для того, чтобы не
обратить на себя ничьего внимания.  Только  что  кончилась  двухверстная
скачка, и все глаза были устремлены на кавалергарда впереди и лейб-гуса-
ра сзади, из последних сил погонявших лошадей и подходивших к столбу. Из
середины и извне круга все теснились к столбу, и кавалергардская  группа
солдат и офицеров громкими возгласами выражала радость  ожидаемого  тор-
жества своего офицера и товарища. Вронский незаметно  вошел  в  середину
толпы почти в то самое время, как раздался звонок, оканчивающий  скачки,
и высокий, забрызганный грязью кавалергард, пришедший  первым,  опустив-
шись на седло, стал спускать поводья своему серому, потемневшему от  по-
ту, тяжело дышавшему жеребцу.
  Жеребец, с усилием тыкаясь ногами, укоротил быстрый ход своего большо-
го тела, и кавалергардский офицер, как человек, проснувшийся от тяжелого
сна, оглянулся кругом и с трудом улыбнулся. Толпа своих и чужих окружила
его.
  Вронский умышленно избегал той избранной, великосветской толпы,  кото-
рая сдержанно и свободно двигалась и переговаривалась пред беседками. Он
узнал, что там была и Каренина, и Бетси, и жена его  брата,  и  нарочно,
чтобы не развлечься, не подходил к ним.  Но  беспрестанно  встречавшиеся
знакомые останавливали его, рассказывая ему подробности бывших скачек  и
расспрашивая его, почему он опоздал.
  В то время как скакавшие были призваны в беседку для получения  призов
и все обратились туда, старший брат Вронского,  Александр,  полковник  с
эксельбантами, невысокий ростом, такой же коренастый, как и Алексей,  но
более красивый и румяный, с красным носом и пьяным, открытым лицом,  по-
дошел к нему.
  - Ты получил мою записку? - сказал он. - Тебя никогда не найдешь.
  Александр Вронский,  несмотря  на  разгульную,  в  особенности  пьяную
жизнь, по которой он был известен, был вполне придворный человек.
  Он теперь, говоря с братом о неприятной весьма для  него  вещи,  зная,
что глаза многих могут быть устремлены на них, имел вид улыбающийся, как
будто он о чем-нибудь неважном шутил с братом.
  - Я получил и, право, не понимаю, о чем ты заботишься, - сказал  Алек-
сей.
  - Я о том забочусь, что сейчас мне было замечено, что тебя нет и что в
понедельник тебя встретили в Петергофе.
  - Есть дела, которые подлежат обсуждению только тех, кто прямо  в  них
заинтересован, и то дело, о котором ты так заботишься, такое...
  - Да, но тогда не служат, не...
  - Я тебя прошу не вмешиваться, и только.
  Нахмуренное лицо Алексея Вронского побледнело, и выдающаяся нижняя че-
люсть его дрогнула,что с ним бывало редко. Он, как человек с очень  доб-
рым сердцем, сердился редко, но когда сердился и  когда  у  него  дрожал
подбородок, то, как это и знал Александр Вронский, он был опасен.  Алек-
сандр Вронский весело улыбнулся.
  - Я только хотел передать письмо матушки. Отвечай ей и не расстраивай-
ся пред ездой. Bonne chance, - прибавил он, улыбаясь, и отошел от него.
  Но вслед за ним опять дружеское приветствие остановило Вронского.
  - Не хочешь знать приятелей! Здравствуй, mon cher! - заговорил  Степан
Аркадьич, и здесь, среди этого петербургского блеска, не  менее,  чем  в
Москве, блистая своим румяным лицом и лоснящимися расчесанными бакенбар-
дами. - Вчера приехал и очень рад, что увижу твое торжество. Когда  уви-
димся?
  - Заходи завтра в артель, - сказал Вронский - и, пожав его, извиняясь,
за рукав пальто, отошел на середину гипподрома, куда уже вводили лошадей
для большой скачки с препятствиями.
  Потные, измученные скакавшие лошади, проваживаемые конюхами, уводились
домой, и одна за другой появлялись новые к предстоящей  скачке,  свежие,
большею частию английские лошади, в капорах, со своими поддернутыми  жи-
вотами, похожие на странных огромных птиц. Направо водили поджарую  кра-
савицу Фру-Фру, которая, как на пружинах, переступала на своих  эластич-
ных и довольно длинных бабках. Недалеко от нее снимали попону с лопоухо-
го Гладиатора. Крупные, прелестные, совершенно правильные формы  жеребца
с чудесным задом и необычайно короткими, над самыми  копытами  сидевшими
бабками невольно останавливали на себе внимание Вронского. Он хотел  по-
дойти к своей лошади, но его опять задержал знакомый.
  - А, вот Каренин!- сказал ему знакомый, с которым он  разговаривал.  -
Ищет жену, а она в середине беседки. Вы не видали ее?
  - Нет, не видал, - отвечал Вронский и, не оглянувшись даже на беседку,
в которой ему указывали на Каренину, подошел к своей лошади.
  Не успел Вронский посмотреть седло, о котором надо было сделать распо-
ряжение, как скачущих позвали к беседке для вынимания нумеров и  отправ-
ления. С серьезными, строгими, многие с бледными лицами, семнадцать  че-
ловек офицеров сошлись к беседке и разобрали нумера. Вронскому  достался
седьмой нумер. Послышалось: "Садиться!"
  Чувствуя, что он вместе с другими скачущими составляет центр, на кото-
рый устремлены все глаза, Вронский в напряженном состоянии, в котором он
обыкновенно делался медлителен и спокоен в движениях,  подошел  к  своей
лошади. Корд для торжества скачек оделся в свой парадный костюм:  черный
застегнутый сюртук, туго накрахмаленные воротнички, подпиравшие ему  ще-
ки, и в круглую черную шляпу и ботфорты. Он был, как и всегда, спокоен и
важен и сам держал за оба повода лошадь, стоя пред нею. Фру-Фру  продол-
жала дрожать, как в лихорадке. Полный огня глаз ее косился на  подходив-
шего Вронского. Вронский подсунул палец под подпругу. Лошадь  покосилась
сильнее, оскалилась и прижала ухо. Англичанин поморщился  губами,  желая
выразить улыбку над тем, что поверяли его седланье.
  - Садитесь, меньше будете волноваться..
  Вронский оглянулся в последний раз на своих соперников. Он  знал,  что
на езде он уже не увидит их. Двое уже ехали вперед к месту, откуда долж-
ны были пускать. Гальцин, один из опасных соперников и приятель Вронско-
го, вертелся вокруг гнедого жеребца, не  дававшего  садиться.  Маленький
лейб-гусар в узких рейтузах ехал галопом, согнувшись, как кот, на крупу,
из желания подражать англичанам. Князь Кузовлев сидел бледный  на  своей
кровной, Грабовского завода, кобыле, и  англичанин  вел  ее  под  уздцы.
Вронский и все его товарищи знали Кузовлева и его  особенность  "слабых"
нервов и страшного самолюбия. Они знали, что он боялся всего, боялся ез-
дить на фронтовой лошади; но теперь, именно потому, что это было  страш-
но, потому что люди ломали себе шеи и что у каждого  препятствия  стояли
доктор, лазаретная фура с нашитым крестом и сестрою милосердия,  он  ре-
шился скакать. Они встретились глазами, и  Вронский  ласково  и  одобри-
тельно подмигнул ему. Одного только он не видал, главного соперника, Ма-
хотина на Гладиаторе.
  - Не торопитесь, - сказал Корд Вронскому, - и помните одно: не  задер-
живайте у препятствий и не посылайте, давайте ей выбирать, как  она  хо-
чет.
  - Хорошо, хорошо, - сказал Вронский, взявшись за поводья.
  - Если можно, ведите скачку; но не отчаивайтесь до  последней  минуты,
если бы вы были и сзади.
  Лошадь не успела двинуться, как Вронский гибким  и  сильным  движением
стал в стальное, зазубренное стремя и легко, твердо положил свое  сбитое
тело на скрипящее кожей седло. Взяв правою ногой  стремя,  он  привычным
жестом уравнял между пальцами двойные поводья, и Корд пустил  руки.  Как
будто не зная, какою прежде ступить ногой,  Фру-Фру,  вытягивая  длинною
шеей поводья, тронулась, как на пружинах, покачивая седока на своей гиб-
кой спине. Корд, прибавляя шага, шел за ним. Взволнованная лошадь  то  с
той, то с другой стороны, стараясь обмануть седока, вытягивала  поводья,
и Вронский тщетно голосом и рукой старался успокоить ее.
  Они уже подходили к запруженной реке, направляясь к тому месту, откуда
должны были пускать их. Многие из скачущих  были  впереди,  многие  сза-
ди,как вдруг Вронский услыхал сзади себя по грязи  дороги  звуки  галопа
лошади, и его обогнал Махотин на своем белоногом,  лопоухом  Гладиаторе.
Махотин улыбнулся, выставляя свои  длинные  зубы,  но  Вронский  сердито
взглянул на него. Он не любил его вообще, теперь  же  считал  его  самым
опасным соперником, и ему досадно стало на него, что он проскакал  мимо,
разгорячив его лошадь. Фру-Фру вскинула левую ногу на  галоп  и  сделала
два прыжка и, сердясь на натянутые поводья,  перешла  на  тряскую  рысь,
вскидывавшую седока. Корд тоже нахмурился  и  почти  бежал  иноходью  за
Вронским.

                                    XXV

  Всех офицеров скакало семнадцать человек. Скачки должны были  происхо-
дить на большом четырехверстном эллиптической формы кругу пред беседкой.
На этом кругу были устроены девять препятствий: река, большой, в два ар-
шина, глухой барьер пред самою беседкой, канава сухая, канава  с  водою,
косогор, ирландская банкетка, состоящая  (одно  из  самых  трудных  пре-
пятствий) из вала, утыканного хворостом, за которым, невидная для  лоша-
ди, была еще канава, так что лошадь должна была  перепрыгнуть  оба  пре-
пятствия или убиться; потом еще две канавы с водою и одна сухая, - и ко-
нец скачки был против беседки. Но начинались скачки не с круга, а за сто
сажен в стороне от него, и на этом расстоянии было первое препятствие  -
запруженная река в три аршина шириною, которую ездоки по произволу могли
перепрыгивать или переезжать вброд.
  Раза три ездоки выравнивались, но каждый раз  высовывалась  чья-нибудь
лошадь, и нужно было заезжать опять сначала. Знаток пускания,  полковник
Сестрин,начинал уже сердиться, когда, наконец, в четвертый раз  крикнул:
"Пошел!" - и ездоки тронулись.
  Все глаза, все бинокли были обращены на пеструю кучку всадников, в  то
время как они выравнивались.
  "Пустили! Скачут!" - послышалось со всех сторон после тишины ожидания.
И кучки и одинокие пешеходы стали перебегать с  места  на  место,  чтобы
лучше видеть. В первую же минуту собранная кучка всадников  растянулась,
и видно было, как они по два, по три и один за другим близятся к  реке..
Для зрителей казалось,что они все поскакали вместе; но для ездоков  были
секунды разницы, имевшие для них большое значение.
  Взволнованная и слишком нервная Фру-Фру потеряла первый момент, и нес-
колько лошадей взяли с места прежде ее,  но,  еще  не  доскакивая  реки,
Вронский, изо всех сил сдерживая влегшую в поводья лошадь, легко  обошел
трех, и впереди его остался только рыжий  Гладиатор  Махотина,  ровно  и
легко отбивавший задом пред самим Вронским, и еще впереди всех  прелест-
ная Диана, несшая ни живого ни мертвого Кузовлева.
  В первые минуты Вронский еще не владел ни собою,  ни  лошадью.  Он  до
первого препятствия, реки, не мог руководить движениями лошади.
  Гладиатор и Диана подходили вместе и почти в один  и  тот  же  момент:
раз-раз, поднялись над рекой и перелетели на другую сторону;  незаметно,
как бы летя, взвилась за ними Фру-Фру, но в то самое время, как Вронский
чувствовал себя на воздухе, он вдруг увидал, почти под ногами своей  ло-
шади, Кузовлева, который барахтался с Дианой на той стороне реки (Кузов-
лев пустил поводья после прыжка, и лошадь полетела с ним через  голову).
Подробности эти Вронский узнал уже после, теперь же он видел только  то,
что прямо под ноги, куда должна стать Фру-Фру, может  попасть  нога  или
голова Дианы. Но Фру-Фру, как падающая кошка, сделала на  прыжке  усилие
ногами и спиной и, миновав лошадь, понеслась дальше.
  "О, милая!" - подумал Вронский.
  После реки Вронский овладел вполне лошадью и стал удерживать ее, наме-
реваясь перейти большой барьер позади Махотина и уже на следующей, бесп-
репятственной дистанции саженей в двести попытаться обойти его.
  Большой барьер стоял пред самой царскою  беседкой.  Государь,  и  весь
двор, и толпы народа - все смотрели на них - на него и на шедшего на ло-
шадь дистанции впереди Махотина, когда они подходили к черту (так  назы-
вался глухой барьер). Вронский чувствовал эти направленные  на  него  со
всех сторон глаза, но он ничего не видел, кроме ушей и шеи своей лошади,
бежавшей ему навстречу земли и крупа и белых ног Гладиатора, быстро  от-
бивавших такт впереди его и остававшихся все в одном и том  же  расстоя-
нии. Гладиатор поднялся, не стукнув ничем, взмахнул коротким  хвостом  и
исчез из глаз Вронского.
  - Браво! - сказал чей-то один голос.
  В то же мгновение пред глазами Вронского, пред  ним  самим,  мелькнули
доски барьера. Без малейшей перемены движения лошадь взвилась  под  ним;
доски скрылись, и только сзади  стукнуло  что-то.  Разгоряченная  шедшим
впереди Гладиатором, лошадь поднялась слишком рано пред барьером и стук-
нула о него задним копытом. Но ход ее не изменился, и Вронский,  получив
в лицо комок грязи, понял, что он стал опять в то же расстояние от  Гла-
диатора. Он увидал опять впереди себя его круп, короткий хвост  и  опять
те же неудаляющиеся, быстро движущиеся белые ноги.
  В то самое мгновение, как Вронский подумал о том, что надо теперь  об-
ходить Махотина, сама Фру-Фру, поняв уже то, что он подумал, безо всяко-
го поощрения, значительно наддала и стала приближаться к Махотину с  са-
мой выгодной стороны, со стороны  веревки.  Махотин  не  давал  веревки.
Вронский только подумал о том, что можно обойти и извне, как Фру-Фру пе-
ременила ногу и стала обходить именно таким образом. Начинавшее уже тем-
неть от пота плечо Фру-Фру поравнялось с  крупом  Гладиатора.  Несколько
скачков они прошли рядом. Но пред препятствием, к которому они  подходи-
ли, Вронский, чтобы не идти большой круг,  стал  работать  поводьями,  и
быстро, на самом косогоре, обошел Махотина. Он видел мельком  его  лицо,
забрызганное грязью. Ему даже показалось,  что  он  улыбнулся.  Вронский
обошел Махотина, но он чувствовал его сейчас же за собой и не переставая
слышал за самою спиной ровный поскок и отрывистое, совсем еще свежее ды-
ханье ноздрей Гладиатора.
  Следующие два препятствия, канава и барьер, были перейдены  легко,  но
Вронский стал слышать ближе сап и скок Гладиатора. Он послал лошадь и  с
радостью почувствовал, что она легко прибавила ходу, и звук копыт Глади-
атора стал слышен опять в том же прежнем расстоянии.
  Вронский вел скачку - то самое, что он и хотел сделать и что ему сове-
товал Корд, и теперь он был уверен в успехе.  Волнение  его,  радость  и
нежность к Фру-Фру все усиливались. Ему хотелось оглянуться назад, но он
не смел этого сделать и старался успокоивать себя и не посылать  лошади,
чтобы приберечь в ней запас, равный тому, который, он чувствовал,  оста-
вался в Гладиаторе. Оставалось одно и самое трудное препятствие; если он
перейдет его впереди других, то он придет первым. Он подскакивал  к  ир-
ландской банкетке. Вместе с Фру-Фру он еще издалека видел эту  банкетку,
и вместе им обоим, ему и лошади, пришло мгновенное сомнение. Он  заметил
нерешимость в ушах лошади и поднял хлыст, но тотчас же почувствовал, что
сомнение было неосновательно: лошадь знала, что  нужно.  Она  наддала  и
мерно, так точно, как он предполагал, взвилась и, оттолкнувшись от  зем-
ли, отдалась силе инерции, которая перенесла ее далеко за  канаву;  и  в
том же самом такте, без усилия, с той же ноги, Фру-Фру продолжала  скач-
ку.
  - Браво, Вронский! - послышались ему голоса кучки людей - он знал, его
полка и приятелей, - которые стояли у этого препятствия; он  не  мог  не
узнать голоса Яшвина, но он не видал его.
  "О, прелесть моя!" - думал он на  Фру-Фру,  прислушиваясь  к  тому,что
происходило сзади. "Перескочил!" - подумал он, услыхав сзади поскок Гла-
диатора. Оставалась одна последняя канавка с водой в два аршина.  Вронс-
кий и не смотрел на нее, а, желая прийти далеко  первым,  стал  работать
поводьями кругообразно, в такт скока поднимая и опуская  голову  лошади.
Он чувствовал, что лошадь шла из последнего запаса; не только шея и пле-
чи ее были мокры, но на загривке, на голове, на острых ушах каплями выс-
тупал пот, и она дышала резко и коротко. Но он знал, что запаса этого  с
лишком достанет на  остающиеся  двести  сажен.  Только  потому,  что  он
чувствовал себя ближе к земле, и по особенной мягкости движенья Вронский
знал, как много прибавила быстроты его лошадь. Канавку  она  перелетела,
как бы не замечая Она перелетела ее, как птица; но  в  это  самое  время
Вронский, к ужасу своему, почувствовал, что, не поспев за движением  ло-
шади, он, сам не понимая как, сделал скверное, непростительное движение,
опустившись на седло. Вдруг положение его изменилось, и  он  понял,  что
случилось что-то ужасное. Он не мог еще дать себе отчет о том, что  слу-
чилось, как уже мелькнули подле самого его белые ноги рыжего жеребца,  и
Махотин на быстром скаку прошел мимо. Вронский касался одной ногой  зем-
ли, и его лошадь валилась на эту ногу. Он едва  успел  выпростать  ногу,
как она упала на один бок, тяжело  хрипя,  и,  делая,  чтобы  подняться,
тщетные усилия своей тонкою потною шеей, она затрепыхалась  на  земле  у
его ног, как подстреленная птица. Неловкое движение, сделанное Вронским,
сломало ей спину. Но это он понял гораздо  после.  Теперь  же  он  видел
только то, что Махотин быстро удалялся, а он,  шатаясь,  стоял  один  на
грязной неподвижной земле, а пред ним, тяжело дыша,  лежала  Фру-Фру  и,
перегнув к нему голову, смотрела на него своим  прелестным  глазом.  Все
еще не понимая того, что случилось, Вронский тянул лошадь за повод.  Она
опять вся забилась, как рыбка, треща крыльями седла, выпростала передние
ноги, но, не в силах поднять зада, тотчас же замоталась и опять упала на
бок. С изуродованным страстью лицом, бледный и с трясущеюся  нижнею  че-
люстью, Вронский ударил ее каблуком в живот и опять стал тянуть  за  по-
водья. Но она не двигалась, а, уткнув храп в землю, только  смотрела  на
хозяина своим говорящим взглядом.
  - Ааа! - промычал Вронский, схватившись за голову. - Ааа! что  я  сде-
лал! - прокричал он. - И проигранная скачка!  И  своя  вина,  постыдная,
непростительная! И эта несчастная, милая, погубленная лошадь! Ааа! что я
сделал!
  Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка бежали к  нему.  К  своему
несчастью, он чувствовал, что был цел и невредим.  Лошадь  сломала  себе
спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на  вопро-
сы, не мог говорить ни с кем. Он повернулся и, не подняв  соскочившей  с
головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не зная куда. Он чувство-
вал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое  нес-
частие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
  Яшвин с фуражкой догнал его, проводил его до  дома,  и  через  полчаса
Вронский пришел в себя. Но воспоминание об этой скачке надолго  осталось
в его душе самым тяжелым и мучительным воспоминанием в его жизни.

                                    XXVI

  Внешние отношения Алексея Александровича с женою были такие же, как  и
прежде. Единственная разница состояла в том, что он еще более был занят,
чем прежде. Как и в прежние года, он с открытием весны поехал на воды за
границу поправлять свое расстраиваемое ежегодно усиленным зимним  трудом
здоровье и, как обыкновенно, вернулся в июле и тотчас же  с  увеличенною
энергией взялся за свою обычную работу. Как и обыкновенно, жена его  пе-
реехала на дачу, а он остался в Петербурге.
  Со времени того разговора после вечера у княгини Тверской  он  никогда
не говорил с Анною о своих подозрениях и ревности, и тот его обычный тон
представления кого-то был как нельзя более удобен для его теперешних от-
ношений к жене. Он был несколько холоднее к жене. Он  только  как  будто
имел на нее маленькое неудовольствие за тот первый ночной разговор,  ко-
торый она отклонила от себя. В его отношениях к ней  был  оттенок  доса-
ды,но не более. "Ты не хотела объясниться со мной, - как  будто  говорил
он, мысленно обращаясь к ней, - тем хуже для тебя. Теперь уж  ты  будешь
просить меня, а я не стану объясняться. Тем хуже для тебя", - говорил он
мысленно, как человек, который бы тщетно попытался потушить по