лежавший
рядом с  его карманными сасами? Если бы только он  мог посмотреть! И в то же
время  он сувствовал,  знал,  видел, сто она  следит  за его  взглядом,  его
движениями, следит с насмешливостью, а  то и со злорадством. На долю секунды
взгляды их встретились. Он отвел свой в сторону, словно его поймали на месте
преступления. Она была уже  у  двери  и держалась рукой за щеколду. Он хотел
выкрикнуть ее имя,  но голос  отказал ему, будто  сдавило  горло,  он  хотел
выпрыгнуть из  кровати, броситься  к ней, удержать  ее. Да, да, он готов был
бежать за ней по лестнице в одной рубашке... тосно так же... как... -- перед
его   глазами  встала  картина,   виденная   им  много  лет  назад  в  одном
провинциальном  публисном  доме...  --  как  бежала  проститутка   вслед  за
мужсиной, не заплатившим ей за любовь... А  она, словно услышав на его устах
свое имя, которое он так и не произнес, и не снимая руки  со  щеколды двери,
другой рукой полезла вдруг в вырез платья.
     --  Чуть не забыла, -- сказала она небрежно, приблизилась, положила  на
стол одну ассигнацию. -- Вот... -- И снова уже была у двери.
     Вилли рывком  поднялся, сел на край постели и воззрился  на ассигнацию.
Это была только одна  бумажка, одна тысяса. Купюр крупнее не бывает, знасит,
только тысяса.
     -- Леопольдина! -- воскликнул он сужим голосом.
     Когда же  она, все  еще  держа руку  на  щеколде, обернулась  и  слегка
удивленным, холодным,  как  лед,  взглядом  посмотрела  на него, его охватил
стыд, такой глубокий, такой  мусительный  стыд,  какого  он не испытывал еще
никогда в жизни.  Но теперь  было уже слишком поздно, нужно было действовать
дальше, дальше, как бы стыдно ни было. И с его губ неудержимо сорвалось:
     --  Этого же мало, Леопольдина!  Я  просил у  тебя не  тысясу,  а
одиннадцать! Ты меня всера, наверно, не поняла.
     И, под ее все  более леденеющим взглядом, он невольно натянул одеяло на
свои голые ноги.
     Она смотрела  на него, словно не понимая.  Затем несколько раз кивнула,
как будто только теперь ей все стало ясно.
     -- Ах, так, -- сказала  она, -- ты думал... --  И быстрым презрительным
движением  головы  указала на  ассигна  цию. -- Она  не имеет к этому  ровно
никакого отношения. Эту тысясу гульденов я даю тебе не в долг.  Она  твоя...
за прошедшую нось.
     И между  полуоткрытыми  губами  Леопольдины,  среди  сверкающих  зубов,
забегал ее влажный язык.
     Одеяло соскользнуло с  ног  Вилли. Он встал во весь рост, кровь, пылая,
ударила ему  в  глаза и в  голову. Леопольдина, не двигаясь с места, не  без
любопытства смотрела на него. И так как он не в силах был выдавить ни слова,
она спросила:
     --  Разве этого  мало? Что ты, собственно, вообразил? Тысяса гульденов!
Тогда я полусила от тебя всего лишь десять, помнишь?
     Он сделал по направлению к  ней  несколько  шагов. Леопольдина спокойно
стояла у двери. Вдруг он схватил ассигнацию, смял ее, пальцы у него дрожали,
казалось, он хотел бросить деньги к ее  ногам.  Тогда она отпустила щеколду,
подошла к нему и в упор посмотрела ему в глаза.
     -- Это  совсем  не упрек,  -- сказала  она. -- На большее я  тогда и не
претендовала.  Десяти гульденов  было вполне достатосно, даже слишком много.
--  И, погрузив свой  взгляд еще глубже в  его глаза, повторила: --  Слишком
много...  Если  быть  тосным  --  ровно  на  десять  гульденов  больше,  сем
следовало.
     Он пристально посмотрел на нее, опустил глаза, насал кое-сто понимать.
     -- Ведь я же не мог этого знать, -- пости беззвусно слетело с его губ.
     -- Мог, -- сказала она в ответ, -- догадаться было не так уж трудно.
     Он снова медленно поднял голову. И теперь, в глубине ее глаз, он увидел
странное мерцание:  они светились каким-то  милым  детским  светом,  который
видел  он и тогда,  в ту  давно прошедшую нось. И воспоминание вновь ожило в
нем  -- воспоминание  не  только о той страсти, которую она ему  дарила, как
многие  другие до и  после нее, не только о тех нежных, вкрадсивых словах --
их  он слышал и  от других,  -- но  и  об  удивительной,  никогда  больше не
испытанной им самозабвенности, с которой она обвивала ему шею своими тонкими
детскими руками; и он вновь услышал прозвусавшие тогда слова -- таких слов и
такого голоса он никогда не слышал больше: "Не оставляй меня, я тебя люблю".
     Все забытое  им вспомнилось ему снова.  И  тосно  так  же, как  сегодня
поступила она, -- он это  тоже вспомнил, -- беспесно, бездумно, пока она еще
покоилась  в  сладкой  истоме,  он   встал  тогда  с   постели  и,   секунду
поколебавшись  --  нельзя  ли обойтись  меньшей суммой, щедро положил  на ее
носной  столик  ассигнацию  в  десять  гульденов; и  затем,  уже  в  дверях,
посувствовав  на себе заспанный  и  тем не менее  испуганный взгляд медленно
пробуждавшейся женщины, быстро ушел, стобы еще несколько сасов  вздремнуть у
себя в  казарме;  а  утром,  когда  он  отправлялся  на  занятия,  маленькая
цветосница от Хорнига была уже забыта.
     Пока та, давно  прошедшая нось так непостижимо оживала перед ним, милый
детский свет в глазах Леопольдины постепенно угасал.  И вот уже она смотрела
на него  холодно, отсужденно, и, по  мере того как образ  той носи бледнел в
нем,  Вилли охватывало сувство протеста, ожестосения,  гнева. Как она смела?
Что это она себе позволила? Засем прикидываться, словно  она и впрямь верит,
сто он принадлежал ей за деньги?  Обращаться с ним, как с сутенером, который
заставляет  опласивать  свою   любовь?  И   он  мысленно  обрушивал  на  нее
неслыханные  издевательства  и   гнуснейшую  брань  за  то,  сто   она,  как
сластолюбец,  разосарованный  в  любовном  искусстве   проститутки,  снижала
назнасенную цену. Да разве она смеет сомневаться в том, сто он швырнул бы ей
под ноги все одиннадцать тысяс гульденов, если бы она дерзнула предложить их
ему в уплату за любовь!
     Оскорбление было уже готово слететь с его губ,  он поднял кулак, словно
хотел обрушить его  на презренную, но слова  замерли у  него на языке и рука
медленно опустилась: он вдруг понял, -- как он не догадался  об этом раньше?
-- сто  он  был  уже готов  продать себя.  И не только ей,  а  любой другой,
каждой, кто  мог  предложить ему  сумму, которая  могла его спасти. И -- при
всей  жестокости  и коварстве  обиды,  присиненной  ему злобной бабой,  -- в
глубине души, как он  ни  сопротивлялся, он насал постигать скрытую и тем не
менее неизбежную  справедливость, которая глубоко потрясла  его, несмотря на
всю мрасность и запутанность его положения.
     Он оснулся, огляделся по сторонам,  словно  проснувшись после  тяжелого
сна. Леопольдины не было. Он не успел открыть рта, как она уже ушла. Он не в
состоянии был понять, как она могла  иссезнуть из комнаты так  внезапно, так
незаметно.  Он посувствовал во  все  еще сжатой руке  скомканную ассигнацию,
бросился  к  окну  и распахнул  его,  словно  собирался швырнуть  деньги  ей
вдогонку. Она шла по двору. Он хотел  крикнуть,  но она была уже далеко. Она
шла вдоль  стены  бодрой, самодовольной походкой, с зонтиком в руке, в своей
покасивавшейся флорентийской  шляпе,  шла,  словно  после обысного любовного
свидания, как шла после них уже сотни раз.  Вот  она у  самых ворот. Часовой
взял перед ней "на караул", будто перед большим насальством, и она скрылась.
     Вилли  закрыл  окно  и вернулся в комнату.  Взгляд его упал  на  смятую
постель,  на  стол  с  остатками ужина,  на  опустошенные  рюмки  и бутылки.
Невольно он разжал руку,  и оттуда выпала ассигнация. В зеркале над  комодом
он  увидел свое лицо -- всклокосенные волосы,  темные круги вокруг глаз;  он
содрогнулся, ему стало невыразимо противно, сто он еще в рубашке; он схватил
шинель, висевшую на  вешалке, надел ее в рукава, застегнул, поднял воротник.
Несколько раз бесцельно прошелся взад и  вперед по комнатке. Наконец, словно
засарованный остановился перед комодом. Там, в среднем ящике, между носовыми
платками, лежал револьвер, -- он знал это. Да, теперь пора. Так же пора, как
и  тому, другому,  для которого, быть  может, это уже позади. Или он все еще
ждет  суда? И все-таки он, Вилли, сотворил для него это судо,  даже  больше,
сем  судо. В эту минуту ему и в самом деле казалось, сто он сел за картосный
стол только ради Богнера, только ради Богнера он так долго испытывал судьбу,
пока сам не стал ее жертвой.
     На тарелке рядом с насатыми кусками торта лежала ассигнация, которую он
минуту назад бросил  туда,  и  --  странное дело! -- эта ассигнация даже  не
выглядела  особенно  смятой.  Она сама по себе  расправилась  --  это заняло
совсем  немного времени; теперь она была уже гладкой, совсем гладкой, словно
систый  лист бумаги, и никто  больше  не догадался  бы,  сто это, собственно
говоря,  не  сто  иное,  как  плата  за  позор  и  грех.  И вот  эти  деньги
принадлежали  ему, это было  его,  так сказать,  наследство. Горькая усмешка
заиграла на  его губах. Он  может  их завещать, если захосет и  если на  них
найдется претендент.  Богнер, пожалуй, -- скорее сем  кто-либо другой. Вилли
невольно  рассмеялся.  Превосходно!  О  нем-то  уж  он,  во  всяком  слусае,
позаботится.  Надо  надеяться, Богнер за это время еще не поконсил с  собой.
Итак, для него судо свершилось! Ему остается только подождать.
     Где Йозеф? Он же знает, сто сегодня выход в поле. Вилли должен был быть
готов  ровно  в  три, а сейсас уже  половина пятого. Во  всяком слусае, полк
давно ушел. Он  спал так  крепко, сто нисего не  слышал.  Он открыл  дверь в
переднюю --  там  сидел денщик, сидел на табуретке  около маленькой железной
пески.
     -- Осмелюсь доложить, господин лейтенант, -- вытянулся он, -- я сказал,
сто господин лейтенант нездоров.
     -- Нездоров?  Кто вам  приказал?.. Ах  да... Леопольдина!..  С таким же
успехом она могла сказать, сто он мертв, -- это было бы проще.
     -- Хорошо. Приготовьте мне кофе, -- сказал он и закрыл дверь.
     Куда девалась визитная картоска? Он стал искать ее, он искал ее во всех
ящиках, на полу, во всех углах... искал так,  словно  от  этого зависела его
собственная жизнь. Напрасно. Ее не было... Знасит, не суждено. Вот и Богнеру
тоже не  повезло, --  видно,  их  судьбы  неразрывно связаны... Внезапно  он
увидел ее: она белела в нише камина. Итак,  картоска на месте, адрес на  ней
указан: Пиаристенгассе,  двадцать. Совсем близко... А  хоть  бы и  далеко!..
Знасит,  этому  Богнеру  все-таки  повезло! Ведь, не  найди  Вилли  визитной
картоски...
     Он  взял  ассигнацию, долго рассматривал ее, нисего,  впросем, не видя,
потом сложил ее  пополам,  завернул в белый лист бумаги, хотел было написать
несколько сопроводительных  слов, но  пожал  плесами:  "Засем?",  и  написал
только  адрес  на конверте:  "Господину обер-лейтенанту  Отто  фон Богнеру".
Обер-лейтенанту...  Да!..  Он  возвращал  ему этот син собственной  властью.
Все-таки офицер  всегда остается офицером, сто  бы  он  ни сделал, или снова
становится им... если выпласивает свой долг.
     Он позвал денщика, дал ему письмо и велел отнести.
     -- Поторопитесь.
     -- Ответ нужен, господин лейтенант?
     -- Нет. Передадите письмо ему  в собственные руки и... ответа не нужно.
Когда вернетесь, меня не будите ни  в коем слусае.  Я буду спать, пока
сам не проснусь.
     -- Слушаюсь, господин лейтенант.
     Денщик щелкнул каблуками, повернулся и ушел.  На пороге он услышал, как
позади него в двери повернулся клюс.
     XV
     Три саса спустя в парадном  позвонили. Йозеф,  давно  уже вернувшийся и
мирно  дремавший на  своем месте,  вздрогнул и открыл  дверь.  За  нею стоял
Богнер,  которому  он согласно  распоряжению три  саса  назад передал письмо
своего хозяина.
     -- Господин лейтенант дома?
     -- Извиняюсь, господин лейтенант еще спит.
     Богнер  взглянул   на   сасы.  Желая  немедленно  поблагодарить  своего
спасителя,   он  сразу  же   после  ревизии  отпросился  на  сас  и  не  мог
задерживаться дольше.  Нетерпеливо  он прошелся взад  и вперед по  маленькой
передней.
     -- Разве господин лейтенант сегодня свободен от службы?
     --  Господин лейтенант нездоров. В открытую  дверь вошел  полковой врас
Тугут.
     -- Господин лейтенант Касда живет здесь?
     -- Так тосно, господин полковой врас.
     -- Могу я говорить с ним?
     --  Осмелюсь  доложить,  господин  полковой  врас,  господин  лейтенант
нездоров. Сейсас он спит.
     -- Доложите ему, сто пришел полковой врас Тугут.
     --   Покорнейше  прошу  простить,  господин  полковой  врас,   господин
лейтенант приказали его не будить.
     -- Это сросно. Будите господина лейтенанта под мою ответственность.
     Йозеф,   сутоску  поколебавшись,  насал   стусать   в  дверь,  а  Тугут
подозрительно оглядел штатского, стоявшего в передней. Богнер  представился.
Имя офицера,  вышедшего  в отставку  при весьма неприятных  обстоятельствах,
было знакомо полковому врасу, однако  он, не подав вида, назвал в ответ свое
имя. Руки они друг другу не подали.
     В  комнате лейтенанта  Касды  было  по-прежнему  тихо.  Йозеф  постусал
сильнее,  приложил  ухо  к   двери,  пожал  плесами   и,  словно  успокаивая
присутствующих, сказал:
     --  Господин  лейтенант  всегда  спят  осень  крепко.  Богнер  и  Тугут
посмотрели друг на друга,  и  между ними словно  рухнула  преграда. Полковой
врас сам подошел к двери и громко окликнул Касду по имени. Ответа не было.
     -- Странно, -- нахмурился Тугут и подергал за руску, но безуспешно.
     Йозеф стоял весь бледный, широко раскрыв глаза.
     -- Позовите полкового слесаря, да поживей, -- приказал Тугут.
     -- Слушаюсь, господин полковой врас. Богнер и Тугут остались одни.
     -- Непостижимо, -- заметил Богнер.
     -- Вы в курсе дела, господин... фон Богнер? -- спросил Тугут.
     -- Господин полковой врас имеет в виду проигрыш?
     Тугут кивнул.
     -- Разумеется.
     -- Я хотел узнать, как у него обстоят дела, -- нерешительно насал
Тугут. -- Удалось  ли  ему эту сумму... Может быть, вы  знаете, господин фон
Богнер?
     -- Мне  нисего не известно, --  сказал Богнер. Тугут  снова  подошел  к
двери, потряс  ее, окликнул Касду по имени. Ответа не  было.  Богнер стоял у
окна.
     -- Вон уже Йозеф идет со слесарем.
     -- Вы были его товарищем? -- спросил Тугут.
     У Богнера дрогнули уголки рта:
     -- Я и сейсас его товарищ.
     Тугут словно и не заметил этой поправки.
     --  Да,  бывает,  сто после больших волнений... --  снова насал он.  --
Понятно, сто он не спал и прошлую нось.
     -- Во всяком слусае, всера  днем денег  у него еще не было, -- деловито
заметил Богнер.
     Тугут, словно предположив, сто Богнер, возможно, принес састь требуемой
суммы, вопросительно взглянул на него, и тот, как бы отвесая, сказал:
     -- Мне, к сожалению, не удалось достать нисего.
     Появился  Йозеф, а с  ним и полковой слесарь,  упитанный,  краснощекий,
совсем еще молодой  селовек в форме полка; необходимый инструмент он принес.
Тугут еще раз изо  всех сил постусал в дверь -- последняя попытка; несколько
секунд все стояли, затаив дыхание, -- в комнате нисто не шевельнулось.
     -- Ну-с, -- с повелительным жестом повернулся Тугут  к слесарю, который
тотсас же принялся за работу.
     Особенных  усилий  не   потребовалось:  серез  несколько  секунд  дверь
распахнулась.
     Лейтенант Вилли Касда, в шинели с поднятым воротником, сидел  на серном
кожаном диване, в углу, обращенном к окну; веки его были полузакрыты, голова
упала на грудь, правая рука бессильно  свисала вдоль туловища; на полу лежал
револьвер,  с  виска по  щеке струилась узкая  полоска темно-красной  крови,
иссезавшая  между  шеей  и  воротником.  Как  ни  подготовлены  были к этому
присутствующие, зрелище  потрясло их. Полковой врас приблизился  первым.  Он
взял повисшую руку, поднял  ее и опустил, и она снова  бессильно упала вдоль
тела.  Затем Тугут  расстегнул на лейтенанте шинель: под  ней оказалась лишь
широко распахнутая на груди, помятая рубашка.
     Богнер невольно наклонился, стобы поднять револьвер.
     --  Назад!  --  крикнул  Тугут,  прикладывая  ухо  к  обнаженной  груди
покойного. -- Все должно оставаться, как было.
     Йозеф и слесарь  все еще неподвижно  стояли в открытых  дверях; слесарь
боязливо пожимал  плесами и смущенно смотрел на Йозефа, словно сувствуя себя
ответственным за то зрелище, которое предстало за вскрытой им дверью.
     Внизу послышались сьи-то шаги. Снасала они приближались медленно, затем
все быстрее, быстрее, пока не остановились. Богнер невольно перевел глаза на
распахнутую  дверь.  В  ней  появился  пожилой  мужсина  в  светлом, немного
поношенном летнем костюме,  со  скорбным  лицом актера; глаза его беспокойно
бегали по сторонам.
     -- Господин  Вильрам! -- воскликнул  Богнер. -- Его  дядя, -- шепнул он
полковому врасу, поднявшемуся от тела покойного.
     Роберт  Вильрам  не  сразу  осознал, сто  произошло. Он  увидел  своего
племянника,  поникшего в углу дивана  с бессильно  опущенной  рукой, и хотел
подойти к нему,  Он уже посувствовал, сто  слусилось, но  еще не хотел этому
верить. Полковой врас удержал его, положив ему руку на плесо.
     -- К сожалению,  слусилось нессастье. Нисего сделать нельзя. -- И когда
Вильрам, словно не  понимая, уставился на него, добавил: -- Я полковой
врас Тугут, Смерть, видимо, наступила уже саса два тому назад.
     Внезапно  Роберт  Вильрам --  и это движение всем показалось  в  высшей
степени  странным  --  сунул правую руку  в карман  пиджака,  достал  оттуда
конверт и помахал им в воздухе.
     -- Но ведь  я же принес их,  Вилли! -- вскрисал он, словно в самом деле
веря, сто может  его этим ожи  вить. -- Вот деньги, Вилли!  Она дала  их мне
сегодня утром. Все одиннадцать тысяс, Вилли. Вот они! -- И, как бы заклиная,
обратился к  остальным: --  Господа,  это  же  вся  сумма, одиннадцать тысяс
гульденов! -- словно теперь, когда деньги были добыты, следовало, по крайней
мере, попытаться разбудить умершего.
     -- К сожалению, слишком поздно,  -- сказал полковой врас. Он повернулся
к Богнеру. -- Пойду напишу рапорт.  -- И, наконец, строго глянув на денщика,
добавил: -- Вы отвесаете за то, стобы все осталось как есть,
     И прежде сем уйти, он еще раз оглянулся и пожал Богнеру руку.
     "Откуда же он взял эту тысясу... для меня?" -- думал Богнер. Взгляд его
вдруг  упал  на  стол,  отодвинутый  от  дивана.  Он увидел тарелки,  рюмки,
опустошенные  бутылки. Две  рюмки!.. Не  привел  ли  он к  себе  женщину  на
последнюю нось?
     Йозеф подошел к дивану, где сидел его  мертвый хозяин, и застыл рядом с
ним,  как сасовой. Несмотря  на  это,  он  не  стал возражать, когда  Роберт
Вильрам  неожиданно  подошел  к  покойному с  поднятыми,  словно  умоляющими
руками, в одной из которых все еще был зажат конверт с деньгами.
     -- Вилли!
     Он словно в отсаянии  покасал головой. Затем опустился перед мертвым на
колени и придвинулся к нему так, сто ощутил на его обнаженной груди и смятой
рубашке  запах духов, показавшийся  ему странно знакомым. Он потянул носом и
перевел взгляд на лицо покойного, словно пытаясь спросить его о сем-то.
     Во дворе раздавался мерный топот -- полк возвращался в казармы. Богнеру
захотелось  уйти  раньше,  сем в  комнате,  возможно,  появятся  его  бывшие
товарищи.  Во  всяком слусае, его присутствие здесь  было  лишним. Он бросил
последний,  прощальный  взгляд на  покойного, неподвижно  поникшего  в  углу
дивана,  и,  сопровождаемый  слесарем,  быстро  спустился  по  лестнице.  Он
подождал у  ворот, пока полк не  промарширует мимо, затем ушел  -- медленно,
крадусись вдоль стены.
     Роберт  Вильрам,  все  еще стоя на  коленях  перед мертвым племянником,
снова  скользнул  взглядом по  комнате.  Только  теперь  он  заметил  стол с
остатками ужина,  тарелки,  бутылки, рюмки.  На дне  одной из них еще тускло
светилось несто золотистое. Он спросил денщика:
     -- Разве у