как у хозяина на  гла-
зах...
  - Так за Березовым Долом рассевают клевер? Поеду посмотрю, сказал  он,
садясь на маленького буланого Колпика, подведенного кучером.
  - Через ручей не проедете, Константин Дмитрич, - крикнул кучер.
  - Ну, так лесом.
  И бойкою иноходью доброй застоявшейся лошадки, похрапывающей над лужа-
ми и попрашивающей поводья, Левин поехал по грязи двора за  ворота  и  в
поле.
  Если Левину весело было на скотном и житном дворах, то ему  еще  стало
веселее в поле. Мерно покачиваясь на иноходи доброго конька, впивая теп-
лый со свежестью запах снега и воздуха при проезде через лес по оставше-
муся кое-где праховому, осовывавшемуся снегу с расплывшими  следами,  он
радовался на каждое свое дерево с оживавшим на коре его мохом и с напух-
шими почками. Когда он выехал за лес, пред ним на огромном  пространстве
раскинулись ровным бархатным ковром зеленя, без одной плешины и вымочки,
только кое-где в лощинах запятнанные остатками  тающего  снега.  Его  не
рассердили ни вид крестьянской лошади и стригуна, топтавших  его  зеленя
(он велел согнать их встретившемуся мужику), ни насмешливый и глупый от-
вет мужика Ипата, которого он встретил и спросил: "Что, Ипат, скоро  се-
ять?" - "Надо прежде вспахать, Константин Дмитрич", - отвечал Ипат.  Чем
дальше он ехал, тем веселее ему становилось, и хозяйственные планы  один
лучше другого представлялись ему: обсадить все поля лозинами по полуден-
ным линиям, так чтобы не залеживался снег под ними; перерезать на  шесть
полей навозных и три запасных с травосеянием, выстроить скотный двор  на
дальнем конце поля и вырыть пруд, а для  удобрения  устроить  переносные
загороды для скота. И тогда триста десятин пшеницы, сто картофеля и  сто
пятьдесят клевера и ни одной истощенной десятины.
  С такими мечтами, осторожно поворачивая лошадь межами, чтобы  не  топ-
тать свои зеленя, он подъехал к работникам, рассевавшим клевер. Телега с
семенами стояла не на рубеже, а на пашне, и пшеничная озимь была  изрыта
колесами и ископана лошадью. Оба работника сидели на меже, вероятно рас-
куривая общую трубку. Земля в телеге, с которою смешаны были семена, бы-
ла не размята, а слежалась или смерзлась комьями. Увидав хозяина,  Васи-
лий-работник пошел к телеге, а Мишка принялся рассекать. Это было  нехо-
рошо, но на рабочих Левин редко сердился. Когда Василий  подошел,  Левин
велел ему отвесть лошадь на рубеж.
  - Ничего, сударь, затянет, - отвечал Василий.
  - Пожалуйста, не рассуждай, - сказал Левин, - а делай, что говорят.
  - Слушаю-с, - ответил Василий и взялся за голову лошади. - А  уж  сев,
Константин Дмитрич, - сказал он, заискивая, - первый сорт. Только ходить
страсть! По пудовику на лапте волочишь.
  - А отчего у вас земля непросеянная? - сказал Левин.
  - Да мы разминаем, - отвечал Василий, набирая семян и в ладонях расти-
рая землю.
  Василий не был  виноват,  что  ему  насыпали  непросеянной  земли,  но
все-таки было досадно.
  Уж не раз испытав с пользою известное ему средство заглушать свою  до-
саду и все, кажущееся дурным, сделать  опять  хорошим,  Левин  и  теперь
употребил это средство. Он посмотрел, как шагал Мишка, ворочая  огромные
комья земли, налипавшей на каждой ноге, слез с лошади,  взял  у  Василья
севалку и пошел рассекать.
  - Где ты остановился?
  Василий указал на метку ногой, и Левин пошел, как умел, высевать землю
с семенами. Ходить было трудно, как по болоту, и Левин, пройдя леху, за-
потел и, остановившись, отдал севалку.
  - Ну, барин, на лето чур меня не ругать за эту леху, - сказал Василий.
  - А что? - весело сказал Левин, чувствуя уже действительность употреб-
ленного средства.
  - Да вот посмотрите на лето. Отличится.  Вы  гляньте-ка,  где  я  сеял
прошлую весну. Как рассадил! Ведь я, Константин  Дмитрич,  кажется,  вот
как отцу родному стараюсь. Я и сам не люблю дурно делать и другим не ве-
лю. Хозяину хорошо, и нам хорошо. Как глянешь  вон,  -  сказал  Василий,
указывая на поле, - сердце радуется.
  - А хороша весна, Василий.
  - Да уж такая весна, старики не запомнят. Я вот дома был,  там  у  нас
старик тоже пшеницы три осминника посеял. Так сказывает, ото ржей не от-
личишь.
  - А вы давно стали сеять пшеницу?
  - Да вы ж научили позалетошный год; вы же мне две  меры  пожертвовали.
Четверть продали, да три осминника посеяли.
  - Ну, смотри же, растирай комья-то, - сказал Левин, подходя к  лошади,
- да за Мишкой смотри. А хороший будет всход, тебе по пятидесяти  копеек
за десятину.
  - Благодарим покорно. Мы вами, кажется, и так много довольны.
  Левин сел на лошадь и поехал на поле, где был прошлогодний  клевер,  и
на то, которое плугом было приготовлено под яровую пшеницу.
  Всход клевера по жнивью был чудесный. Он уж весь отжил и твердо  зеле-
нел из-за посломанных прошлогодних стеблей пшеницы. Лошадь вязла по сту-
пицу, и каждая нога ее чмокала, вырываясь  из  полуоттаявшей  земли.  По
плужной пахоте и вовсе нельзя было проехать: только там и  держало,  где
был ледок, а в оттаявших бороздах нога вязла выше ступицы.  Пахота  была
превосходная; через два дня можно будет бороновать  и  сеять.  Все  было
прекрасно, все было весело. Назад Левин поехал через ручей, надеясь, что
вода сбыла. И действительно, он переехал и вспугнул двух  уток.  "Должны
быть и вальдшнепы", - подумал он и как раз у поворота  к  дому  встретил
лесного караульщика, который подтвердил его предположение о вальдшнепах.
  Левин поехал рысью домой, чтоб успеть пообедать и приготовить ружье  к
вечеру.

                                    XIV

  Подъезжая домой в самом веселом расположении духа, Левин услыхал коло-
кольчик со стороны главного подъезда к дому.
  "Да, это с железной дороги, - подумал он, -  самое  время  московского
поезда... Кто бы это? Что, если это брат Николай? Он ведь сказал:  может
быть, уеду на воды, а может быть, к тебе приеду". Ему страшно и неприят-
но стало в первую минуту, что присутствие брата  Николая  расстроит  это
его счастливое  весеннее  расположение.  Но  ему  стало  стыдно  за  это
чувство, и тотчас же он как бы раскрыл свои душевные объятия и с умилен-
ною радостью ожидал и желал теперь всею душой, чтоб  это  был  брат.  Он
тронул лошадь и, выехав за акацию, увидал подъезжавшую омскую  тройку  с
железнодорожной станции и господина в шубе. Это не был брат.  "Ах,  если
бы кто-нибудь приятный человек, с кем бы поговорить", - подумал он.
  - А!- радостно прокричал Левин, поднимая обе руки кверху.  -  Вот  ра-
достный-то гость! Ах, как я рад тебе!- вскрикнул он, узнав  Степана  Ар-
кадьича.
  "Узнаю верно, вышла ли, или когда выходит замуж", - подумал он.
  И в этот прекрасный весенний день он почувствовал, что воспоминанье  о
ней совсем не больно ему.
  - Что, не ждал?- сказал Степан Аркадьич, вылезая из  саней,  с  комком
грязи на переносице, на щеке и брови, но сияющий весельем и здоровьем. -
Приехал тебя видеть - раз, - сказал он, обнимая и целуя его, -  на  тяге
постоять - два, и лес в Ергушове продать - три.
  - Прекрасно! А какова весна? Как это ты на санях доехал?
  - В телеге еще хуже, Константин Дмитрич, - отвечал знакомый ямщик.
  - Ну, я очень, очень рад тебе, -  искренно  улыбаясь  детски-радостною
улыбкою, сказал Левин.
  Левин провел своего гостя в комнату для приезжих, куда и были  внесены
вещи Степана Аркадьича: мешок, ружье в чехле, сумка для сигар, и,  оста-
вив его умываться и переодеваться, сам пока прошел в контору  сказать  о
пахоте и клевере. Агафья Михайловна, всегда очень озабоченная честью до-
ма, встретила его в передней вопросами насчет обеда.
  - Как хотите делайте, только поскорей, - сказал он и пошел к приказчи-
ку.
  Когда он вернулся, Степан Аркадьич, вымытый, расчесанный и сияя  улыб-
кой, выходил из своей двери, и они вместе пошли наверх.
  - Ну, как я рад, что добрался до тебя! Теперь я пойму, в  чем  состоят
те таинства, которые ты тут совершаешь. Но нет, право, я  завидую  тебе.
Какой дом, как славно все! Светло, весело, -  говорил  Степан  Аркадьич,
забывая, что не всегда бывает весна и ясные дни, как нынче. - И твоя ня-
нюшка какая прелесть! Желательнее было бы хорошенькую горничную  в  фар-
тучке; но с твоим монашеством и строгим стилем - это очень хорошо.
  Степан Аркадьич рассказал много интересных новостей  и  в  особенности
интересную для Левина новость, что брат его Сергей Иванович собирался на
нынешнее лето к нему в деревню.
  Ни одного слова Степан Аркадьич не сказал про Кити и вообще Щербацких;
только передал поклон жены. Левин был ему благодарен за его деликатность
и был очень рад гостю. Как всегда, у него за время его уединения  набра-
лось пропасть мыслей и чувств, которых он не мог передать окружающим,  и
теперь он изливал в Степана Аркадьича и поэтическую радость весны, и не-
удачи и планы хозяйства, и мысли и замечания о книгах, которые он читал,
и в особенности идею своего сочинения, основу которого, хотя он  сам  не
замечал этого, составляла критика всех  старых  сочинений  о  хозяйстве.
Степан Аркадьич, всегда милый, понимающий все с намека,  в  этот  приезд
был особенно мил, и Левин заметил в нем еще новую, польстившую ему черту
уважения и как будто нежности к себе.
  Старания Агафьи Михайловны и повара, чтоб  обед  был  особенно  хорош,
имели своим последствием только то, что  оба  проголодавшиеся  приятеля,
подсев к закуске, наелись хлеба с маслом, полотка и  соленых  грибов,  и
еще то, что Левин велел подавать суп без пирожков, которыми повар  хотел
особенно удивить гостя. Но Степан Аркадьич, хотя и  привыкший  к  другим
обедам, все находил превосходным: и травник, и хлеб, и масло, и особенно
полоток, и грибки, и крапивные щи, и курица под белым  соусом,  и  белое
крымское вино - все было превосходно и чудесно.
  - Отлично, отлично, - говорил он,  закуривая  толстую  папиросу  после
жаркого. - Я к тебе точно с парохода после шума и тряски на тихий  берег
вышел. Так ты говоришь, что самый элемент рабочего должен быть изучаем и
руководить в выборе приемов хозяйства. Я ведь в этом профан; но мне  ка-
жется, что теория и приложение ее будет иметь влияние и на рабочего.
  - Да, но постой: я говорю не о политической экономии, я говорю о науке
хозяйства. Она должна быть как естественные науки и наблюдать данные яв-
ления и рабочего с его экономическим, этнографическим...
  В это время вошла Агафья Михайловна с вареньем.
  - Ну, Агафья Михайловна, - сказал ей Степан  Аркадьич,  целуя  кончики
своих пухлых пальцев, - какой полоток у вас, какой травничок!..  А  что,
не пора ли, Костя? - прибавил он.
  Левин взглянул в окно на спускавшееся за оголенные макуши леса солнце.
  - Пора, пора, - сказал он. - Кузьма, закладывать линейку!-  и  побежал
вниз.
  Степан Аркадьич, сойдя вниз, сам аккуратно снял парусинный чехол с ла-
кированного ящика и, отворив его, стал собирать свое дорогое, нового фа-
сона ружье. Кузьма, уже чуявший большую дачу на  водку,  не  отходил  от
Степана Аркадьича и надевал ему и чулки и сапоги,  что  Степан  Аркадьич
охотно предоставлял ему делать.
  - Прикажи, Костя, если приедет Рябинин-купец - я ему велел нынче прие-
хать, - принять и подождать...
  - А ты разве Рябинину продаешь лес?
  - Да, ты разве знаешь его?
  - Как же, знаю. Я с ним имел дела "положительно и окончательно".
  - Степан Аркадьич засмеялся. "Окончательно и положительно" были  люби-
мые слова купца.
  - Да, он удивительно смешно говорит. Поняла, куда хозяин идет!прибавил
он, потрепав рукой Ласку, которая, повизгивая, вилась около Левина и ли-
зала то его руку, то его сапоги и ружье.
  Долгуша стояла уже у крыльца, когда они вышли.
  - Я велел заложить, хотя недалеко; а то пешком пройдем?
  - Нет, лучше поедем, - сказал Степан Аркадьич, подходя к  долгуше.  Он
сел, обвернул себе ноги тигровым пледом и закурил сигару. - Как  это  ты
не куришь! Сигара - это такое не то что удовольствие, а венец и  признак
удовольствия. Вот это жизнь! Как хорошо! Вот бы как я желал жить!
  - Да кто же тебе мешает? - улыбаясь, сказал Левин.
  - Нет, ты счастливый человек. Все, что ты любишь, у тебя есть. Лошадей
любишь - есть, собаки - есть, охота - есть, хозяйство - есть.
  - Может быть, оттого, что я радуюсь тому, что у меня есть, и не тужу о
том, чего нету, - сказал Левин, вспомнив о Кити.
  Степан Аркадьич понял, поглядел на него, но ничего не сказал.
  Левин был благодарен Облонскому за то, что  тот  со  своим  всегдашним
тактом, заметив, что Левин боялся разговора о Щербацких, ничего не гово-
рил о них; но теперь Левину уже хотелось узнать то, что его так  мучало,
но он не смел заговорить.
  - Ну что, твои дела как? - сказал Левин, подумав о том, как нехорошо с
его стороны думать только о себе.
  Глаза Степана Аркадьича весело заблестели.
  - Ты ведь не признаешь, чтобы можно было любить калачи, когда есть от-
сыпной паек, - по-твоему, это преступление; а я  не  признаю  жизни  без
любви, - сказал он, поняв по-своему вопрос Левина. - Что ж делать, я так
сотворен. И право, так  мало  делается  этим  кому-нибудь  зла,  а  себе
столько удовольствия...
  - Что ж, или новое что-нибудь? - спросил Левин.
  - Есть, брат! Вот видишь ли, ты знаешь тип женщин оссиановских... жен-
щин, которых видишь во сне... Вот эти женщины бывают наяву... и эти жен-
щины ужасны. Женщина, видишь ли, это такой предмет, что, сколько  ты  ни
изучай ее, все будет совершенно новое.
  - Так уж лучше не изучать.
  - Нет. Какой-то математик сказал, что наслаждение не в открытии  исти-
ны, но в искании ее.
  Левин слушал молча, и, несмотря на все усилия, которые  он  делал  над
собой, он никак не мог перенестись в душу своего приятеля и  понять  его
чувства и прелести изучения таких женщин.

                                     XV

  Место тяги было недалеко над речкой в мелком осиннике. Подъехав к  ле-
су, Левин слез и провел Облонского на угол мшистой и топкой полянки, уже
освободившейся от снега. Сам он вернулся на другой край к  двойняшке-бе-
резе и, прислонив ружье к развилине сухого нижнего сучка,  снял  кафтан,
перепоясался и попробовал свободы движений рук.
  Старая, седая Ласка, ходившая за ними следом,  села  осторожно  против
него и насторожила уши. Солнце спускалось за крупный лес; и на свете за-
ри березки, рассыпанные по осиннику, отчетливо рисовались своими висящи-
ми ветвями с надутыми, готовыми лопнуть почками.
  Из частого лесу, где оставался еще снег, чуть слышно текла  еще  изви-
листыми узкими ручейками вода. Мелкие птицы щебетали и изредка пролетали
с дерева на дерево.
  В  промежутках  совершенной  тишины  слышен  был  шорох   прошлогодних
листьев, шевелившихся от таянья земли и от росту трав.
  "Каково! Слышно и видно, как трава растет!" - сказал себе Левин, заме-
тив двинувшийся грифельного цвета мокрый осиновый лист подле иглы  моло-
дой травы. Он стоял, слушал и глядел вниз, то на мокрую  мшистую  землю,
то на прислушивающуюся Ласку, то на расстилавшееся пред  ним  под  горою
море оголенных макуш леса, то на подернутое белыми полосками  туч  туск-
невшее небо.  Ястреб,  неспешно  махая  крыльями,  пролетел  высоко  над
дальним лесом; другой точно так же  пролетел  в  том  же  направлении  и
скрылся. Птицы все громче и хлопотливее щебетали в чаще. Недалеко заухал
филин, и Ласка, вздрогнув,  переступила  осторожно  несколько  шагов  и,
склонив набок голову, стала прислушиваться. Из-за речки послышалась  ку-
кушка. Она два раза прокуковала обычным криком, а потом захрипела, зато-
ропилась и запуталась.
  - Каково! уж кукушка!- сказал Степан Аркадьич, выходя из-за куста.
  - Да, я слышу, - отвечал Левин, с неудовольствием нарушая тишину  леса
своим неприятным самому себе голосом. - Теперь скоро.
  Фигура Степана Аркадьича опять зашла за куст, и Левин видел только яр-
кий огонек спички, вслед за тем заменившийся красным  углем  папиросы  и
синим дымком.
  Чик! чик! - щелкнули взводимые Степаном Аркадьичем курки.
  - А это что кричит? - спросил Облонский, обращая  внимание  Левина  на
протяжное гуканье, как будто тонким голоском, шаля, ржал жеребенок.
  - А, это не знаешь? Это заяц-самец. Да будет говорить! Слушай,  летит!
- почти вскрикнул Левин, взводя курки.
  Послышался дальний, тонкий свисток и, ровно в тот обычный такт,  столь
знакомый охотнику, чрез две секунды, -  другой,  третий,  и  за  третьим
свистком уже слышно стало хорканье.
  Левин кинул глазами направо, налево, и вот пред ним  на  мутно-голубом
небе, над сливающимися нежными побегами макушек осин показалась  летящая
птица. Она летела прямо на него: близкие звуки хорканья, похожие на рав-
номерное наддирание тугой ткани, раздались над самым ухом; уже виден был
длинный нос и шея птицы, и в ту минуту, как Левин приложился, из-за кус-
та, где стоял Облонский, блеснула красная  молния;  птица,  как  стрела,
спустилась и взмыла опять кверху. Опять блеснула  молния,  и  послышался
удар; и, трепля крыльями, как бы стараясь удержаться на  воздухе,  птица
остановилась, постояла мгновенье и тяжело шлепнулась о топкую землю.
  - Неужели промах? - крикнул Степан Аркадьич, которому  из-за  дыму  не
видно было.
  - Вот он! - сказал Левин, указывая на Ласку, которая, подняв одно  ухо
и высоко махая кончиком пушистого хвоста,  тихим  шагом,  как  бы  желая
продлить удовольствие и как бы улыбаясь, подносила убитую птицу к хозяи-
ну. - Ну, я рад, что тебе удалось, - сказал Левин, вместе с тем уже  ис-
пытывая чувство зависти, что не ему удалось убить этого вальдшнепа.
  - Скверный промах из правого ствола, - отвечал Степан Аркадьич,  заря-
жая ружье. - Шш... летит.
  Действительно, послышались пронзительные, быстро следовавшие  один  за
другим свистки. Два вальдшнепа, играя и  догоняя  друг  друга  и  только
свистя, а не зоркая, налетели на самые головы охотников. Раздались четы-
ре выстрела, и, как ласточки, вальдшнепы дали быстрый заворот и  исчезли
из виду. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  Тяга была прекрасная. Степан Аркадьич убил еще две штуки и Левин двух,
из которых одного не нашел. Стало темнеть. Ясная серебряная Венера низко
на западе уже сияла из-за березок своим нежным блеском, и высоко на вос-
токе уже переливался своими красными огнями мрачный Арктурус. Над  голо-
вой у себя Левин ловил и терял звезды Медведицы. Вальдшнепы уже переста-
ли летать; но Левин решил подождать еще, пока видная ему ниже сучка  бе-
резы Венера перейдет выше его и когда ясны будут везде звезды Медведицы.
Венера перешла уже выше сучка, колесница Медведицы с своим  дышлом  была
уже вся видна на темно-синем небе, но он все еще ждал.
  - Не пора ли? - сказал Степан Аркадьич.
  В лесу уже было тихо, и ни одна птичка не шевелилась.
  - Постоим еще, - отвечал Левин.
  - Как хочешь.
  Они стояли теперь шагах в пятнадцати друг от друга.
  - Стива! - вдруг неожиданно сказал Левин, - что ж ты мне  не  скажешь,
вышла твоя свояченица замуж или когда выходит?
  Левин чувствовал себя столь твердым и спокойным, что никакой ответ, он
думал, не мог бы взволновать его.
  Но он никак не ожидал того, что отвечал Степан Аркадьич.
  - И не думала и не думает выходить замуж, а она очень больна, и докто-
ра послали ее за границу. Даже боятся за ее жизнь.
  - Что ты! - вскрикнул Левин. - Очень больна? Что же с ней? Как она...
  В то время, как они говорили это, Ласка, насторожив уши,  оглядывалась
вверх на небо и укоризненно на них.
  "Вот нашли время разговаривать, - думала она. - А он летит... Вот  он,
так и есть. Прозевают..." - думала Ласка.
  Но в это самое мгновенье оба вдруг услыхали пронзительный свист, кото-
рый как будто стегнул их по уху, и оба вдруг схватились за ружья, и  две
молнии блеснули, и два удара раздались в одно и то же мгновение.  Высоко
летевший вальдшнеп мгновенно сложил крылья и упал в чащу, пригибая  тон-
кие побеги.
  - Вот отлично! Общий!- вскрикнул Левин и побежал с Лаской в чащу отыс-
кивать вальдшнепа. "Ах да, о чем это неприятно было? - вспоминал