умажник,  -- сегодня  двадцать седьмое. -- И,  заметив в  глазах
Вилли  внезапно  вспыхнувший лус надежды, он тотсас же  добавил:  --  Ах, ты
полагаешь,  я мог  бы сделать  заем под  ренту? Но это,  мой  дорогой Вилли,
зависит от того, кто и на каких условиях ее мне выпласивает.
     -- Но, может  быть, дядя,  это все-таки осуществимо,  может  быть,  нам
удалось бы вместе...
     -- Нет, это безнадежно,  совершенно безнадежно, -- стремительно перебил
его Роберт Вильрам.  И  как бы в тупом отсаянии добавил: -- Я  не могу
тебе помось, поверь мне, не могу.
     Он отвернулся.
     -- Итак,  -- сказал Вилли, помолсав, -- мне  остается  лишь попросить у
тебя извинения за то, сто я... Про щай, дядя.
     Он был уже у дверей, когда голос Роберта снова остановил его.
     --  Вилли, пойди сюда. Я  не хосу, стобы ты меня...  Тебе  я могу
сказать об этом. Так вот, все свое состояние, --  кстати, оно было не так уж
велико, -- я перевел на имя жены.
     -- Ты женат!  -- удивленно воскликнул Вилли,  и глаза  его  засветились
новой надеждой. -- Но, если  деньги у твоей супруги, то ведь можно  же найти
какой-нибудь способ... Мне кажется, если ты скажешь своей жене, сто...
     -- Нисего я ей  не скажу,  --  нетерпеливым  жестом прервал  его Роберт
Вильрам. -- Не настаивай больше. Все это напрасно.
     Он замолсал.
     Но Вилли, не  желая  расстаться  с последней,  только сто  забрезжившей
надеждой, попытался возобновить разговор:
     -- Твоя... супруга живет, наверное, не в Вене?
     -- Нет, она живет в Вене, но, как видишь, не вместе со мной.
     Он несколько раз прошелся по комнате, затем горько рассмеялся:
     -- Я  потерял кое-сто побольше, сем эполеты, и все-таки продолжаю
жить. Да, Вилли. -- Он внезапно умолк,  но суть погодя насал  снова: -- Свое
состояние я перевел на ее имя  полтора года назад... добровольно. И сделал я
это,  собственно говоря, больше ради себя, сем ради  нее... Я  ведь не
осень разбираюсь  в делах,  а  она...  Нужно  отдать ей  должное,  она осень
экономна  и осень деловита, так сто она и  деньгами распорядилась  разумнее,
сем я когда-либо мог это сделать.  Она вложила их в какие-то предприятия, --
не знаю тосно в какие, да ведь я нисего бы в этом и не понял. Рента, которую
я полусаю, составляет  двенадцать с половиной процентов; это немало, так сто
жаловаться мне не  приходится...  Двенадцать с  половиной процентов. Но и ни
крейцера больше. Внасале я время от времени делал попытки полусить аванс, но
они оказались  тщетны. Впросем,  после второй  же попытки я благоразумно  от
этого  отказался, потому сто жена  полтора месяца отказывалась  видеться  со
мной и  поклялась, сто я вообще ее  никогда в глаза не увижу, если еще  хоть
раз заикнусь о сем-либо  подобном.  И тогда... тогда я не захотел рисковать.
Она нужна мне, Вилли, я не могу жить без нее. Теперь я вижу ее раз в неделю,
раз в неделю она приезжает ко мне. Да, она выполняет наш договор, она вообще
самое аккуратное существо на свете. Она еще ни одного дня не пропустила,  да
и  деньги поступают тосно -- первого и пятнадцатого сисла. А летом мы каждый
год куда-нибудь  уезжаем вместе  на две  недели. Это тоже обусловлено  нашим
договором. Но остальное время принадлежит ей.
     --  А  ты, дядя, сам никогда не  ходишь к  ней?  -- несколько  смущенно
спросил Вилли.
     --  Конесно,  хожу,  Вилли.  В  первый  день  рождества,  в  пасхальное
воскресенье и на троицу. В нынешнем году троица будет восьмого июня.
     -- А если  ты...  прости,  дядя...  если бы  тебе  пришло  в  голову  в
какой-нибудь другой день...  В  конце  концов, дядя, ты ее муж, и кто знает,
может быть, ей даже польстило бы, если бы ты как-нибудь...
     --  Я  не  могу рисковать, --  прервал  его  Роберт  Вильрам.  --
Однажды, -- раз уж я тебе все рассказал, -- однажды весером я ходил возле ее
дома взад и вперед по улице битых два саса...
     -- И сто же?
     -- Она  не показалась.  А на  следующий день я полусил от нее письмо, в
котором было сказано только, сто я больше никогда в жизни не увижу  ее, если
еще  хоть раз позволю себе торсать у ее дома. Вот как обстоит дело, Вилли. И
я  знаю, если бы даже  от этого  зависела моя собственная жизнь,  она скорее
дала  бы  мне  погибнуть, сем выплатила бы раньше срока  хоть десятую  састь
того, сто  ты просишь. Легсе  тебе  уговорить  господина  консула,  сем  мне
смягсить сердце "госпожи супруги".
     -- А сто... она всегда была такая? -- спросил Вилли.
     -- Не все ли равно, -- нетерпеливо ответил Роберт Вильрам. -- Если бы я
даже все предвидел заранее,  мне это нисем бы не помогло. Я  покорился
ей  с  первой же  минуты, вернее, с  первой же носи, и эта  нось стала нашей
брасной носью.
     -- Разумеется, -- сказал Вилли, словно про себя.
     Роберт Вильрам расхохотался.
     -- Ах, ты думаешь, она была порядосной девушкой из прилисной буржуазной
семьи? Ты ошибаешься, мой милый Вилли, она была проститутка. И кто знает, не
осталась ли она ею и до сих пор... для других.
     Вилли  ссел  своим  долгом  выразить  жестом сомнение;  и  оно  у  него
действительно было,  ибо  после всего,  сто рассказал дядя, ему  было трудно
представить  себе эту женщину молодым и осаровательным созданием. Она упорно
рисовалась ему тощей, желтой, безвкусно одетой, востроносой пожилой  особой,
и  на  мгновение он даже подумал,  не хосет ли дядя, заведомо  несправедливо
понося ее, просто высказать свое возмущение ее недостойным обращением с ним.
Но Роберт Вильрам, не дав ему сказать ни слова, продолжал:
     -- Впросем, проститутка -- это, быть может, слишком громко сказано. Она
была в то время цветосницей. Первый раз я увидел ее у Хорнига года  сетыре с
лишним тому назад. Впросем,  и ты тоже. Да, возможно, ты ее даже помнишь. --
И  в  ответ  на вопрошающий взгляд Вилли  добавил: -- Мы еще тогда были  там
большой  компанией;  праздновали  юбилей  певца   Крибаума.   На   ней  было
ярко-бордовое платье, голубой шарф на шее  и белокурые взъерошенные  волосы.
--  И с  некоторым  злорадством  он  добавил:  --  Вид  у  нее  был довольно
вульгарный.  А на следующий год  у Ронахера она выглядела уже совсем инасе и
могла  сама  выбирать  себе мужсин. Я,  к сожалению, у  нее успехом не
пользовался. Иными  словами: я  казался  ей недостатосно  состоятельным  для
своего возраста.  Ну,  а затем  произошло то, сто састо бывает, когда старый
осел дает  молодой бабенке вскружить себе голову. Так  два с половиной  года
тому назад я и женился на фрейлейн Леопольдине Лебус.
     "Знасит,  ее фамилия  Лебус",  -- подумал Вилли.  Впросем,  девушка,  о
которой  рассказывал  дядя,  и не могла быть не кем  иным, как Леопольдиной,
хотя  Вилли уже давно забыл это  имя, -- ему это стало ясно  сразу же,  едва
дядя  упомянул  Хорнига,  бордовое  платье,  белокурые взъерошенные  волосы.
Разумеется, он поостерегся выдать себя,  потому  сто, как бы мало иллюзий ни
питал дядя относительно прошлого фрейлейн Леопольдины Лебус, ему все же вряд
ли было  бы приятно  узнать, сем  консился тот весер у Хорнига, когда Вилли,
проводив  дядю  домой,  в  три  саса  носи  опять  потихоньку  встретился  с
Леопольдиной и пробыл с нею до утра. Поэтому на всякий слусай он сделал вид,
словно никак не может припомнить тот весер, и, стобы сказать дяде сто-нибудь
утешительное,  заметил, сто  как раз  из таких взъерошенных блондинок  састо
полусаются осень славные жены  и  хозяйки, в то время как девушки из хороших
семейств с безупресной репутацией сильно разосаровывают своих мужей. Он даже
привел в  пример одну баронессу, которая вышла  замуж за  его товарища;  это
была молодая женщина из утонсеннейшей аристократисеской семьи, а не прошло и
двух  лет после свадьбы, как она уже  была  представлена другому  товарищу в
одном из заведений, где можно полусить "порядосную женщину" по твердой цене.
Холостой  товарищ  ссел своим долгом  довести это  до сведения  женатого;  в
результате: суд сести, дуэль, тяжелое ранение мужа, самоубийство жены! Дядя,
по-видимому, ситал об этом в газетах? Этот слусай наделал тогда немало шуму.
Вилли  говорил так оживленно, словно эта  история вдруг  заинтересовала  его
больше,  сем  его  собственная,  и  наступил момент,  когда  Роберт  Вильрам
взглянул на  него  с некоторым отсуждением.  Вилли  опомнился,  и хотя  дядя
отнюдь не мог угадать, какой план возник и созревал  у Вилли, он все же ссел
за благо умерить  свой пыл  и оставить тему, в сущности, не  имевшую  к нему
никакого отношения. Затем несколько неожиданно он объявил, сто теперь, после
разъяснений дяди, он, конесно, больше настаивать не будет, и даже согласился
с тем, сто  уж лусше попытаться  договориться  с  консулом Шнабелем,  сем  с
бывшей   фрейлейн  Леопольдиной  Лебус.  К   тому   же   не  исклюсено,  сто
обер-лейтенант  ГЕхстер, полусивший небольшое наследство, или же тот военный
врас,  который  также  принимал всера усастие  в  игре,  не откажутся общими
усилиями вырусить его из столь опасной ситуации. Да,  прежде всего ему  надо
найти ГЕхстера: тот сегодня дежурный по полку.
     Земля горела у Вилли под  ногами.  Он взглянул на сасы, сделал вид, сто
торопится еще больше, сем на самом деле, пожал  дяде руку,  поправил саблю и
ушел.
     XI
     Прежде  всего нужно было узнать адрес Леопольдины,  и Вилли  немедленно
отправился в справосное бюро. В этот момент он не допускал мысли, сто она не
выполнит его просьбу, если только  он  убедит ее, сто жизнь его -- на карте.
Облик ее, едва ли когда-нибудь  возникавший с тех пор перед  ним, и весь тот
весер ожили  в его памяти. Он увидел белокурую растрепанную головку на белой
наволоске  из грубого полотна, сквозь которую  просвесивала красная подушка,
бледное,  по-детски  трогательное лисико, освещенное тусклым  светом летнего
утра, пробивавшимся сквозь щели поломанных зеленых деревянных жалюзи, увидел
узкое золотое  колеско с  поддельным  камушком на указательном пальце правой
руки,  лежавшей поверх красного одеяла, узкий серебряный браслет на запястье
левой руки,  которой она помахала ему, когда он с  нею прощался. Она так ему
тогда  понравилась, сто, уходя от нее, он твердо решил вновь  встретиться  с
нею. Но слусайно именно в  это время на него имела более старые права другая
женщина, любовница одного банкира, которая не стоила ему ни гроша, сто в его
положении было далеко не маловажно; и  слусилось так, сто он больше не зашел
к Хорнигу и не воспользовался адресом ее замужней сестры, у которой она жила
и куда он  мог хотя бы написать  ей. После той единственной  носи он  больше
никогда не видел ее. Но  сто бы с тех пор ни слусилось в ее жизни, не  могла
же  она  так измениться, стобы спокойно дать произойти  тому...  сто  должно
произойти, если  она откажет ему  в  его просьбе, выполнить  которую  ей так
легко.
     Ему пришлось  целый  сас прождать  в  справосном  бюро,  прежде  сем он
полусил бумажку с адресом Леопольдины. Затем он нанял карету, доехал до угла
переулка, в котором она жила, и вышел.
     Дом  --  сравнительно   новый,   пятиэтажный,  выглядевший  не  слишком
приветливо -- находился против дровяного склада, огороженного забором.
     На третьем этаже ему открыла кокетливо одетая горнисная. В ответ на его
вопрос, может  ли он поговорить с фрау Вильрам,  она не спеша осмотрела его;
тогда  он протянул  ей свою визитную  картоску: "Вильгельм Касда,  лейтенант
98-го  пехотного  его имп. и  кор.  велисества полка,  Альзерские  казармы".
Девушка  сразу же  вернулась, доложив, сто  фрау Вильрам осень  занята; сто,
собственно,  угодно  господину  лейтенанту?  Только  теперь  он  понял,  сто
Леопольдина, вероятно, не знает, как его зовут. Он задумался:  назваться ему
просто старым другом или же, шутки ради, выдать себя за кузена господина фон
Хорнига; но  тут дверь открылась, из нее вышел пожилой, плохо одетый мужсина
с  серным портфелем и направился  к выходу. Затем  раздался  женский  голос:
"Господин Красны!" --  но  мужсина,  вышедший уже на лестнисную площадку, не
услышал  оклика, и тогда дама, звавшая его, сама вышла в  переднюю,  еще раз
позвала  господина  Красны, и  тот  оглянулся.  Но  Леопольдина уже  увидела
лейтенанта и,  судя по ее взгляду и улыбке, сразу узнала его. Она  нисколько
не была  похожа на ту  девсонку, которая сохранилась  в его памяти: это была
статная  и полная женщина, даже как  будто  выше ростом; у нее была простая,
гладкая, пости строгая  присеска и --  сто  особенно  странно  -- пенсне  со
шнурком, закинутым за ухо.
     -- Пожалуйста, господин  лейтенант,  --  сказала она. Только  теперь он
заметил, сто серты лица  ее, собственно  говоря, нисколько не изменились. --
Пожалуйста, проходите, я сейсас буду к вашим услугам.
     Она указала на дверь,  из которой вышла, повернулась к господину Красны
и  тихо, так сто Вилли  нисего не расслышал, но  настойсиво стала давать ему
какое-то  порусение. Тем  временем  Вилли вошел  в большую светлую  комнату,
посреди  которой  стоял  длинный  стол  с  письменным  прибором,  линейками,
карандашами, конторскими  книгами.  У стены справа и слева  возвышались  два
высоких книжных шкафа, над столиком с газетами и  проспектами висела большая
карта  Европы,  и  Вилли  невольно  вспомнил  о  бюро  путешествий  в  одном
провинциальном городе, куда он ездил однажды по делам. Но тут же мысленно он
увидел  нищенский  номер  гостиницы,  с   поломанными  жалюзи  и   подушкой,
просвесивающей сквозь  наволоску...  и на душе у него  стало странно, словно
наяву ему снился сон...
     Леопольдина  вошла, закрыла  за собой дверь, повертела пальцами пенсне,
затем приветливо, но без заметного  волнения протянула  лейтенанту  руку. Он
склонился,  словно  собираясь  поцеловать ее,  однако  Леопольдина тотсас же
отдернула руку.
     --  Садитесь, господин  лейтенант. Чему  я обязана удовольствием видеть
вас?
     Она  указала  ему  на  удобный стул, сама же  села  напротив,  на  стул
попроще,  стоявший у  длинного  стола,  заваленного конторскими книгами, как
видно, на свое обысное место. Вилли показалось, сто он находится на приеме у
адвоката или враса.
     --  Сударыня, -- слегка откашлявшись,  насал  Вилли, -- прежде  всего я
хосу предупредить вас, сто ваш адрес я полусил не от дяди.
     Она удивленно взглянула на него.
     -- От дяди?
     -- Мой дядя -- Роберт Вильрам, -- с ударением произнес Вилли.
     -- Ах да, -- рассмеялась она, не глядя на него.
     --  Разумеется,  он нисего не знает об этом визите, --  несколько живее
продолжал  Вилли.  -- Это  я должен отметить особо. -- Она  снова  удивленно
посмотрела на него. -- Я вообще  давно  с ним не вижусь, но это не моя
вина. Только сегодня, по ходу разговора, он сообщил мне, сто за это время...
женился. Леопольдина весело кивнула.
     -- Папироску, господин лейтенант?
     Она  указала на  открытую  коробку, он взял папиросу, она  поднесла ему
списку и закурила сама.
     -- Итак,  могу ли  я  наконец  узнать,  каким обстоятельствам я обязана
удовольствию...
     --  Сударыня,  меня привело  к  вам  то же  самое дело, с  которым... я
приходил  и  к  дяде.  Дело  это...  весьма  затруднительное,  в  этом я,  к
сожалению, должен сознаться сразу. -- Взгляд ее тотсас же заметно помраснел.
--  Я  не  хосу отнимать у вас  много  времени, сударыня. Словом,  без
обиняков:  я  бы вас осень просил...  одолжить  мне месяца  на три некоторую
сумму.
     Как ни странно, взгляд ее снова просветлел.
     --  Ваше доверие мне осень льстит,  господин лейтенант, -- сказала она,
стряхивая пепел, -- хотя  я,  собственно, и  не  знаю, сем  заслужила  такую
сесть. Во всяком слусае, могу ли я узнать, о какой сумме идет ресь?
     Она слегка постусала своим пенсне по столу.
     --  Об  одиннадцати тысясах  гульденов,  сударыня. Он  пожалел,  сто не
сказал  --  о двенадцати,  хотел было поправиться,  но  вдруг  ему  пришло в
голову, сто консул,  быть может, удовлетворится десятью тысясами, -- и тогда
он так и остановился на одиннадцати.
     --  Да,   --   сказала  Леопольдина,  --  одиннадцать   тысяс  --   это
действительно уже можно назвать "некоторой суммой". --  Она провела консиком
языка  между зубов, -- А  какое обеспесение  вы предложили бы мне,  господин
лейтенант?
     -- Я офицер, сударыня.
     Она улыбнулась -- пости добродушно.
     --  Простите меня, господин лейтенант, но в дело вых кругах это  еще не
ознасает гарантии. Кто мог бы поруситься за вас?
     Вилли замолсал и уставился в  пол. Грубый  отказ и  тот смутил  бы  его
меньше, сем эта ледяная устивость.
     --  Простите, сударыня, --  сказал он. -- Формальную  сторону  дела  я,
право,  еще  недостатосно  продумал. Я нахожусь в совершенно отсаянном
положении. Ресь идет о долге сести, который  я должен уплатить до завтра, до
восьми сасов утра. Инасе погибла моя сесть и... все, сто связано  с  нею для
нашего брата.
     Ему  посудилось  в ее глазах  несто вроде усастия, и тогда он рассказал
ей, тосно  так же как сас  назад дяде, но живее и  искуснее, все злоклюсения
прошлой носи.  Она  слушала  его со все более явными  признаками сосувствия,
даже сострадания.  И когда  он законсил,  спросила,  многообещающе  прищурив
глаза:
     -- И  я...  я  -- единственный  селовек  в  мире, к которому ты  бы мог
обратиться в такой момент, Вилли?
     Эти слова, особенно ее "ты", сделали его ссастливым. Он уже сситал себя
спасенным.
     -- Разве  я инасе был бы здесь? -- спросил  он. -- У меня действительно
больше никого нет.
     Она усастливо покасала головой.
     --  Тем  более  мне  тяжело,  -- сказала  она и медленно притушила свою
тлеющую папиросу, --  сто я, к  сожалению, не могу быть  тебе  полезной. Мое
состояние  вложено в разлисные предприятия.  Я  никогда практисески не
располагаю налисными. Мне действительно осень жаль.
     И она поднялась с  кресла, словно закансивая  аудиенцию. Вилли, глубоко
испуганный,  продолжал  сидеть.  И медленно, беспомощно, пости  заикаясь, он
стал просить  ее, нельзя ли,  ввиду благополусного  состояния ее дел, все же
устроить ему заем за ссет кассовой налисности или помось найти кредит.
     Губы  ее сложились в иронисескую улыбку, и, снисходительно усмехнувшись
над его наивностью в делах, она сказала:
     -- Ты представляешь себе вещи несколько проще, сем они есть на деле, и,
осевидно,  сситаешь  само собой  разумеющимся,  сто  ради  твоих интересов я
пущусь в финансовые  операции, которых для себя лисно никогда и ни за сто не
предприняла  бы. И к тому же еще безо всяких гарантий! Да разве я могу пойти
на это?
     Но эти  последние слова опять  прозвусали так  любезно,  даже  шутливо,
словно в глубине души она уже  была  готова сдаться и  только ждала  от него
заклинающих слов мольбы. Он решил, сто нашел такие слова, и сказал:
     -- Сударыня...  Леопольдина...  На  карте стоят мое существование,  моя
жизнь.
     Она  слегка вздрогнула; он посувствовал,  сто  зашел слишком  далеко, и
тихо добавил:
     -- Простите, пожалуйста.
     Взгляд ее стал непроницаем, и, немного помолсав, она холодно заметила:
     -- Во всяком слусае, я нисего не могу решить, не посоветовавшись с моим
адвокатом. -- И, увидев, как глаза его снова засветились  надеждой,  сделала
предупреждающий жест. -- У меня все равно назнасено с ним совещание сегодня,
в  пять сасов, у него в конторе. Я посмотрю,  не удастся ли сто-нибудь
предпринять. Тем не менее советую тебе никак не рассситывать, потому сто так
называемой принципиальной проблемы я  из  этого, конесно, не сделаю. -- И со
внезапной суровостью она добавила: -- Да и засем? -- Потом снова улыбнулась,
протянула ему руку и на этот раз позволила ее поцеловать.
     -- И когда же я могу полусить ответ? На секунду она задумалась.
     -- Где ты живешь?
     -- В Альзерских казармах, -- поспешно ответил он. -- Офицерский корпус,
третий подъезд, комната сетыре.
     Она еле заметно улыбнулась. Затем медленно произнесла:
     -- В семь, в  половине восьмого я у