ы, держался нуж-
ных для этого приемов и что эти приемы совсем  не  так  дурны,  как  это
обыкновенно думают. И он хотел доказать это теоретически в книжке  и  на
практике в своем хозяйстве.

                                    XXX

  В конце сентября был свезен лес для постройки двора на отданной артели
земле и было продано масло от коpов и разделен  барыш.  В  хозяйстве  на
практике дело шло отлично или по крайней мере так казалось  Левину.  Для
того же, чтобы теоретически разъяснить все дело  и  окончить  сочинение,
которое, сообразно мечтаниям Левина, должно было  не  только  произвести
переворот в политической экономии, но совершенно уничтожить эту науку  и
положить начало новой науке - об отношениях народа к земле,  нужно  было
только съездить за границу и изучить на месте все, что там было  сделано
в этом направлении, и найти убедительные доказательства, что все то, что
там сделано, - не то, что нужно. Левин  ждал  только  поставки  пшеницы,
чтобы получить деньги и ехать за границу. Но начались дожди, не дававшие
убрать оставшиеся в поле хлеба и картофель, и остановили  все  работы  и
даже поставку пшеницы. По дорогам была непролазная грязь;  две  мельницы
снесло паводком, и погода все становилась хуже и хуже.
  30 сентября показалось с утра солнце, и, надеясь на погоду, Левин стал
решительно готовиться к отъезду. Он велел  насыпать  пшеницу,  послал  к
купцу приказчика. чтобы взять деньги, и сам поехал по  хозяйству,  чтобы
сделать последние распоряжения перед отъездом.
  Переделав, однако, все дела, мокрый от ручьев, которые по кожану зали-
вались ему то за шею, то за голенища, но в самом бодром  и  возбужденном
состоянии духа, Левин возвратился к вечеру домой. Непогода к вечеру  ра-
зошлась еще хуже, крупа так больно стегала всю вымокшую, трясущую  ушами
и головой лошадь, что она шла боком; но Левину под башлыком было хорошо,
и он весело поглядывал вокруг себя то на мутные ручьи, бежавшие по коле-
ям, то на нависшие на каждом оголенном сучке капли, то на белизну  пятна
нерастаявшей крупы на досках моста, то на сочный, еще мясистый лист  вя-
за, который обвалился густым слоем вокруг раздетого дерева. Несмотря  на
мрачность окружающей природы, он чувствовал себя особенно  возбужденным.
Разговоры с мужиками в дальней деревне показывали, что они начинали при-
выкать к своим отношениям. Дворник-стаpик, к которому он  заезжал  обсу-
шиться, очевидно одобрял план Левина и сам предлагал вступить в  товари-
щество по покупке скота.
  "Надо только упорно идти к своей цели, и я добьюсь своего, - думал Ле-
вин, - а работать и трудиться есть из-за чего. Это дело не мое личное, а
тут вопрос об общем благе. Все хозяйство, главное - положение всего  на-
рода, совершенно должно измениться. Вместо бедности -  общее  богатство,
довольство; вместо вражды - согласие и связь  интересов.  Одним  словом,
революция бескровная, но величайшая революция, сначала в маленьком кругу
нашего уезда, потом губернии, России, всего мира. Потому что мысль спра-
ведливая не может не быть плодотворна. Да, это цель, из-за которой стоит
работать. И то, что это я, Костя Левин, тот самый.. который  приехал  на
бал в черном галстуке и которому отказала Щербацкая и  который  так  сам
для себя жалок и ничтожен, - это ничего не  доказывает.  Я  уверен,  что
Франклин чувствовал себя так же ничтожным и  так  же  не  доверял  себе,
вспоминая себя всего. Это ничего не значит. И у него была,  верно,  своя
Агафья Михайловна, которой он поверял свои планы".
  В таких мыслях Левин уже в темноте подъехал к дому.
  Приказчик, ездивший к купцу, приехал и привез часть денег за  пшеницу.
Условие с дворником было сделано, и по дороге приказчик узнал, что  хлеб
везде застоял в поле, так что неубранные свои сто шестьдесят копен  было
ничто в сравнении с тем, что было у других.
  Пообедав, Левин сел, как и обыкновенно, с книгой на кресло  и,  читая,
продолжал думать о своей предстоящей поездке в связи с книгою. Нынче ему
особенно ясно представлялось все значение его дела, и само собою склады-
вались в его уме целые периоды, выражающие сущность его мыслей. "Это на-
до записать, - подумал он. - Это должно составить краткое введение,  ко-
торое я прежде считал ненужным". Он встал, чтобы идти к письменному сто-
лу, и Ласка, лежавшая у его ног, потягиваясь, тоже встала и оглядывалась
на него, как бы спрашивая, куда идти. Но записывать было некогда, потому
что пришли начальники к наряду, и Левин вышел к ним в переднюю.
  После наряда, то есть распоряжений по работам завтрашнего дня, и прие-
ма всех мужиков, имевших до него дела, Левин пошел в кабинет  и  сел  за
работу. Ласка легла под стол; Агафья Михайловна с чулком уселась на сво-
ем месте.
  Пописав несколько  времени,  Левин  вдруг  с  необыкновенною  живостью
вспомнил Кити, ее отказ и последнюю встречу. Он встал и начал ходить  по
комнате.
  - Да нечего скучать, - сказала ему Агафья Михайловна. - Ну, что вы си-
дите дома? Ехали бы на теплые воды, благо собрались.
  - Я и то еду послезавтра, Агафья Михайловна. Надо дело кончить.
  - Ну, какое ваше дело! Мало вы разве и так мужиков наградили! И то го-
ворят: ваш барин от царя за то милость получит. И чудно: что вам о мужи-
ках заботиться ?
  - Я не о них забочусь, я для себя делаю.
  Агафья Михайловна знала все подробности хозяйственных  планов  Левина.
Левин часто со всеми тонкостями излагал ей свои мысли и нередко спорил с
нею и не соглашался с ее объяснениями. Но теперь она совсем иначе поняла
то, что он сказал ей.
  - О своей душе, известное дело, пуще всего думать надо, - сказала  она
со вздохом. - Вон Пармен Денисыч, даром что неграмотный был, а  так  по-
мер, что дай бог всякому, - сказала она про недавно умершего  дворового.
- Причастили, особоровали.
  - Я не про то говорю, - сказал он. - Я говорю, что я для своей  выгоды
делаю. Мне выгоднее, если мужики лучше работают.
  - Да уж вы как ни делайте, он коли лентяй, так все будет чрез пень ко-
лоду валить. Если совесть есть, будет работать, а нет - ничего не сдела-
ешь.
  - Ну да, ведь вы сами говорите, Иван лучше стал за скотиной ходить.
  - Я одно говорю, - ответила Агафья Михайловна, очевидно  не  случайно,
но со строгою последовательностью мысли, - жениться вам надо, вот что!
  Упоминание Агафьи Михайловны о том самом, о чем он только  что  думал,
огорчило и оскорбило его. Левин нахмурился и, не отвечая ей,  сел  опять
за свою работу, повторив себе все то, что он думал о значении этой рабо-
ты. Изредка только он прислушивался в тишине к звуку спиц Агафьи  Михай-
ловны и, вспоминая то, о чем он не хотел вспоминать, опять морщился.
  В девять часов послышался колокольчик и  глухое  колебание  кузова  по
грязи.
  - Ну, вот вам и гости приехали, не скучно будет, - сказала Агафья  Ми-
хайловна, вставая и направляясь к двери. Но Левин  перегнал  ее.  Работа
его не шла теперь, и он был рад какому бы то ни было гостю..

                                    XXXI

  Сбежав до половины лестницы, Левин услыхал  в  передней  знакомый  ему
звук покашливанья; но он слышал его неясно из-за звука своих шагов и на-
деялся, что он ошибся; потом он увидал и всю длинную, костлявую,  знако-
мую фигуру, и, казалось, уже нельзя было обманываться, но все еще  наде-
ялся, что он ошибается и что этот длинный человек, снимавший шубу и  от-
кашливавшийся, был не брат Николай.
  Левин любил своего брата, но быть с ним вместе  всегда  было  мученье.
Теперь же, когда Левин, под влиянием пришедшей ему мысли  и  напоминания
Агафьи Михайловны, был в неясном, запутанном состоянии, ему  предстоящее
свидание с братом показалось особенно тяжелым.  Вместо  гостя  веселого,
здорового, чужого, который, он надеялся, развлечет его  в  его  душевной
неясности, он должен был видеться с братом, который понимает  его  наск-
возь, который вызовет в нем все самые  задушевные  мысли,  заставит  его
высказаться вполне. А этого ему не хотелось.
  Сердясь на самого себя за это гадкое чувство, Левин сбежал в переднюю.
Как только он вблизи увидал брата,  это  чувство  личного  разочарования
тотчас же исчезло и заменилось жалостью. Как ни страшен был брат Николай
своей худобой и болезненностью прежде, теперь он еще похудел, еще  изне-
мог. Это был скелет, покрытый кожей.
  Он стоял в передней, дергаясь длинною, худою шеей и срывая с нее шарф,
и странно жалостно улыбался. Увидав эту улыбку,  смиренную  и  покорную,
Левин почувствовал, что судороги сжимают его горло.
  - Вот, я приехал к тебе, - сказал Николай глухим голосом, ни на секун-
ду не спуская глаз с лица брата. - Я давно хотел, да все  нездоровилось.
Теперь же я очень поправился, - говорил он, обтирая свою бороду большими
худыми ладонями.
  - Да,да! - отвечал Левин. И ему стало еще страшнее, когда он, целуясь,
почувствовал губами сухость тела брата  и  увидал  вблизи  его  большие,
странно светящиеся глаза.
  За несколько недель пред этим Левин писал брату, что  по  продаже  той
маленькой части, которая оставалась у них неделенною в доме,  брат  имел
получить теперь свою долю, около двух тысяч рублей.
  Николай сказал, что он приехал теперь получить эти деньги и,  главное,
побывать в своем гнезде, дотронуться до земли, чтобы набраться, как  бо-
гатыри, силы для предстоящей деятельности. Несмотря на увеличившуюся су-
туловость, несмотря на поразительную с его ростом худобу, движения  его,
как и обыкновенно, были быстры и порывисты. Левин провел его в кабинет.
  Брат переоделся особенно старательно, чего прежде не бывало,  причесал
свои редкие прямые волосы и, улыбаясь, вошел наверх.
  Он был в самом ласковом и веселом духе, каким в детстве его часто пом-
нил Левин. Он упомянул даже и  о  Сергее  Ивановиче  без  злобы.  Увидав
Агафью Михайловну, он пошутил с ней и расспрашивал про старых слуг.  Из-
вестие о смерти Пармена Денисыча неприятно подействовало на него. На ли-
це его выразился испуг; но он тотчас же оправился.
  - Ведь он уж стар был, - сказал он и переменил разговор. - Да, вот по-
живу у тебя месяц, два, а потом в Москву. Ты знаешь, мне  Мягков  обещал
место, и я поступаю на службу. Теперь я устрою свою жизнь совсем  иначе,
- продолжал он. - Ты знаешь, я удалил эту женщину.
  - Марью Николаевну? Как, за что же?
  - Ах, она гадкая женщина! Кучу неприятностей мне сделала. - Но  он  не
рассказал, какие были эти неприятности. Он не мог сказать, что он  прог-
нал Марью Николаевну за то, что чай был слаб, главное же за то, что  она
ухаживала за ним, как за больным. - Потом вообще теперь  я  хочу  совсем
переменить жизнь. Я, разумеется, как и все, делал глупости, но состояние
- последнее дело, я его не жалею. Было бы здоровье,  а  здоровье,  слава
богу, поправилось.
  Левин слушал и придумывал и не мог придумать, что  сказать.  Вероятно,
Николай почувствовал то же; он стал расспрашивать брата о делах  его;  и
Левин был рад говорить о себе, потому что он мог говорить  не  притворя-
ясь. Он рассказал брату свои планы и действия.
  Брат слушал, но, очевидно, не интересовался этим.
  Эти два человека были так родны и близки друг другу, что малейшее дви-
жение, тон голоса говорил для общих больше, чем все, что  можно  сказать
словами.
  Теперь у них обоих была одна мысль - болезнь и близкость смерти  Нико-
лая, подавлявшая все остальное. Но ни тот, ни другой не смели говорить о
ней, и потому все, что бы они ни говорили, не выразив того, что одно за-
нимало их, - все было ложь. Никогда Левин не был так рад тому, что  кон-
чился вечер и надо было идти спать. Никогда ни с каким  посторонним,  ни
на каком официальном визите он не был так ненатурален и фальшив, как  он
был нынче. И сознание и раскаяние в этой ненатуральности делало его  еще
более ненатуральным. Ему хотелось плакать над  своим  умирающим  любимым
братом, и он должен был слушать и поддерживать разговор о  том,  как  он
будет жить.
  Так как в доме было сыро и одна только комната топлена, то Левин  уло-
жил брата спать в своей же спальне за перегородкой.
  Брат лег и - спал или не спал, но, как больной, ворочался,  кашлял  и,
когда не мог откашляться, что-то ворчал. Иногда, когда он  тяжело  взды-
хал, он говорил: "Ах, боже мой!" Иногда, когда мокрота душила его, он  с
досадой выговаривал: "А! черт!" Левин долго не спал, слушая  его.  Мысли
Левина были самые разнообразные, но конец всех мыслей был один: смерть.
  Смерть, неизбежный конец всего,  в  первый  раз  с  неотразимою  силой
представилась ему. И смерть эта, которая  тут,  в  этом  любимом  брате,
спросонков стонущем и безразлично по привычке призывавшем  то  бога,  то
черта, была совсем не так далека, как ему прежде казалось. Она была и  в
нем самом - он это чувствовал. Не нынче, так завтра, не завтра, так  че-
рез тридцать лет, разве не все равно? А что такое  была  эта  неизбежная
смерть, - он не только не знал, не только никогда и не думал об этом, но
не умел и не смел думать об этом.
  "Я работаю, я хочу сделать что-то, а я и забыл, что все кончится,  что
- смерть".
  Он сидел на кровати в темноте, скорчившись и  обняв  свои  колени,  и,
сдерживая дыхание от напряжения мысли, думал. Но чем более  он  напрягал
мысль, тем только яснее ему становилось, что  это  несомненно  так,  что
действительно он забыл, просмотрел в жизни одно маленькое обстоятельство
- то, что придет смерть и все кончится, что ничего и не стоило  начинать
и что помочь этому никак нельзя.Да, это ужасно, но это так.
  "Да ведь я жив еще. Теперь-то что же делать, что делать?" - говорил он
с отчаянием. Он зажег свечу и осторожно встал и пошел к зеркалу  и  стал
смотреть свое лицо и волосы. Да, в висках были седые волосы.  Он  открыл
рот. Зубы задние начинали портиться. Он обнажил свои  мускулистые  руки.
Да, силы много. Но и у Николеньки, который там дышит  остатками  легких,
было тоже здоровое тело. И вдруг ему вспомнилось, как они детьми  вместе
ложились спать и ждали только того, чтобы Федор Богданыч вышел за дверь,
чтобы кидать друг в друга подушками и хохотать, хохотать неудержимо, так
что даже страх пред Федором Богданычем не мог остановить это через  край
бившее и пенящееся сознание счастья жизни. "А  теперь  эта  скривившаяся
пустая грудь... и я, не знающий, зачем и что со мной будет..."
  - Кха! Мха! А, черт! Что возишься, что ты не спишь? - окликнул его го-
лос брата.
  - Так, я не знаю, бессонница.
  - А я хорошо спал, у меня теперь уж нет пота. Посмотри, пощупай рубаш-
ку. Нет пота?
  Левин пощупал, ушел за перегородку, потушил свечу,  но  долго  еще  не
спал. Только что ему немного уяснился вопрос о том, как жить, как предс-
тавился новый неразрешимый вопрос - смерть.
  "Ну, он умирает, ну, он умрет к весне, ну, как помочь ему? Что я  могу
сказать ему? Что я знаю про это? Я и забыл, что это есть".

                                   XXXII

  Левин уже давно сделал замечание, что когда с людьми бывает неловко от
их излишней уступчивости, покорности, то очень скоро сделается невыноси-
мо от их излишней требовательности и придирчивости. Он  чувствовал,  что
это случится и с братом. И действительно, кротости брата Николая хватило
ненадолго. Он с другого же утра стал раздражителен и старательно  приди-
рался к брату, затрогивая его за самые больные места.
  Левин чувствовал себя виноватым и не мог поправить этого. Он  чувство-
вал, что если б они оба не притворялись, а говорили то,  что  называется
говорить по душе, то есть только то, что они точно думают  и  чувствуют,
то они только бы смотрели в глаза друг другу, и Константин только бы го-
ворил: "Ты умрешь, ты умрешь, ты умрешь!" - а Николай только бы отвечал:
"Знаю, что умру; но боюсь, боюсь, боюсь!" И больше бы ничего они не  го-
ворили, если бы говорили только по душе. Но этак нельзя было жить, и по-
тому, Константин пытался делать то, что он всю жизнь пытался и  не  умел
делать, и то, что, по его наблюдению,. многие так хорошо умели делать  и
без чего нельзя жить: он пытался говорить не то, что думал, и  постоянно
чувствовал, что это выходило фальшиво, что брат  его  ловит  на  этом  и
раздражается этим.
  На третий день Николай вызвал брата высказать опять ему  свой  план  и
стал не только осуждать его, но стал умышленно смешивать его с коммуниз-
мом.
  - Ты только взял чужую мысль, но изуродовал ее и  хочешь  прилагать  к
неприложимому.
  - Да я тебе говорю, что это не  имеет  ничего  общего.  Они  отвергают
справедливость собственности, капитала, наследственности, а я, не  отри-
цая этого главного стимула (Левину было противно самому, что он употреб-
лял такие слова, но с тех пор, как он увлекся своей работой, он невольно
стал чаще и чаще употреблять нерусские слова), хочу только  регулировать
труд.
  - То-то и есть, ты взял чужую мысль, отрезал от нее все, что составля-
ет ее силу, и хочешь уверить, что это что-то новое,  -  сказал  Николай,
сердито дергаясь в своем галстуке.
  - Да моя мысль не имеет ничего общего...
  - Там, - злобно блестя глазами и иронически улыбаясь, говорил  Николай
Левин, - там по крайней мере есть прелесть, как бы сказать, геометричес-
кая - ясности, несомненностм. Может быть, это утопия. Но  допустим,  что
можно сделать изо всего прошедшего tabula rasa: нет  собственности,  нет
семьи, то и труд устрояется, Но у тебя ничего нет...
  - Зачем ты смешиваешь? я никогда не был коммунистом.
  - А я был и нахожу, что это преждевременно, но разумно и имеет  будущ-
ность, как христианство в первые века.
  - Я только полагаю, что рабочую силу надо рассматривать с  естествоис-
пытательской точки зрения, то есть изучить ее, признать ее свойства и...
  - Да это совершенно напрасно. Эта сила сама находит, по степени своего
развития, известный образ деятельности. Везде были рабы, потом metayers;
и у нас есть испольная работа, есть аренда, есть батрацкая работа, - че-
го ты ищешь?
  Левин вдруг разгорячился при этих словах, потому что в глубине души он
боялся, что это было правда, - правда то,  что  он  хотел  балансировать
между коммунизмом и определенными формами и что это едва ли было возмож-
но.
  - Я ищу средства работать производительно и для себя и для рабочего. Я
хочу устроить... - отвечал он горячо.
  - Ничего ты не хочешь устроить; просто, как ты всю жизнь жил, тебе хо-
чется оригинальничать, показать, что ты не просто  эксплуатируешь  мужи-
ков, а с идеею.
  - Ну, ты так думаешь, - и оставь! - отвечал Левин, чувствуя, что  мус-
кул левой щеки его неудержимо прыгает.
  - Ты не имел и не имеешь убеждений, а тебе только бы утешать свое  са-
молюбие.
  - Ну, и прекрасно, и оставь меня!
  - И оставлю! И давно пора, и убирайся ты к черту! И очень  жалею,  что
приехал!
  Как ни старался потом Левин успокоить брата, Николай ничего  не  хотел
слышать, говорил, что гораздо лучше разъехаться, и Константин видел, что
просто брату невыносима стала жизнь.
  Николай уже совсем собрался уезжать, когда Константин опять  пришел  к
нему и ненатурально просил извинить, если чем-нибудь оскорбил его.
  - А, великодушие! - сказал Николай и улыбнулся. -  Если  тебе  хочется
быть правым, то могу доставить тебе это  удовольствие.  Ты  прав,  но  я
все-таки уеду!
  Пред самым только отъездом Николай поцеловался с  ним  и  сказал,вдруг
странно серьезно взглянув на брата:
  - Все-таки не поминай меня лихом, Костя! - И голос его дрогнул.
  Это были единственные слова, которые были сказаны искренно. Левин  по-
нял,что под этими словами подразумевалось: "Ты видишь и  знаешь,  что  я
плох, и, может быть, мы больше не увидимся". Левин понял  это,  и  слезы
брызнули у него из глаз. Он еще раз поцеловал брата, но ничего не мог  и
не умел сказать ему.
  На третий день после отъезда брата и Левин уехал за границу. Встретив-
шись на железной дороге с Щербацким, двоюродным братом Кити, Левин очень
удивил его своею мрачностью.
  - Что с тобой?- спросил его Щербацкий.
  - Да ничего, так, веселого на свете мало.
  - Как мало? вот поедем со мной в Париж вместо какого-то