рос  в
Европе, и не могу я от души поливать и верить в эти березки!
  Сергей Иванович пожал только плечами, выражая  этим  жестом  удивление
тому, откуда теперь явились в их споре эти березки, хотя  он  тотчас  же
понял то, что хотел сказать этим его брат.
  - Позволь, ведь этак нельзя рассуждать, - заметил он.
  Но Константину Левину хотелось оправдаться в том  недостатке,  который
он знал за собой, в равнодушии к общему благу, и он продолжал.
  - Я думаю, - сказал Константин, - что никакая  деятельность  не  может
быть прочна, - если она не имеет основы в личном интересе. Это общая ис-
тина, философская, - сказал он, с решительностью  повторяя  слово  фило-
софская, как будто желая показать, что он тоже имеет право, как  и  вся-
кий, говорить о философии.
  Сергей Иванович еще раз улыбнулся. "И у него там  тоже  какая-то  своя
философия есть на службу своих наклонностей", - подумал он.
  - Ну, уж о философии ты оставь, - сказал он. - Главная задача  филосо-
фии всех веков состоит именно в том, чтобы найти ту  необходимую  связь,
которая существует между личным интересом и общим. Но это не к делу, а к
делу то, что мне только нужно поправить твое сравнение. Березки не наты-
каны, а которые посажены, которые посеяны, и с ними надо обращаться  ос-
торожнее. Только те народы имеют будущность, только те народы можно наз-
вать историческими, которые имеют чутье к тому, что важно и  значительно
в их учреждениях, и дорожат ими.
  И Сергей Иванович перенес вопрос  в  область  философски-историческую,
недоступную для Константина Левина, и показал ему  всю  несправедливость
его взгляда.
  - Что же касается до того, что тебе это не нравится, то, извини  меня,
- это наша русская лень и барство, а я уверен, что у тебя это  временное
заблуждение, и пройдет.
  Константин молчал. Он чувствовал, что он разбит со всех сторон, но  он
чувствовал вместе с тем, что то, что он хотел сказать,  было  не  понято
его братом. Он не знал только, почему это было не понято: потому ли, что
он не умел сказать ясно то, что хотел, потому ли, что брат не хотел, или
потому, что не мог его понять. Но он не стал углубляться в эти мысли  и,
не возражая брату, задумался о совершенно другом, личном своем деле.
  - Ну, однако, поедем.
  Сергей Иванович замотал последнюю удочку, Константин отвязал лошадь, и
они поехали.

                                     IV

  Личное дело, занимавшее Левина во время разговора его с  братом,  было
следующее: в прошлом году, приехав однажды на покос и  рассердившись  на
приказчика, Левин употребил свое средство успокоения - взял у мужика ко-
су и стал косить.
  Работа эта так понравилась ему, что он несколько  раз  принимался  ко-
сить; выкосил весь луг пред домом и нынешний год с самой весны  составил
себе план - косить с мужиками целые дни. Со времени приезда брата он был
в раздумье: косить или нет? Ему совестно было оставлять брата одного  по
целым дням, и он боялся, чтобы брат не посмеялся над  ним  за  это.  Но,
пройдясь по лугу, вспомнив впечатления косьбы, он уже почти  решил,  что
будет косить. После же раздражительного  разговора  с  братом  он  опять
вспомнил это намерение.
  "Нужно физическое движенье, а то мой характер решительно портится",  -
подумал он и решился косить, как ни неловко это будет ему перед братом и
народом.
  С вечера Константин Левин пошел в контору, сделал распоряжение о рабо-
тах и послал по деревням вызвать на завтра косцов, с  тем  чтобы  косить
Калиновый луг,самый большой и лучший.
  - Да мою косу пошлите, пожалуйста, к Титу, чтоб он отбил и вынес завт-
ра; я, может быть, буду сам косить тоже, - сказал он, стараясь не конфу-
зиться.
  Приказчик улыбнулся и сказал:
  - Слушаю-с.
  Вечером за чаем Левин сказал и брату.
  - Кажется, погода установилась, - сказал он. - Завтра  я  начинаю  ко-
сить.
  - Я очень люблю эту работу, - сказал Сергей Иванович.
  - Я ужасно люблю. Я сам косил иногда с мужиками и  завтра  хочу  целый
день косить.
  Сергей Иванович поднял голову и с любопытством посмотрел на брата.
  - То есть как? Наравне с мужиками, целый день?
  - Да, это очень приятно, - сказал Левин.
  - Это прекрасно, как физическое упражнение, только едва ли  ты  можешь
это выдержать, - без всякой насмешки сказал Сергей Иванович.
  - Я пробовал. Сначала тяжело, потом втягиваешься. Я думаю, что не отс-
тану...
  - Вот как! Но скажи, как мужики смотрят на это? Должно быть, посмеива-
ются, что чудит барин.
  - Нет,не думаю; но это такая вместе и веселая и  трудная  работа,  что
некогда думать.
  - Но как же ты обедать с ними будешь? Туда лафиту тебе прислать и  ин-
дюшку жареную уж неловко.
  - Нет, я только в одно время с их отдыхом приеду домой.
  На другое утро Константин Левин встал  раньше  обыкновенного,  но  хо-
зяйственные распоряжения задержали его, и когда  он  приехал  на  покос,
косцы шли уже по второму ряду.
  Еще с горы открылась ему под горою тенистая, уже скошенная часть луга,
с сереющими рядами и черными кучками кафтанов,  снятых  косцами  на  том
месте, откуда они зашли первый ряд.
  По мере того как он подъезжал, ему открывались шедшие друг  за  другом
растянутою вереницей и различно махавшие косами мужики, кто в  кафтанах,
кто в одних рубахах. Он насчитал их сорок два человека.
  Они медленно двигались по неровному низу луга, где была старая  запру-
да. Некоторых своих Левин узнал. Тут был старик Ермил  в  очень  длинной
белой рубахе, согнувшись махавший косой; тут был молодой  малый  Васька,
бывший у Левина в кучерах, с размаха бравший каждый ряд. Тут был и  Тит,
по косьбе дядька Левина, маленький, худенький мужичок. Он, не  сгибаясь,
шел передом, как бы играя косой, срезывая свой широкий ряд.
  Левин слез с лошади и, привязав ее у дороги, сошелся с Титом, который,
достав из куста вторую косу, подал ее.
  - Готова, барин; бреет, сама косит, - сказал  Тит,  с  улыбкой  снимая
шапку и подавая ему косу.
  Левин взял косу и стал примериваться. Кончившие свои  ряды,  потные  и
веселые косцы выходили один за другим на дорогу и, посмеиваясь, здорова-
лись с барином. Они все глядели на него, но никто ничего не  говорил  до
тех пор, пока вышедший на дорогу высокий старик со сморщенным и безборо-
дым лицом, в овчинной куртке, не обратился к нему.
  - Смотри, барин, взялся за гуж, не отставать! - сказал он, и Левин ус-
лыхал сдержанный смех между косцами.
  - Постараюсь не отстать, - сказал он, становясь  за  Титом  и  выжидая
времени начинать.
  - Мотри, - повторил старик.
  Тит освободил место, и Левин пошел за ним. Трава была  низкая,  придо-
рожная, и Левин, давно не  косивший  и  смущенный  обращенными  на  себя
взглядами, в первые минуты косил дурно, хотя и махал сильно.  Сзади  его
послышались голоса:
  - Насажена неладно, рукоятка высока, вишь, ему сгибаться как, - сказал
один.
  - Пяткой больше налягай, - сказал другой.
  - Ничего, ладно, настрыкается, - продолжал старик.  -  Вишь,  пошел...
Широк ряд берешь, умаешься.., Хозяин,  нельзя,  для  себя  старается!  А
вишь, подрядье-то! За это нашего брата по горбу, бывало.
  Трава пошла мягче, и Левин, слушая, но не отвечая  и  стараясь  косить
как можно лучше, шел за Титом. Они прошли шагов сто. Тит все шел, не ос-
танавливаясь, не выказывая ни малейшей усталости; но Левину уже  страшно
становилось, что он не выдержит: так он устал.
  Он чувствовал, что махает из последних сил, и решился просить Тита ос-
тановиться. Но в это самое время Тит сам остановился и, нагнувшись, взял
травы, отер косу и стал точить. Левин расправился и, вздохнув,  оглянул-
ся. Сзади его шел мужик и, очевидно, также устал, потому что сейчас  же,
не доходя Левина, остановился и принялся точить. Тит намочил свою косу и
косу Левина, и они пошли дальше.
  На втором приеме было то же. Тит шел мах за махом, не останавливаясь и
не уставая. Левин шел за ним, стараясь не отставать, и  ему  становилось
все труднее и труднее: наступала минута, когда, он чувствовал, у него не
остается более сил, но в это самое время Тит останавливался и точил.
  Так они прошли первый ряд. И длинный ряд этот показался особенно  тру-
ден Левину; но зато, когда ряд был дойден и Тит, вскинув на плечо  косу,
медленными шагами пошел заходить по следам, оставленным его каблуками по
прокосу, и Левин точно так же пошел по своему прокосу, - несмотря на то,
что пот катил градом по его лицу и капал с носа и  вся  спина  его  была
мокра, как вымученная в воде, ему было очень хорошо. В особенности радо-
вало его то, что он знал теперь, что выдержит.
  Его удовольствие отравилось только тем, что ряд его был нехорош. "Буду
меньше махать рукой, больше всем туловищем", - думал он,  сравнивая  как
по нитке обрезанный ряд Тита со своим раскиданным и неровно лежащим  ря-
дом.
  Первый ряд, как заметил Левин, Тит шел особенно быстро, вероятно желая
попытать барина, и ряд попался длинен. Следующие ряды были уже легче, но
Левин все-таки должен был напрягать все свои силы, чтобы не отставать от
мужиков.
  Он ничего не думал, ничего не желал, кроме того, чтобы не  отстать  от
мужиков и как можно лучше сработать. Он слышал только лязг кос  и  видел
пред собой удалявшуюся прямую фигуру Тита,  выгнутый  полукруг  прокоса,
медленно и волнисто склоняющиеся травы и  головки  цветов  около  лезвия
своей косы и впереди себя конец ряда, у которого наступит отдых.
  Не понимая, что это и откуда, в середине работы он вдруг испытал  при-
ятное ощущение холода по жарким вспотевшим плечам. Он взглянул  на  небо
во время натачиванья косы. Набежала низкая, тяжелая туча, и шел  крупный
дождь. Одни мужски пошли к кафтанам и надели их; другие,  точно  так  же
как Левин, только радостно пожимали плечами под приятным освежением.
  Прошли еще и еще ряд. Проходили длинные, короткие, с хорошею, с дурною
травой ряды. Левин потерял всякое сознание времени и решительно не знал,
поздно или рано теперь. В его работе стала происходить теперь  перемена,
доставлявшая ему огромное наслаждение. В середине его работы на него на-
ходили минуты, во время которых он забывал то, что делал,  ему  станови-
лось легко, и в эти же самые минуты ряд его выходил почти так же ровен и
хорош, как и у Тита. Но только что он вспоминал о том, что он делает,  и
начинал стараться сделать лучше, тотчас же он испытывал всю тяжесть тру-
да, и ряд выходил дурен.
  Пройдя еще один ряд, он хотел опять заходить, но  Тит  остановился  и,
подойдя к старику, что-то тихо сказал ему. Они оба поглядели на  солнце.
"О чем это они говорят и отчего он не заходит ряд?" - подумал Левин,  не
догадываясь, что мужики, не переставая косили уже не менее четырех часов
и им пора завтракать.
  - Завтракать, барин, - сказал старик.
  - Разве пора? Ну, завтракать.
  Левин отдал косу Титу и с мужиками, пошедшими к  кафтанам  за  хлебом,
чрез слегка побрызганные дождем ряды  длинного  скошенного  пространства
пошел к лошади. Тут только он понял,что не угадал погоду и  дождь  мочил
его сено.
  - Испортит сено, - сказал он.
  - Ничего, барин, в дождь коси, в погоду греби!- сказал старик.
  Левин отвязал лошадь и поехал домой пить кофе.
  Сергей Иванович только что встал. Напившись кофею, Левин  уехал  опять
на покос, прежде чем Сергей Иванович успел одеться и выйти в столовую.

                                     V

  После завтрака Левин попал в ряд уже не на прежнее место, а между шут-
ником-стариком, который пригласил его в соседи,  и  молодым  мужиком,  с
осени только женатым и пошедшим косить первое лето.
  Старик, прямо держась, шел впереди, ровно и широко передвигая выверну-
тые ноги, и точным и ровным движеньем, не стоившим ему, по-видимому, бо-
лее труда, чем маханье руками на ходьбе, как бы играя, откладывал одина-
ковый, высокий ряд. Точно не он, а одна острая коса сама вжикала по соч-
ной траве.
  Сзади Левина шел молодой Мишка. Миловидное молодое лицо его,  обвязан-
ное по волосам жгутом свежей травы,  все  работало  от  усилий;  но  как
только взглядывали на него, он улыбался. Он, видимо, готов  был  умереть
скорее, чем признаться, что ему трудно.
  Левин шел между ними. В самый жар косьба показалась ему не так трудна.
Обливавший его пот прохлаждал его, а солнце, жегшее спину, голову и  за-
сученную по локоть руку, придавало крепость и упорство в работе; и  чаще
и чаще приходили те минуты бессознательного состояния, когда можно  было
не думать о том, что делаешь. Коса резала сама собой. Это были  счастли-
вые минуты. Еще радостнее были минуты, когда, подходя к реке, в  которую
утыкались ряды, старик обтирал мокрою густою травой  косу,  полоскал  ее
сталь в свежей воде реки, зачерпывал брусницу и угощал Левина.
  - Ну-ка, кваску моего! А, хорош? - говорил он, подмигивая.
  И действительно, Левин никогда не пивал такого напитка, как эта теплая
вода с плавающею зеленью и ржавым от жестяной брусницы вкусом. И  тотчас
после этого наступала блаженная медленная прогулка с рукой на  косе,  во
время которой можно было отереть ливший пот, вздохнуть полною  грудью  и
оглядеть всю тянущуюся вереницу косцов и то, что делалось вокруг, в лесу
и в поле.
  Чем долее Левин косил, тем чаще и чаще он чувствовал  минуты  забытья,
при котором уже не руки махали косой, а сама коса двигала за  собой  все
сознающее себя, полное жизни тело, и, как бы по волшебству, без мысли  о
ней, работа правильная и отчетливая делалась сама собой. Это были  самые
блаженные минуты.
  Трудно было только тогда, когда надо было прекращать  это  сделавшееся
бессознательным движенье и думать, когда надо было окашивать  кочку  или
невыполонный щавельник. Старик делал это легко. Приходила кочка, он  из-
менял движенье и где пяткой, где концом косы подбивал кочку с обеих сто-
рон коротенькими ударами. И, делая это, он все рассматривал и  наблюдал,
что открывалось перед ним, то он срывал кочеток, съедал его  или  угощал
Левина, то отбрасывал носком косы ветку, то оглядывал гнездышко  перепе-
линое, с которого из-под самой косы вылетала самка, то ловил козюлю, по-
павшуюся на пути, и, как вилкой подняв ее косой, показывал Левину и отб-
расывал.
  И Левину и молодому малому сзади его эти перемены движений были  труд-
ны. Они оба, наладив одно напряженное движение, находились в азарте  ра-
боты и не в силах были изменять движение и в то же время наблюдать,  что
было перед ними.
  Левин не замечал, как проходило время. Если бы спросили  его,  сколько
времени он косил, он сказал бы, что полчаса, - а уж время подошло к обе-
ду. Заходя ряд, старик обратил внимание Левина на девочек  и  мальчиков,
которые с разных сторон, чуть видные, по высокой траве и по дороге шли к
косцам, неся оттягивавшие им ручонки узелки с хлебом и заткнутые тряпка-
ми кувшинчики с квасом.
  - Вишь, козявки ползут!- сказал он, указывая на  них,  и  из-под  руки
поглядел на солнце.
  Прошли еще два ряда, старик остановился.
  - Ну, барин, обедать!- сказал он решительно. И, дойдя до  реки,  косцы
направились через ряды к кафтанам, у которых, дожидаясь их, сидели дети,
принесшие обеды. Мужики собрались - дальние под телеги,  ближние  -  под
ракитовый куст, на который накидали травы.
  Левин подсел к ним; ему не хотелось уезжать.
  Всякое стеснение перед барином уже давно исчезло. Мужики приготавлива-
лись обедать. Одни мылись, молодые ребята купались в реке, другие прила-
живали место для отдыха, развязывали мешочки с хлебом и оттыкали кувшин-
чики с квасом. Старик накрошил в чашку хлеба, размял его стеблем  ложки,
налил воды из брусницы, еще разрезал хлеба и,  посыпав  солью,  стал  на
восток молиться.
  - Ну-ка, барин, моей тюрьки, - сказал он, присаживаясь на колени перед
чашкой.
  Тюрька была так вкусна, что Левин раздумал ехать домой обедать. Он по-
обедал со стариком и разговорился с ним о его домашних делах, принимая в
них живейшее участие, и сообщил ему все свои дела и все  обстоятельства,
которые могли интересовать старика. Он чувствовал себя более  близким  к
нему, чем к брату, и невольно улыбался от нежности, которую он испытывал
к этому человеку. Когда старик опять встал, помолился и лег тут  же  под
кустом, положив себе под изголовье травы, Левин сделал то же и, несмотря
на липких, упорных на солнце мух и козявок, щекотавших его потное лицо и
тело, заснул тотчас же и проснулся, только когда солнце зашло на  другую
сторону куста и стало доставать его. Старик давно не спал и сидел, отби-
вая косы молодых ребят.
  Левин оглянулся вокруг себя и не узнал места:  так  все  переменилось.
Огромное пространство луга было  скошено  и  блестело  особенным,  новым
блеском, со своими уже пахнущими рядами, на вечерних косых лучах солнца.
И окошенные кусты у реки, и сама река, прежде не видная, а теперь  блес-
тящая сталью в своих извивах и движущийся и поднимающийся народ, и  кру-
тая стена травы недокошенного места луга, и ястреба, вившиеся  над  ого-
ленным лугом, - все это было совершенно новое. Очнувшись, Левин стал со-
ображать, сколько скошено, сколько еще можно сделать нынче.
  Сработано было чрезвычайно много на сорок два человека.  Весь  большой
луг, который кашивали два дня при барщине в тридцать кос, был  уже  ско-
шен. Нескошенными оставались углы с короткими рядами. Но Левину хотелось
как можно больше скосить в этот день, и досадно было на солнце,  которое
так скоро спускалось. Он не чувствовал никакой усталости; ему только хо-
телось еще и еще поскорее и как можно больше сработать.
  - А что, еще скосим, как думаешь, Машкин Верх? сказал он старику.
  - Как бог даст, солнце не высоко. Нечто водочки ребятам?
  Во время полдника, когда опять сели и курящие закурили, старик объявил
ребятам, что "Машкин Верх скосить - водка будет".
  - Эка, не скосить! Заходи, Тит! Живо смахнем! Наешься ночью. Заходи! -
послышались голоса, и, доедая хлеб, косцы пошли заходить.
  - Ну, ребята, держись!- сказал Тит и почти рысью пошел передом.
  - Иди, иди!- говорил старик, спея за ним и легко догоняя его, - срежу!
Берегись!
  И молодые и старые как бы наперегонку косили. Но, как они  ни  торопи-
лись, они не портили травы, и ряды откладывались так же чисто и отчетли-
во. Остававшийся в углу уголок был смахнут в пять минут.  Еще  последние
космы доходили ряды, как передние захватили кафтаны на плечи и пошли че-
рез дорогу к Машкину Верху.
  Солнце уже спускалось к деревьям, когда  они,  побрякивая  брусницами,
вошли в лесной овражек Машкина Верха. Трава была по пояс в середине  ло-
щины, и нежная и мягкая, лопушистая, кое-где  по  лесу  пестреющая  ива-
ном-да-марьей.
  После короткого совещания - вдоль ли ходить или поперек - Прохор Ерми-
лин, тоже известный косец, огромный черноватый мужик, пошел передом.  Он
прошел ряд вперед, повернулся назад и отвалил, и все стали выравниваться
за ним, ходя под гору по лощине и на гору под самую опушку леса.  Солнце
зашло за лес. Роса уже пала, и космы только на горке были на солнце, а в
низу, по которому поднимался пар, и на той стороне шли в свежей,  росис-
той тени. Работа кипела.
  Подрезаемая с сочным звуком и пряно пахнущая трава  ложилась  высокими
рядами. Теснившиеся по коротким рядам косцы со всех  сторон,  побрякивая
брусницами и звуча то столкнувшимися косами, то свистом бруска по  отта-
чиваемой косе, то веселыми криками, подгоняли друг друга.
  Левин шел все так же между молодым малым и стариком. Старик,  надевший
свою овчинную куртку, был так же весел, шутлив и свободен в движениях. В
лесу беспрестанно попадались березовые, разбухшие в сочной траве  грибы,
которые резались косами. Но старик, встречая гриб, каждый раз  сгибался,
подбирал и клал за пазуху. "Еще старухе гостинцу", - приговаривал он.
  Как ни было легко косить мокрую и слабую траву, но трудно  было  спус-
каться и подниматься по крутым косогорам оврага. Но старика это не стес-
няло. Махая все так же косой, он маленьким, твердым шажком своих  обутых
в большие лапти ног влезал медленно на кручь и, хоть и трясся всем телом
и отвисшими ниже рубахи порт