енный на него взгляд.
  - Нет, батюшка, разбиты, разбиты, совсем разбиты! -  весело  прокричал
Катавасов.
  Левин покраснел от досады, не на то, что он был разбит, а на  то,  что
он не удержался и стал спорить.
  "Нет, мне нельзя спорить с ними, - подумал он, - на них  непроницаемая
броня, а я голый".
  Он видел, что брата и Катавасова убедить нельзя,  и  еще  менее  видел
возможности самому согласиться с ними. То, что они  проповедывали,  была
та самая гордость ума, которая чуть не погубила его. Он  не  мог  согла-
ситься с тем, что десятки людей, в числе которых и брат его, имели  пра-
во, на основании того, что им рассказали  сотни  приходивших  в  столицы
краснобаев-добровольцев, говорить, что они с газетами  выражают  волю  и
мысль народа, и такую мысль, которая выражается в мщении и убийстве.  Он
не мог согласиться с этим, потому что и не видел выражения этих мыслей в
народе, в среде которого он жил, и не находил этих мыслей в себе  (а  он
не мог себя ничем другим считать, как одним из людей, составляющих русс-
кий народ), а главное потому, что он вместе с народом не  знал,  не  мог
знать того, в чем состоит общее благо, но твердо  знал,  что  достижение
этого общего блага возможно только при строгом  исполнении  того  закона
добра, который открыт каждому человеку, и потому не мог желать  войны  и
проповедывать для каких бы то ни было общих целей. Он говорил  вместе  с
Михайлычем и народом, выразившим свою мысль в предании о призвании варя-
гов: "Княжите и владейте нами. Мы радостно  обещаем  полную  покорность.
Весь труд, все унижения,все жертвы мы берем на себя; но не  мы  судим  и
решаем". А теперь народ, по словам Сергей Иванычей, отрекался от  этого,
купленного такой дорогой ценой, права.
  Ему хотелось еще сказать, что если общественное мнение есть непогреши-
мый судья, то почему революция, коммуна не так же законны, как и  движе-
ние в пользу славян? Но все это были мысли, которые ничего не могли  ре-
шить. Одно несомненно можно было видеть - это то, что в настоящую минуту
спор раздражал Сергея Ивановича, и потому спорить было  дурно;  и  Левин
замолчал и обратил внимание гостей на то, что тучки собрались и  что  от
дождя лучше идти домой.

                                    XVII

  Князь и Сергей Иваныч сели в тележку и  поехали;  остальное  общество,
ускорив шаг, пешком пошло домой.
  Но туча, то белея, то чернея, так быстро надвигалась,  что  надо  было
еще прибавить шага, чтобы до дождя поспеть домой. Передовые ее, низкие и
черные, как дым с копотью, облака с необыкновенной быстротой  бежали  по
небу. До дома еще было шагов двести, а уже поднялся ветер, и всякую  се-
кунду можно было ждать ливня.
  Дети с испуганным и радостным визгом бежали впереди.  Дарья  Александ-
ровна, с трудом борясь с своими облепившими ее ноги юбками, уже не  шла,
а бежала, не спуская с  глаз  детей.  Мужчины,  придерживая  шляпы,  шли
большими шагами. Они были уже у самого крыльца, как большая капля удари-
лась и разбилась о край железного желоба. Дети и за ними большие с весе-
лым говором вбежали под защиту крыши.
  - Катерина Александровна? - спросил Левин у встретившей их в  передней
Агафьи Михайловны с платками и пледами.
  - Мы думали, с вами, - сказала она.
  - А Митя?
  - В Колке, должно быть, и няня с ними.
  Левин схватил пледы и побежал в Колок.
  В этот короткий промежуток времени туча уже настолько надвинулась сво-
ей серединой на солнце, что стало темно, как в затмение.  Ветер  упорно,
как бы настаивая на своем, останавливал Левина и, обрывая листья и  цвет
с лип и безобразно и странно оголяя белые сучья берез, нагибал все в од-
ну сторону: акации, цветы, лопухи, траву и макушки дерев.  Работавшие  в
саду девки с визгом пробежали под крышу людской. Белый занавес проливно-
го дождя уже захватывал весь дальний лес  и  половину  ближнего  поля  и
быстро подвигался к Колку. Сырость дождя, разбивавшегося на мелкие  кап-
ли, слышалась в воздухе.
  Нагибая вперед голову и борясь с ветром, который вырывал у него  плат-
ки, Левин уже подбегал к Колку и уже видел что-то белеющееся  за  дубом,
как вдруг все вспыхнуло, загорелась вся земля и как  будто  над  головой
треснул свод небес. Открыв ослепленные глаза, Левин сквозь густую завесу
дождя, отделявшую его теперь от Колка,  с  ужасом  увидал  прежде  всего
странно изменившую свое положение зеленую макушу знакомого дуба в  сере-
дине леса. "Неужели разбило?" - едва  успел  подумать  Левин,  как,  все
убыстряя и убыстряя движение,  макушка  дуба  скрылась  за  другими  де-
ревьями, и он услыхал треск упавшего на другие деревья большого дерева.
  Свет молнии, звук грома и ощущение мгновенно  обданного  холодом  тела
слились для Левина в одно впечатление ужаса.
  - Боже мой! Боже мой, чтоб не на них! - проговорил он.
  И хотя он тотчас же подумал о том, как бессмысленна его просьба о том,
чтоб они не были убиты дубом, который уже упал теперь, он  повторил  ее,
зная, что лучше этой бессмысленной молитвы он ничего не может сделать.
  Добежав до того места, где они бывали обыкновенно, он не нашел их.
  Они были на другом конце леса, под старою липой, и звали его. Две  фи-
гуры в темных платьях (они прежде были в  светлых),  нагнувшись,  стояли
над чем-то. Это были Кити и няня. Дождь уже переставал, и начинало свет-
леть, когда Левин подбежал к ним. У няни низ платья был сух, но на  Кати
платье промокли насквозь и всю облепило ее. Хотя дождя уже не было,  они
все еще стояли в том же положении, в которое они стали,  когда  разрази-
лась гроза. Обе стояли, нагнувшись над тележкой с зеленым зонтиком.
  - Живы? Целы? Слава богу! - проговорил он, шлепая по неубравшейся воде
сбивавшеюся, полною воды ботинкой и подбегая к ним.
  Румяное и мокрое лицо Кити было обращено  к  нему  и  робко  улыбалось
из-под изменившей форму шляпы.
  - Ну, как тебе не совестно! Я не понимаю, как можно быть такой неосто-
рожной! - с досадой напал он на жену.
  - Я, ей-богу, не виновата. Только что хотели уйти, тут он  развозился.
Надо было его переменить. Мы только что... - стала извиняться Кити.
  Митя был цел, сух и не переставая спал.
  - Ну, слава богу! Я не знаю, что говорю!
  Собрали мокрые пеленки; няня вынула ребенка и понесла его.  Левин  шел
подле жены, виновато за свою досаду, потихоньку от няни, пожимая ее  ру-
ку.

                                   XVIII

  В продолжение всего дня за самыми разнообразными разговорами, в  кото-
рых он как бы только одной внешней стороной своего ума принимал участие,
Левин, несмотря на разочарование в перемене, долженствовавшей  произойти
в нем, не переставал радостно слышать полноту своего сердца.
  После дождя было слишком мокро, чтобы идти гулять; притом же и  грозо-
вые тучи не сходили с горизонта и то там, то здесь  проходили,  гремя  и
чернея, по краям неба. Все общество провело остаток дня дома.
  Споров более не затевалось, а, напротив, после обеда все были в  самом
хорошем расположении духа.
  Катавасов сначала смешил дам  своими  оригинальными  шутками,  которые
всегда так нравились при первом знакомстве с ним,  но  потом,  вызванный
Сергеем Ивановичем, рассказал очень интересные свои наблюдения о  разли-
чии характеров и даже физиономий самок и самцов комнатных мух  и  об  их
жизни. Сергей Иванович тоже был весел и за чаем, вызванный братом, изло-
жил свой взгляд на будущность восточного вопроса, и так просто и хорошо,
что все заслушались его.
  Только одна Кити не могла дослушать его, - ее позвали мыть Митю.
  Через несколько минут после ухода Кити и Левина вызвали к ней в  детс-
кую.
  Оставив свой чай и тоже сожалея о  перерыве  интересного  разговора  и
вместе с тем беспокоясь о том, зачем его звали, так  как  это  случалось
только при важных случаях, Левин пошел в детскую.
  Несмотря на то, что недослушанный план Сергея Ивановича о том, как ос-
вобожденный сорокамиллионный мир славян должен вместе с  Россией  начать
новую эпоху в истории, очень заинтересовал его, как нечто совершенно но-
вое для него, несмотря на то, что и любопытство и  беспокойство  о  том,
зачем его звали, тревожили его, - как только он остался один,  выйдя  из
гостиной, он тотчас же вспомнил свои утренние мысли. И все эти соображе-
ния о значении славянского элемента во всемирной истории показались  ему
так ничтожны в сравнении с тем, что делалось в его душе, что он мгновен-
но забыл все это и перенесся в то самое настроение, в котором был  нынче
утром.
  Он не вспоминал теперь, как бывало прежде, всего хода мысли (этого  не
нужно было ему). Он сразу перенесся в то чувство, которое руководило им,
которое было связано с этими мыслями, и нашел в душе своей  это  чувство
еще более сильным и определенным, чем прежде. Теперь с ним не было того,
что бывало при прежних придумываемых успокоениях, когда надо было  восс-
тановить весь ход мысли для того, чтобы найти чувство. Теперь, напротив,
чувство радости и успокоения было живее, чем прежде, а мысль не поспева-
ла за чувством.
  Он шел через террасу и смотрел на выступавшие две звезды на  потемнев-
шем уже небе и вдруг вспомнил: "Да, глядя на небо, я думал  о  том,  что
свод, который я вижу, не есть неправда, и при этом что-то я не  додумал,
что-то я скрыл от себя, - подумал он. - Но что бы там ни было,  возраже-
ния не может быть. Стоит подумать - и все разъяснится!"
  Уже входя в детскую, он вспомнил, что такое было то, что он  скрыл  от
себя. Это было то, что если главное  доказательство  божества  есть  его
откровение о том,что есть добро, то почему это откровение ограничивается
одною христианскою церковью? Какое отношение к  этому  откровению  имеют
верования буддистов, магометан, тоже исповедующих и делающих добро?
  Ему казалось, что у него есть ответ на этот вопрос; но он не успел еще
сам себе выразить его, как уже вошел в детскую.
  Кити стояла с засученными рукавами у ванны над полоскавшимся в ней ре-
бенком и, заслышав шаги мужа, повернув к нему лицо, улыбкой звала его  к
себе. Одною рукою она поддерживала под голову плавающего на спине и  ко-
рячившего ножонки пухлого ребенка, другою она, равномерно напрягая  мус-
кул, выжимала на него губку.
  - Ну вот, посмотри, посмотри! - сказала она,когда муж подошел к ней. -
Агафья Михайловна права. Узнает.
  Дело шло о том, что Митя с нынешнего дня, очевидно, несомненно уже уз-
навал всех своих.
  Как только Левин подошел к ванне, ему тотчас же был представлен  опыт,
и опыт вполне удался. Кухарка, нарочно для этого призванная, нагнулась к
ребенку. Он нахмурился и отрицательно замотал головой. Кити нагнулась  к
нему, - он просиял улыбкой, уперся ручками в губку  и  запрукал  губами,
производя такой довольный и странный звук, что не только Кити и няня, но
и Левин пришел в неожиданное восхищение.
  Ребенка вынули на одной руке из ванны, окатили водой, окутали  просты-
ней, вытерли и после пронзительного крика подали матери.
  - Ну, я рада, что ты начинаешь любить его, - сказала Кити мужу,  после
того как она с ребенком у груди спокойно уселась на привычном месте. - Я
очень рада. А то это меня уже начинало огорчать. Ты говорил, что  ничего
к нему не чувствуешь.
  - Нет, разве я говорил, что я не чувствую? Я только говорил, что я ра-
зочаровался.
  - Как, в нем разочаровался?
  - Не то что разочаровался в нем, а в своем чувстве; я ждал  больше.  Я
ждал, что, как сюрприз, распустится во мне  новое  приятное  чувство.  И
вдруг вместо этого - гадливость, жалость...
  Она внимательно слушала его через ребенка, надевая  на  тонкие  пальцы
кольца, которые она снимала, чтобы мыть Митю.
  - И главное, что гораздо больше страха и  жалости,  чем  удовольствия.
Нынче после этого страха во время грозы я понял, как я люблю его.
  Кити просияла улыбкой.
  - А ты очень испугался? - сказала она. -  И  я  тоже,  но  мне  теперь
больше страшно, как уж прошло. Я пойду посмотреть дуб. А как мил Катава-
сов! Да и вообще целый день было так приятно. И ты  с  Сергеем  Иванычем
так хорош, когда ты захочешь... Ну, иди к ним. А то  после  ванны  здесь
всегда жарко и пар...

                                    XIX

  Выйдя из детской и оставшись один, Левин тотчас же опять  вспомнил  ту
мысль, в которой было что-то неясно.
  Вместо того чтобы идти в гостиную, из которой слышны были  голоса,  он
остановился на террасе и, облокотившись на перила, стал смотреть на  не-
бо.
  Уже совсем стемнело, и на юге, куда он смотрел, не было туч. Тучи сто-
яли с противной стороны. Оттуда вспыхивала  молния  и  слышался  дальний
гром. Левин прислушивался к равномерно падающим с лип в  саду  каплям  и
смотрел на знакомый ему треугольник звезд и на проходящий в середине его
Млечный Путь с его разветвлением. При каждой вспышке  молнии  не  только
Млечный Путь, но и яркие звезды исчезали, но, как только  потухала  мол-
ния, опять, как будто брошенные какой-то меткой рукой, появлялись на тех
же местах.
  "Ну, что же смущает меня?" - сказал себе Левин, вперед  чувствуя,  что
разрешение его сомнений, хотя он не знает еще его, уже готово в его  ду-
ше.
  "Да, одно очевидное, несомненное проявление божества - это законы доб-
ра, которые явлены миру откровением, и которые я чувствую в  себе,  и  в
признании которых я не то что соединяюсь,  а  волею-неволею  соединен  с
другими людьми в одно общество верующих, которое называют церковью.  Ну,
а евреи, магометане, конфуцианцы, буддисты - что же они такое?  -  задал
он себе тот самый вопрос,который и казался ему опасным.
  - Неужели эти сотни миллионов людей лишены того лучшего блага, без ко-
торого жизнь не имеет смысла? - Он задумался, но тотчас же поправил  се-
бя. - Но о чем же я спрашиваю? - сказал он себе. - Я спрашиваю об  отно-
шении к божеству всех  разнообразных  верований  всего  человечества.  Я
спрашиваю об общем проявлении бога для всего мира со всеми этими  туман-
ными пятнами. Что же я делаю? Мне лично, моему сердцу открыто несомненно
знание, непостижимое разумом, а я упорно хочу разумом и словами выразить
это знание.
  Разве я не знаю, что звезды не ходят? - спросил он себя, глядя на  из-
менившую уже свое положение к высшей ветке березы яркую планету. - Но я,
глядя на движение звезд, не могу представить себе вращения  земли,  и  я
прав, говоря, что звезды ходят,
  И разве астрономы могли бы понять и вычислить что-нибудь, если бы  они
принимали в расчет все сложные разнообразные движения земли? Все  удиви-
тельные заключения их о расстояниях, весе, движениях и  возмущениях  не-
бесных тел основаны только на видимом движении светил вокруг неподвижной
земли, на том самом движении, которое теперь передо мной и которое  было
таким для миллионов людей в продолжение веков и было и будет всегда оди-
наково и всегда может быть поверено. И точно так же, как праздны и шатки
были бы заключения астрономов, не основанные на наблюдениях видимого не-
ба по отношению к одному меридиану и одному  горизонту,  так  праздны  и
шатки были бы и мои заключения, не основанные на  том  понимании  добра,
которое для всех всегда было и будет одинаково  и  которое  открыто  мне
христианством и всегда в душе моей может быть  поверено.  Вопроса  же  о
других верованиях и их отношениях к божеству я не имею права  и  возмож-
ности решить".
  - А, ты не ушел? - сказал вдруг голос Кити, шедшей тем же путем в гос-
тиную. - Что, ты ничем не расстроен? - сказала она, внимательно  вгляды-
ваясь при свете звезд в его лицо.
  Но она все-таки не рассмотрела бы  его  лица,  если  б  опять  молния,
скрывшая звезды, не осветила его. При свете молнии она  рассмотрела  все
его лицо и, увидав, что он спокоен и радостен, улыбнулась.ему.
  "Она понимает, - думал он, - она знает, о чем я думаю. Сказать ей  или
нет? Да, я скажу ей". Но в ту минуту, как он хотел  начать  говорить,она
заговорила тоже.
  - Вот что, Костя! Сделай одолжение, - сказала она, - поди в угловую  и
посмотри, как Сергею Ивановичу все устроили. Мне неловко.  Поставили  ли
новый умывальник?
  - Хорошо, я пойду непременно, - сказал Левин, вставая и целуя ее.
  "Нет, не надо говорить, - подумал он, когда она прошла вперед  его.  -
Это тайна, для меня одного нужная, важная и невыразимая словами.
  Это новое чувство не изменило меня,  не  осчастливило,  не  просветило
вдруг, как я мечтал, - так же как и чувство к  сыну.  Никакого  сюрприза
тоже не было. А вера - не вера - я не знаю, что это такое, - но  чувство
это так же незаметно вошло страданиями и твердо засело в душе.
  Так же буду сердиться на Ивана кучера, так же буду спорить, буду некс-
тати высказывать свои мысли, так же будет стена между святая святых моей
души и другими, даже женой моей, так же буду обвинять ее за свой страх и
раскаиваться в этом, так же буду не понимать разумом, зачем я молюсь,  и
буду молиться, - но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от  все-
го, что может случиться со мной, каждая минута ее - не только  не  бесс-
мысленна, как была прежде, но имеет несомненный смысл добра,  который  я
властен вложить в нее!"

                                   Конец

1873-1877