подумай, дело  это  так  важно,  что  мне
больно думать, что ты смешиваешь чувство  слабости,  нежелания  остаться
одной. Ну, тебе скучно будет одной, ну, поезжай в Москву.
  - Вот, ты всегда приписываешь мне дурные, подлые мысли,  -  заговорила
она со слезами оскорбления и гнева. - Я ничего, ни слабости, ничего... Я
чувствую,что мой долг быть с мужем, когда он в горе, но ты хочешь нароч-
но сделать мне больно, нарочно хочешь не понимать...
  - Нет, это ужасно. Быть рабом каким-то! - вскрикнул Левин,  вставая  и
не в силах более удерживать своей досады. Но в ту же секунду  почувство-
вал, что он бьет сам себя.
  - Так зачем ты женился? Был бы свободен. Зачем, если ты раскаиваешься?
- заговорила она, вскочила и побежала в гостиную.
  Когда он пришел за ней, она всхлипывала от слез.  Он  начал  говорить,
желая найти те слова, которые могли бы не то что разубедить,  но  только
успокоить ее. Но она не слушала его и ни с чем не соглашалась.  Он  наг-
нулся к ней и взял ее сопротивляющуюся руку. Он поцеловал ее руку, поце-
ловал волосы, опять поцеловал руку, - она все молчала. Но когда он  взял
ее обеими руками за лицо и сказал: "Кити!" - вдруг она опомнилась,  поп-
лакала и примирилась.
  Было решено ехать завтра вместе. Левин сказал жене, что он верит,  что
она желала ехать, только  чтобы  быть  полезною,  согласился,  что  при-
сутствие Марьи Николаевны при брате не представляет ничего неприличного;
но в глубине души он ехал недовольный ею и собой. Он был недоволен ею за
то,что она не могла взять на себя отпустить его, когда это было нужно (и
как странно ему было думать, что он, так недавно еще не  смевший  верить
тому счастью, что она может полюбить его, теперь  чувствовал  себя  нес-
частным оттого, что она слишком любит его!), и недоволен  собой  за  то,
что не выдержал характера. Еще более он был во глубине души не  согласен
с тем, что ей нет дела до той женщины, которая с братом, и он  с  ужасом
думал о всех могущих встретиться столкновениях. Уж одно, что  его  жена,
его Кити, будет в одной комнате с девкой, заставляло его вздрагивать  от
отвращения и ужаса.

                                    XVII

  Гостиница губернского города, в которой лежал Николай Левин, была одна
из тех губернских гостиниц, которые устраиваются по новым усовершенство-
ванным образцам, с самыми лучшими намерениями чистоты, комфорта  и  даже
элегантности, но которые по публике, посещающей их, с чрезвычайной быст-
ротой превращаются в грязные кабаки с претензией на современные  усовер-
шенствования, и делаются этою самою претензией еще хуже старинных, прос-
то грязных гостиниц. Гостиница эта уже пришла в это состояние; и  солдат
в грязном мундире, курящий папироску у входа,  долженствовавший  изобра-
жать швейцара, и чугунная, сквозная, мрачная и  неприятная  лестница,  и
развязный половой в грязном фраке, и общая зала с пыльным восковым буке-
том цветов, украшающим стол, и грязь, пыль и неряшество везде, и  вместе
какая-то новая современно  железнодорожная  самодовольная  озабоченность
этой гостиницы - произвели на Левиных после их молодой жизни самое тяже-
лое чувство, в особенности тем, что фальшивое впечатление,  производимое
гостиницей, никак не мирилось с тем, что ожидало их.
  Как всегда, оказалось, что после вопроса о том, в какую цену им угодно
нумер, ни одного хорошего нумера не было: один хороший нумер  был  занят
ревизором железной дороги, другой - адвокатом из Москвы, третий - княги-
нею Астафьевой из деревни. Оставался один грязный нумер, рядом с которым
к вечеру обещали опростать другой. Досадуя на жену за то, что  сбывалось
то, чего он ждал, именно то, что в минуту  приезда,  тогда  как  у  него
сердце захватывало от волнения при мысли о том, что' с братом, ему  при-
ходилось заботиться о ней, вместо того чтобы бежать тотчас же  к  брату,
Левин ввел жену в отведенный им нумер.
  - Иди, иди!- сказала она, робким, виноватым взглядом глядя на него.
  Он молча вышел из двери и тут же столкнулся с Марьей Николаевной,  уз-
навшей о его приезде и не смевшей войти к нему.  Она  была  точно  такая
же,какою он видел ее в Москве: то же шерстяное платье и голые руки и шея
и то же добродушно-тупое, несколько пополневшее, рябое лицо.
  - Ну, что? Как он? что?
  - Очень плохо. Не встают. Они все ждали вас. Они... Вы... с супругой.
  Левин не понял в первую минуту того, что смущало ее, но она тотчас  же
разъяснила ему.
  - Я уйду, я на кухню пойду, - выговорила она. - Они  рады  будут.  Они
слышали, и их знают и помнят за границей.
  Левин понял, что она разумела его жену, и не знал, что ответить.
  - Пойдемте, пойдемте! - сказал он.
  Но только что он двинулся, дверь его нумера отворилась, и Кити  выгля-
нула. Левин покраснел и от стыда и от досады на свою  жену,  поставившую
себя и его в это тяжелое положение; но Марья Николаевна  покраснела  еще
больше. Она вся сжалась и покраснела до слез и,  ухватив  обеими  руками
концы платка, свертывала их красными пальцами, не зная, что  говорить  и
что делать.
  Первое мгновение Левин  видел  выражение  жадного  любопытства  в  том
взгляде, которым Кити смотрела на эту непонятную для нее ужасную  женщи-
ну; но это продолжалось только одно мгновение.
  - Ну что же? Что же он? - обратилась она к мужу и потом к ней.
  - Да нельзя же в коридоре разговаривать! - сказал Левин, с досадой ог-
лядываясь на господина, который, подрагивая ногами, как будто по  своему
делу шел в это время по коридору.
  - Ну так войдите, - сказала Кити, обращаясь к оправившейся Марье Нико-
лаевне; но, заметив испуганное лицо мужа, - или идите, идите и  пришлите
за мной, - сказала она и вернулась в нумер. Левин пошел к брату.
  Он никак не ожидал того, что он увидал и почувствовал у брата. Он ожи-
дал найти то же состояние самообманыванья, которое, он слыхал, так часто
бывает у чахоточных и которое так сильно поразило его во время  осеннего
приезда брата. Он ожидал найти физические признаки приближающейся смерти
более определенными, бо'льшую слабость,  бо'льшую  худобу,  но  все-таки
почти то же положение. Он ожидал, что сам испытает то же чувство жалости
к утрате любимого брата и ужаса пред смертию, которое он испытал  тогда,
но только в большей степени. И он готовился на это; но нашел совсем дру-
гое.
  В маленьком грязном нумере, заплеванном по раскрашенным панно стен, за
тонкою перегородкой которого слышался говор, в пропитанном удушливым за-
пахом нечистот воздухе, на отодвинутой от стены кровати лежало  покрытое
одеялом тело. Одна рука этого тела была сверх одеяла,  и  огромная,  как
грабли, кисть этой руки непонятно была прикреплена к тонкой и ровной  от
начала до середины длинной цевке. Голова лежала боком на подушке. Левину
видны были потные редкие волосы на висках и обтянутый, точно  прозрачный
лоб.
  "Не может быть, чтоб это страшное тело был брат  Николай",  -  подумал
Левин. Но он подошел ближе, увидал лицо, и сомнение уже стало  невозмож-
но. Несмотря на страшное изменение лица, Левину стоило взглянуть  в  эти
живые поднявшиеся на входившего глаза, заметить легкое движение рта  под
слипшимися усами, чтобы понять ту страшную истину, что это мертвое  тело
было живой брат.
  Блестящие глаза строго и укоризненно взглянули на входившего брата.  И
тотчас этим взглядом установилось живое отношение  между  живыми.  Левин
тотчас же почувствовал укоризну в устремленном на него взгляде и раская-
ние за свое счастье.
  Когда Константин взял его за руку, Николай улыбнулся. Улыбка была сла-
бая, чуть заметная, и, несмотря на улыбку, строгое выражение глаз не из-
менилось.
  - Ты не ожидал меня найти таким, - с трудом выговорил он.
  - Да... нет, - говорил Левин, путаясь в словах. - Как  же  ты  не  дал
знать прежде, то есть во время еще моей свадьбы? Я наводил справки  вез-
де.
  Надо было говорить, чтобы не молчать, а он не знал, что говорить,  тем
более что брат ничего не отвечал, а только смотрел, не спуская глаз,  и,
очевидно, вникал в значение каждого слова. Левин сообщил брату, что жена
его приехала с ним. Николай выразил удовольствие, но сказал, что  боится
испугать ее своим положением. Наступило молчание. Вдруг Николай  зашеве-
лился и начал что-то говорить. Левин ждал  чего-нибудь  особенно  значи-
тельного и важного по выражению его лица, но Николай заговорил  о  своем
здоровье. Он обвинял доктора, жалел,  что  нет  московского  знаменитого
доктора, и Левин понял, что он все еще надеялся.
  Выбрав первую минуту молчания, Левин встал, желая избавиться  хоть  на
минуту от мучительного чувства, и сказал, что пойдет приведет жену.
  - Ну, хорошо, а я велю подчистить здесь. Здесь грязно и воняет, я  ду-
маю. Маша! убери здесь, - с трудом сказал больной. - Да как уберешь, са-
ма уйди, - прибавил он, вопросительно глядя на брата.
  Левин ничего не ответил. Выйдя в коридор, он остановился.  Он  сказал,
что приведет жену, но теперь, дав себе отчет в том чувстве,  которое  он
испытывал, он решил, что, напротив, постарается уговорить ее,  чтоб  она
не ходила к больному. "За что ей мучаться, как я?" - подумал он.
  - Ну, что? Как? - с испуганным лицом спросила Кити.
  - Ах, это ужасно, ужасно! Зачем ты приехала? - сказал Левин.
  Кити помолчала несколько секунд, робко и жалостно глядя на мужа; потом
подошла и обеими руками взялась за его локоть.
  - Костя! сведи меня к нему, нам легче будет вдвоем.  Ты  только  сведи
меня, сведи меня, пожалуйста, и уйди, - заговорила она. - Ты пойми,  что
мне видеть тебя и не видеть его тяжелее гораздо. Там я могу быть,  может
быть, полезна тебе и ему. Пожалуйста, позволь! - умоляла она  мужа,  как
будто счастье жизни ее зависело от этого.
  Левин должен был согласиться, и, оправившись и  совершенно  забыв  уже
про Марью Николаевну, он опять с Кити пошел к брату.
  Легко ступая и беспрестанно взглядывая на мужа и показывая ему храброе
и сочувственное лицо, она вошла в комнату больного и, неторопливо повер-
нувшись, бесшумно затворила дверь. Неслышными шагами она быстро  подошла
к одру больного и, зайдя так, чтоб ему не нужно было поворачивать  голо-
вы, тотчас же взяла в свою свежую молодую руку остов его огромной  руки,
пожала ее и с той, только женщинам свойственною, не оскорбляющею  и  со-
чувствующею тихою оживленностью начала говорить с ним.
  - Мы встречались, но не были знакомы, в Содене, - сказала она. - Вы не
думали, что я буду ваша сестра.
  - Вы бы не узнали меня? - сказал он с просиявшею при ее входе улыбкой.
  - Нет, я узнала бы. Как хорошо вы сделали, что дали нам знать! Не было
дня, чтобы Костя не вспоминал о вас и не беспокоился.
  Но оживление больного продолжалось недолго.
  Еще она не кончила говорить, как на лице его установилось опять  стро-
гое укоризненное выражение зависти умирающего к живому.
  - Я боюсь, что вам здесь не совсем хорошо, - сказала она,  отворачива-
ясь от его пристального взгляда и оглядывая комнату. - Надо будет  спро-
сить у хозяина другую комнату, - сказала она мужу, - и потом  чтобы  нам
ближе быть.

                                   XVIII

  Левин не мог спокойно смотреть на брата, не мог быть сам  естествен  и
спокоен в его присутствии. Когда он входил к больному, глаза и  внимание
его бессознательно застилались, и он не видел и не различал подробностей
положения брата. Он слышал ужасный запах, видел грязь, беспорядок и  му-
чительное положение и стоны и чувствовал, что помочь этому нельзя. Ему и
в голову не приходило подумать, чтобы разобрать все подробности  состоя-
ния больного, подумать о том, как лежало там,  под  одеялом,  это  тело,
как, сгибаясь, уложены были эти  исхудалые  голени,  кострецы,  спина  и
нельзя ли как-нибудь лучше уложить их, сделать  что-нибудь,  чтобы  было
хоть не лучше, но менее дурно. Его мороз пробирал по спине, когда он на-
чинал думать о всех этих подробностях. Он был  убежден  несомненно,  что
ничего сделать нельзя ни для продления жизни, ни для облегчения  страда-
ний. Но сознание  того,  что  он  признает  всякую  помощь  невозможною,
чувствовалось больным и раздражало его. И потому Левину было  еще  тяже-
лее. Быть в комнате больного было для него мучительно, не быть еще хуже.
И он беспрестанно под разными предлогами выходил и опять  входил,  не  в
силах будучи оставаться одним.
  Но Кити думала, чувствовала и действовала  совсем  не  так.  При  виде
больного ей стало жалко его. И жалость в ее женской душе произвела  сов-
сем не то чувство ужаса и гадливости, которое она произвела в ее муже, а
потребность действовать, узнать все подробности его состояния  и  помочь
им. И так как в ней не было ни малейшего сомнения, что она должна помочь
ему, она не сомневалась и в том, что это можно, и тотчас же принялась за
дело. Те самые подробности, одна мысль о которых  приводила  ее  мужа  в
ужас, тотчас же обратили ее внимание. Она послала за доктором, послала в
аптеку, заставила приехавшую с ней девушку  и  Марью  Николаевну  месть,
стирать пыль, мыть, что-то сама обмывала, промывала, что-то подкладывала
под одеяло. Что-то по ее  распоряжению  вносили  и  уносили  из  комнаты
больного. Сама она несколько раз ходила в свой нумер, не обращая  внима-
ния на проходивших ей навстречу господ, доставала и приносила  простыни,
наволочки, полотенцы, рубашки.
  Лакей, подававший в общей зале обед инженерам, несколько раз с  серди-
тым лицом приходил на ее зов и не мог не исполнить  ее  приказания,  так
как она с такою ласковою настоятельностью отдавала их, что никак  нельзя
было уйти от нее. Левин не одобрял этого всего: он  не  верил,  чтоб  из
этого вышла какая-нибудь польза для больного. Более же всего он  боялся,
чтобы больной не рассердился. Но больной, хотя и, казалось, был равноду-
шен к этому, не сердился, а только стыдился, вообще же как будто интере-
совался тем, что она над ним делала. Вернувшись от доктора,  к  которому
посылала его Кити, Левин, отворив дверь, застал больного  в  ту  минуту,
как ему по распоряжению Кити переменяли белье. Длинный белый остов спины
с огромными выдающимися лопатками и торчащими ребрами и  позвонками  был
обнажен, и Марья Николаевна с лакеем запутались в рукаве  рубашки  и  не
могли направить в него длинную висевшую руку. Кити, поспешно затворившая
дверь за Левиным, не смотрела в ту сторону; но больной застонал,  и  она
быстро направилась к нему.
  - Скорее же, - сказала она.
  - Да не ходите, - проговорил сердито больной, - я сам...
  - Что говорите? - переспросила Марья Николаевна.
  Но Кити расслышала и поняла, что ему совестно и  неприятно  было  быть
обнаженным при ней.
  - Я не смотрю, не смотрю! - сказала она, поправляя руку. - Марья Нико-
лаевна, а вы зайдите с той стороны, поправьте, - прибавила она.
  - Поди, пожалуйста, у меня в маленьком мешочке сткляночку,  -  обрати-
лась она к мужу, - знаешь, в боковом карманчике, принеси, пожалуйста,  а
покуда здесь уберут совсем.
  Вернувшись со стклянкой, Левин нашел уже больного уложенным и все вок-
руг него совершенно измененным. Тяжелый запах заменился запахом уксуса с
духами, который, выставив губы и раздув румяные щеки,  Кити  прыскала  в
трубочку. Пыли нигде не было видно, под кроватью  был  ковер.  На  столе
стояли аккуратно стклянки, графин и сложено было нужное белье  и  работа
broderie anglaise Кити. На другом столе, у кровати больного, было питье,
свеча и порошки. Сам больной, вымытый и  причесанный,  лежал  на  чистых
простынях, на высоко поднятых подушках, в чистой рубашке с белым  ворот-
ником около неестественно тонкой шеи и с новым  выражением  надежды,  не
спуская глаз, смотрел на Кити.
  Привезенный Левиным и найденный в клубе доктор был не тот, который ле-
чил Николая Левина и которым тот был недоволен. Новый доктор достал тру-
бочку и прослушал больного, покачал головой, прописал лекарство и с осо-
бенною подробностью объяснил сначала, как принимать лекарство,  потом  -
какую соблюдать диету. Он советовал яйца  сырые  или  чуть  сваренные  и
сельтерскую воду с парным молоком известной  температуры.  Когда  доктор
уехал, больной что-то сказал брату; но Левин расслышал только  последние
слова: "твоя Катя", по взгляду же, с которым он посмотрел на нее,  Левин
понял, что он хвалил ее. Он подозвал и Катю, как он звал ее.
  - Мне гораздо уж лучше, - сказал он. - Вот с вами я бы давно  выздоро-
вел. Как хорошо! - Он взял ее руку и потянул ее к своим губам,  но,  как
бы боясь, что это ей неприятно будет, раздумал, выпустил и только погла-
дил ее. Кити взяла эту руку обеими руками и пожала ее.
  - Теперь переложите меня на левую сторону и идите спать, -  проговорил
он.
  Никто не расслышал того, что он сказал, одна Кити поняла. Она  понима-
ла, потому что не переставая следила мыслью за тем, что ему нужно было.
  - На другую сторону, - сказала она мужу, - он спит всегда на той.  Пе-
реложи его, неприятно звать слуг. Я не могу. А вы не можете?  -  обрати-
лась она к Марье Николаевне.
  - Я боюсь, - отвечала Марья Николаевна.
  Как ни страшно было Левину обнять руками это страшное тело, взяться за
те места под одеялом, про которые он хотел не знать, но, поддаваясь вли-
янию жены, Левин сделал свое решительное лицо, какое знала его жена,  и,
запустив руки, взялся, но, несмотря на свою силу, был  поражен  странною
тяжестью этих изможденных членов. Пока он поворачивал его, чувствуя свою
шею обнятою огромной исхудалой рукой, Кити быстро, неслышно  перевернула
подушку, подбила ее и поправила голову больного  и  редкие  его  волоса,
опять прилипшие на виске.
  Больной удержал в своей руке руку брата. Левин чувствовал, что он  хо-
чет что-то сделать с его рукой и тянет ее куда-то. Левин отдавался,  за-
мирая. Да, он притянул ее к своему рту и поцеловал.  Левин  затрясся  от
рыдания и, не в силах ничего выговорить, вышел из комнаты.

                                    XIX

  "Скрыл от премудрых и открыл детям и неразумным". -  Так  думал  Левин
про свою жену, разговаривая с ней в этот вечер.
  Левин думал о евангельском изречении не потому, чтоб  он  считал  себя
премудрым. Он не считал себя премудрым, но не мог не знать, что  он  был
умнее жены и Агафьи Михайловны, и не мог не знать того,  что,  когда  он
думал о смерти, он думал всеми силами души. Он  знал  тоже,  что  многие
мужские большие умы, мысли которых об этом он читал, думали об этом и не
знали одной сотой того, что знала об этом его жена и Агафья  Михайловна.
Как ни различны были эти две женщины, Агафья Михайловна и Катя,  как  ее
называл брат Николай и как теперь Левину было особенно приятно  называть
ее, они в этом были совершенно похожи. Обе несомненно знали,  что  такое
была жизнь и что такое была смерть, и хотя никак не могли ответить и  не
поняли бы даже тех вопросов, которые представлялись Левину, обе не  сом-
невались в значении этого явления и совершенно одинаково, не только меж-
ду собой, но разделяя этот взгляд с миллионами людей, смотрели  на  это.
Доказательство того, что они знали твердо, что такое была смерть, состо-
яло в том, что они, ни секунды не сомневаясь, знали, как  надо  действо-
вать с умирающими, и не боялись их. Левин же и  другие,  хотя  и  многое
могли сказать о смерти, очевидно не знали, потому что боялись  смерти  и
решительно не знали, что надо делать, когда люди умирают. Если бы  Левин
был теперь один с братом Николаем, он бы с ужасом смотрел на него и  еще
с бо'льшим ужасом ждал, и больше ничего бы не умел сделать.
  Мало того, он не знал, что говорить, как смотреть, как  ходить.  Гово-
рить о постороннем ему казалось оскорбительным, нельзя; говорить о смер-
ти, о мрачном - тоже нельзя. Молчать - тоже нельзя. "Смотреть - он поду-
мает, что я изучаю его, боюсь; не смотреть - он подумает, что я о другом
думаю. Ходить на цыпочках - он будет недоволен; на всю ногу - совестно".
Кити же, очевидно, не думала и не имела времени думать о себе; она дума-
ла о нем, потому что знала что-то, и все выходило хорошо. Она и про себя
рассказывала и про свою сва