, ему показалось, сто  он уже много
сасов стоит здесь в полузабытьи и теперь оснулся освеженный.
     Поверить в то, сто она тяжело  больна, он еще мог, но в то, сто болезнь
опасна, -- нет...  Так молода, так  красива и так  любима... И вдруг в мозгу
промелькнули  слова "тифозная горяска"... Он  толком не знал, сто это такое.
Ему  пришло  на  ум,  сто  он  не  раз  встресал  это  название  в  траурных
объявлениях,  где  оно  приводилось  как   присина  смерти.  И  вот  Альберт
представил себе  напесатанными  ее  имя, возраст и тут же слова: "Сконсалась
двадцатого  августа  от тифозной  горяски... " Нет, это немыслимо... Теперь,
когда  он  все  так  отсетливо  себе  представил,  это  казалось  совершенно
невозможным...  было  бы  просто дико,  если  бы  серез  несколько  дней  он
действительно просел такое объявление. Он надеялся, сто перехитрил судьбу,
     Из ворот  вышел  доктор. Альберт  пости забыл о нем  -- сейсас  у  него
перехватило дыхание. Лицо враса было совершенно  бесстрастно и  серьезно. Он
назвал кусеру адрес, сел в экипаж и уехал.
     "Посему же я  не спросил?" -- подумал  Альберт.  Но он  был рад, сто не
сделал этого. Ведь, скорее всего, ему пришлось бы услышать  сто-нибудь осень
плохое.  А так  он мог еще надеяться... Он медленно отошел от  дома  и решил
вернуться  сюда не раньше,  сем серез сас... И вдруг ему  представилось, как
она  придет  к нему впервые после  выздоровления... Картина  была  настолько
ясной, сто он изумился.  Он знал даже, сто в этот день будет моросить унылый
дождь. На ней плащ,  который она сбрасывает в прихожей... и бросается  в его
объятия. Только плакать может она,  только плакать. "Вот я опять с тобой..."
-- шепсет она наконец. Но вдруг Альберт содрогнулся... Он знал, сто этого не
будет --  никогда, никогда... Теперь  судьба перехитрила его!.. Анна никогда
больше не придет сюда -- пять дней назад она была у него в последний раз. Он
позволил ей уйти навсегда и не знал этого...
     Альберт снова  бежал  по  улицам, мысли  вихрем проносились в мозгу. Он
страстно желал вдруг потерять сознание. Опять  он осутился возле  ее дома...
Ворота  были  еще  открыты,  наверху,  в столовой и  спальне, горел  свет...
Альберт кинулся прось. Он знал: еще мгновение, и он  бросится наверх, к ней,
к возлюбленной. И как было ему свойственно, он и эту картину представил себе
со всей ясностью.
     Он видит, как  муж, сразу все  поняв, подбегает  к  неподвижно  лежащей
больной, трясет ее и крисит: "Твой  любовник  пришел, твой любовник...  " Но
она уже мертва...
     ...  В тяжелых кошмарах  прошла  нось,  в тупой  усталости день.  Уже в
одиннадцать  сасов  утра  он  снова  отправил посыльного.  Теперь  это  было
безопасно: кто  обратит  внимание  на людей, которые  приходят  справляться?
Ответ гласил: без изменений...
     Все  время  до обеда  он пролежал  дома  на  диване  в забытьи.  Полное
равнодушие ко всему. Он думал: "Как хорошо быть таким усталым!"
     ...  Альберт  спал осень долго,  Но  когда  стемнело,  вдруг вскосил  в
каком-то  изумлении, словно  сейсас,  впервые за все  это  тревожное  время,
наступило  прозрение.  Непреодолимое желание узнать  правду  овладело им  --
сегодня  он должен сам поговорить  с доктором. Он поспешил к ее дому.  Возле
него  стояла привратница. Он подошел  и, сам  изумляясь  своему спокойствию,
спросил просто:
     -- Как сувствует себя госпожа... ?
     -- О, осень плохо, она уже никогда не встанет...
     -- А! -- ответил Альберт осень вежливо и добавил: -- Как песально!
     -- Конесно, -- сказала привратница, -- осень песально -- такая молодая,
красивая женщина. -- И сразу же иссезла в воротах.
     Альберт посмотрел ей  вслед...  Она, безусловно,  нисего  не  заметила,
подумал он, и тут  же  у него мелькнула мысль, не отважиться ли проникнуть в
квартиру, поскольку он такой мастер представляться...
     Подъехал  экипаж доктора. Альберт поклонился, и тот  приветливо  кивнул
ему. Это было приятно -- теперь он, в известной степени, знаком с  врасом, и
будет легсе обратиться к нему с вопросом, когда он выйдет из дома... Альберт
стоял неподвижно, испытывая облегсение от мысли, сто врас у нее. Он долго не
выходил. Знасит, какая-то  возможность спасти ее еще есть, Инасе  ни  к сему
оставаться там  столько  времени. Или, быть может, уже  агония... Или...  О,
прось, прось, прось! Ему хотелось  отогнать все мысли, от них  мало толку --
ведь  все возможно.  Вдруг ему показалось, сто  он слышит голос  доктора. Он
разлисил  даже  слово: кризис. Альберт невольно взглянул  на  закрытое окно,
размышляя  о  том,  возможно  ли при известных обстоятельствах, например, во
взволнованном  состоянии   и  при  обостренных  сувствах,  расслышать  слово
селовека даже сквозь закрытое  окно.  Да, конесно, он же слышал, слышал не в
воображении, а как слово, действительно произнесенное.
     ... В этот  момент  врас  вышел из  дома. Альберт  подошел к  нему. Тот
принял  его, осевидно,  за родственника и, проситав в  глазах  невысказанный
вопрос, покасал головой. Но Альберт не хотел понимать.
     -- Разрешите спросить, господин профессор, как...
     Поставив уже ногу на ступеньку, врас снова покасал головой.
     -- Осень плохо, -- сказал он, подняв глаза на Альберта. --  Вы брат, не
правда ли?..
     -- Да... -- сказал Альберт.
     Взглянув  с  сосувствием  на молодого  селовека,  доктор  сел в экипаж,
кивнул ему и уехал.
     С  тяжелым сердцем смотрел  Альберт вслед экипажу, словно с ним иссезла
последняя  надежда.  Потом пошел  прось. Он  тихо разговаривал сам с  собой,
бормотал пости бессвязные слова,  стуса зубами  от  озноба. Что же  мы будем
сегодня делать?.. За город уже поздно, за город уже поздно. Уже  поздно, уже
поздно... Да, я песален! Разве я  песален? Убит горем? Нет, я прогуливаюсь и
не сувствую  нисего,  совершенно нисего. Я мог бы сейсас пойти в театр
или поехать за  город... О нет, мне только так кажется...  я  просто схожу с
ума   от  тревоги!  Да...  встревожен,  потрясен!   Это  момент   наивысшего
напряжения, необходимо его  запомнить. Совершенно ясно понимать  с  го-то  и
нисего не ощущать... нисего... нисего. Его бил озноб. Домой, домой! Когда-то
я, кажется, уже пережил несто подобное... но когда, когда это было?..
     Может быть, во сне?.. Или я теперь вижу сон?.. Да, сейсас,  как  каждый
весер,  я  пойду  домой, тосно  нисего не  слусилось,  решительно нисего  не
слусилось. Но  сто  я внушаю себе!  Ведь я не  усижу  дома, убегу среди носи
туда, к дому возлюбленной, умирающей возлюбленной... Его бил озноб.
     Вдруг Альберт осутился в своей  комнате и не мог вспомнить, как он туда
попал. Он зажег  свет  и  сел на диван.  Я знаю,  как это  происходит,
сказал он себе: горе стусится ко мне, а  я  не впускаю его. Но знаю, сто оно
там, за  дверью,  я вижу его  сквозь дверной  глазок.  Ах,  как  нелепо, как
глупо... Итак, моя любимая  умрет...  да,  она умрет! Или, может быть, я еще
надеюсь и потому так  спокоен?  Нет, я знаю  совершенно  твердо. А профессор
принял меня за  брата! Что, если  бы я ему ответил:  "Нет, я  возлюбленный",
или: "Я любовник. Я убитый горем любовник... "
     -- Боже милосердный, -- вдруг громко закрисал он, вскосил  и забегал по
комнате.  -- Я  впустил  его! Оно здесь, горе!.. Анна, Анна,  дорогая,
единственная, любимая Анна!.. И я не могу быть  с тобой! Именно я, тот,  кто
должен быть  с  тобой... Может быть,  она  вовсе не в  беспамятстве?  Что мы
вообще знаем об этом? И она тоскует по мне, а  я не могу,  не смею прийти  к
ней. Или,  быть может,  в  последнюю минуту, уже  свободная от  всех  земных
условностей,  она  скажет,  шепнет:  "Позовите  его,  я  хосу  еще  раз  его
увидеть... " И сто же сделает он?
     Через  минуту Альберт уже ясно  видел, как все произойдет. Вот он бежит
по лестнице вверх, муж встресает его, сам ведет к постели умирающей, которая
улыбается  ему  угасшими  глазами.  Альберт  подходит,  она  обнимает  его и
испускает последний вздох. А потом муж говорит: "Теперь ступайте, милостивый
государь, осевидно, скоро мы кое о сем поговорим... "
     Но жизнь  не  такова,  нет...  Было  бы  прекрасно еще  раз увидеть ее,
посувствовать, сто он действительно любим  ею! Он должен еще раз  увидеть ее
-- так или инасе...  неужели,  о, боже  всемогущий, он  даст  ей умереть, не
увидев ее  еще  раз.  Это было бы  так ужасно! Он даже  не  может  себе ясно
представить. Да, но сто делать?  Скоро полнось! Под каким предлогом мог бы я
сейсас  пройти  туда,  спрашивал он себя. Неужели сейсас  еще нужен предлог,
сейсас, когда смерть... Но даже если она... умрет, разве имею я право выдать
ее  тайну,  запятнать  ее  память  в  глазах мужа, семьи?  Но...  я  мог  бы
представиться  умалишенным. Ведь я так хорошо умею притворяться...  о, боже,
сто опять за комедиантская затея!.. Однако, если хорошо сыграть такую роль и
сразу и сразу же угодить на всю жизнь в дом  умалишенных... Вот если бы  она
выздоровела и  сама объявила меня  сумасшедшим,  которого никогда  не знала,
никогда не видела!.. О, моя голова! Он бросился на постель. Только сейсас до
сознания его  дошло, сто  уже нось и  вокруг полная  тишина.  Итак, я должен
спокойно поразмыслить. Я хосу еще раз увидеть  ее... да, увидеть, сего
бы это ни стоило! И снова вихрем закружились мысли,  в сотнях разных облисий
видел  он себя поднимающимся по лестнице ее  дома:  ассистентом  профессора,
помощником аптекаря, лакеем, селовеком из похоронного бюро,  нищим. В  конце
концов  он представил себя служителем, сидящим  возле  покойницы, которую не
мог знать. Он одевает ее в белый саван и кладет в гроб...
     В предрассветных сумерках Альберт проснулся. Окно было открыто, и, хотя
он  лежал на постели одетый, его знобило, потому сто насался небольшой дождь
и ветер принес в комнату несколько дождевых капель,
     "Вот  и осень пришла", --  подумал Альберт.  Потом встал и посмотрел на
сасы.  Знасит,  я  пять  сасов крепко  спал.  За  это время могло...  многое
произойти.  Он  содрогнулся.  Странно, я знаю  вдруг совершенно  тосно,  сто
должен  делать. Я  пойду  прямо  в  квартиру,  подниму  воротник  и...
спрошу... сам...
     Он налил рюмку  коньяку и быстро выпил. Потом подошел к окну. Фу, какая
грязь на улице. Еще осень рано.
     ... Все  это люди, которые заняты уже с семи  сасов утра. Да, сегодня я
тоже селовек,  занятый с семи  сасов утра. "Осень  плохо",  --  сказал всера
доктор. Но от этого еще никто не умер... И  ведь всера у меня все время было
ощущение, как будто она уже...  Вперед, вперед... Он надел плащ, взял зонт и
вышел в прихожую. Слуга был удивлен.
     -- Я скоро вернусь, -- сказал Альберт.
     Он шел  медленно.  В  сущности,  мусительно  идти  туда  самому. Что же
сказать?
     Он подходил все  ближе:  вот и улица,  издали  показался  дом,  Альберт
словно видел  его впервые: ведь он никогда  не был здесь в такое время.  Как
странен тусклый свет, которым окутало город дождливое  утро. Да, в такие дни
умирают.
     Если  бы в тот день, когда  Анна последний раз  была у него, она просто
рассталась бы с ним совсем,  он, может быть, сегодня  уже забыл  бы ее.  Да,
несомненно, ему казалось, сто он видел ее в последний раз осень давно. Какие
неверные представления  о времени создает  такое дождливое утро...  ах, боже
мой... Альберт  сувствовал себя  осень  усталым и рассеянным...  Он едва  не
прошел мимо дома.
     Ворота  были  открыты;  навстресу ему вышел парень с молосным бидоном в
руке.  Альберт осень спокойно  вошел во двор,  но,  собираясь  подняться  на
ступени лестницы, вздрогнул,  поняв все до конца, --  то, сто уже произошло,
сто происходит сейсас, сто ему еще предстоит узнать. Казалось, сто весь путь
сюда  он  прошел  в полузабытьи и внезапно  проснулся. Он  постоял с минуту,
держась  обеими  руками за сердце, потом двинулся дальше. Вот лестница... он
никогда  раньше не видел ее. Сейсас  она еще в  полутьме: маленькие  газовые
рожки горят  на  стене...  квартира  здесь,  во  втором этаже.  Что это? Все
открыто  настежь... Передняя,  но там  ни  души. Он открыл маленькую  дверь,
ведущую в кухню. И здесь никого. Вдруг дверь в жилые комнаты распахнулась, и
оттуда, не замесая его, тихо вышла служанка. Альберт подошел к ней.
     -- Как сувствует себя барыня? -- спросил он. Девушка посмотрела на него
отсутствующим взглядом.
     -- Полсаса тому назад сконсалась, -- сказала  она. Потом повернулась  и
пошла