зубы.
  - Я сама давно хотела этого, - сказала она.
  - Но вы так заняты...
  - Ах, напротив, я ничем не занята, - отвечала Варенька, но в ту же ми-
нуту должна была оставить своих новых знакомых, потому что две маленькие
русские девочки, дочери больного, бежали к ней.
  - Варенька, мама зовет! - кричали они..
  И Варенька пошла за ними.

                                   XXXII

  Подробности, которые узнала княгиня о прошедшем Вареньки и об  отноше-
ниях ее к мадам Шталь и о самой мадам Шталь, были следующие.
  Мадам Шталь, про которую одни говорили, что она замучала своего  мужа,
а другие говорили, что он замучал ее своим  безнравственным  поведением,
была всегда болезненная и восторженная женщина. Когда  она  родила,  уже
разведясь с мужем, первого ребенка, ребенок этот тотчас же умер, и  род-
ные г-жи Шталь, зная ее чувствительность и боясь, чтоб это  известие  не
убило ее, подменили ей ребенка, взяв родившуюся в ту же ночь и в том  же
доме в Петербурге дочь придворного  повара.  Это  была  Варенька.  Мадам
Шталь узнала впоследствии, что Варенька была не ее дочь,  но  продолжала
ее воспитывать, тем более что очень скоро после этого родных у  Вареньки
никого не осталось.
  Мадам Шталь уже более десяти лет безвыездно жила за границей  на  юге,
никогда не вставая с постели. И одни говорили, что мадам  Шталь  сделала
себе общественное положение добродетельной,  высокорелигиозной  женщины;
другие говорили, что она была в душе то самое высоконравственное сущест-
во, жившее только для добра ближнего, каким она представлялась. Никто не
знал, какой она религии - католической, протестантской или православной;
но одно было несомненно - она находилась в  дружеских  связях  с  самыми
высшими лицами всех церквей и исповеданий.
  Варенька жила с нею постоянно за  границей,  и  все,  кто  знал  мадам
Шталь, знали и любили m-lle Вареньку, как все ее звали.
  Узнав все эти подробности, княгиня не нашла ничего предосудительного в
сближении своей дочери с Варенькой, тем более что Варенька имела  манеры
и воспитание самые хорошие: отлично говорила по-французски и по-английс-
ки, а главное - передала от г-жи Шталь сожаление, что она по болезни ли-
шена удовольствия познакомиться с княгиней.
  Познакомившись с Варенькой, Кити все более и более  прельщалась  своим
другом и с каждым днем находила в ней новые достоинства.
  Княгиня, услыхав о том, что Варенька хорошо поет, вопросила ее  прийти
к ним петь вечером.
  - Кити играет, и у нас есть фортепьяно, нехорошее, правда, но  вы  нам
доставите большое удовольствие, - сказала  княгиня  с  своею  притворною
улыбкой, которая особенно неприятна была теперь Кити, потому что она за-
метила, что Вареньке не хотелось петь. Но Варенька, однако, пришла вече-
ром и принесла с собой тетрадь нот. Княгиня пригласила Марью  Евгеньевну
с дочерью и полковника.
  Варенька казалась совершенно равнодушною к тому, что тут были незнако-
мые ей лица, и тотчас же подошла к фортепьяно. Она не умела себе  акком-
панировать, но прекрасно читала ноты голосом. Кити, хорошо игравшая, ак-
компанировала ей.
  - У вас необыкновенный талант, - сказала ей княгиня  после  того,  как
Варенька прекрасно спела первую пиесу.
  Марья Евгеньевна с дочерью благодарили и хвалили ее.
  - Посмотрите, - сказал полковник, глядя в окно, - какая публика собра-
лась вас слушать. - Действительно, под окнами собралась довольно большая
толпа.
  - Я очень рада, что это доставляет вам удовольствие, - просто отвечала
Варенька.
  Кити с гордостью смотрела на своего друга. Она восхищалась  и  ее  ис-
кусством, и ее голосом, и ее лицом, но более всего восхищалась ее  мане-
рой, тем, что Варенька, очевидно, ничего не думала о своем пении и  была
совершенно равнодушна к похвалам; она как будто спрашивала только: нужно
ли еще петь, или довольно?
  "Если б это была я, - думала про себя Кити, - как бы я гордилась этим!
Как бы я радовалась, глядя на эту толпу под окнами! А ей совершенно  все
равно. Ее побуждает только желание не отказать и сделать приятное maman.
Что же в ней есть? Что дает ей эту силу пренебрегать всем, быть  незави-
симо спокойною? Как бы я желала это знать и научиться от нее  этому",  -
вглядываясь в это спокойное лицо, думала  Кити.  Княгиня  попросила  Ва-
реньку спеть еще, и Варенька спела другую пиесу так же ровно,  отчетливо
и хорошо, прямо стоя у фортепьяно и отбивая  по  ним  такт  своею  худою
смуглою рукой.
  Следующая затем в тетради пиеса была италиянская песня.  Кити  сыграла
прелюдию и оглянулась на Вареньку.
  - Пропустим эту, - сказала Варенька покраснев. Кити испуганно и вопро-
сительно остановила свои глаза на лице Вареньки.
  - Ну, другое, - поспешно сказала она, перевертывая листы и  тотчас  же
поняв, что с этою пиесой было соединено что-то.
  - Нет, - отвечала Варенька, положив свою руку на ноты  и  улыбаясь,  -
нет, споемте это. - И она спела это так же спокойно, холодно  и  хорошо,
как и прежде.
  Когда она кончила, все опять благодарили ее и пошли пить чай.  Кити  с
Варенькой вышли в садик, бывший подле дома.
  - Правда, что у вас соединено какое-то воспоминание с этой  песней?  -
сказала Кити. - Вы не говорите, - поспешно прибавила она, - только  ска-
жите - правда?
  - Нет, отчего? Я скажу, - просто сказала Варенька и, не дожидаясь  от-
вета, продолжала: - Да, это воспоминание, и было тяжелое когда-то. Я лю-
била одного человека. Эту вещь я пела ему.
  Кити с открытыми большими глазами  молча,  умиленно  смотрела  на  Ва-
реньку.
  - Я любила его, и он любил меня; но его мать не хотела, и  он  женился
на другой. Он теперь живет недалеко от нас, и я иногда вижу его.  Вы  не
думали, что у меня тоже был роман? - сказала она, и в красивом  лице  ее
чуть брезжил тот огонек, который, Кити чувствовала, когда-то освещал  ее
всю.
  - Как не думала? Если б я была мужчина, я бы не могла  любить  никого,
после того как узнала вас. Я только не понимаю, как он мог в угоду мате-
ри забыть вас и сделать вас несчастною; у него не было сердца.
  - О нет, он очень хороший человек, и я не несчастна; напротив, я очень
счастлива. Ну, так не будем больше петь нынче? - прибавила она,  направ-
ляясь к дому.
  - Как вы хороши, как вы хороши!- вскрикнула Кити и, остановив ее,  по-
целовала. - Если б я хоть немножко могла быть похожа на вас!
  - Зачем вам быть на кого-нибудь похожей? Вы хороши,  как  вы  есть,  -
улыбаясь своею кроткою и усталою улыбкой, сказала Варенька.
  - Нет, я совсем не хороша. Ну, скажите мне... Постойте,  посидимте,  -
сказала Кити, усаживая ее опять на скамейку подле себя. - Скажите,  неу-
жели не оскорбительно думать, что человек пренебрег вашею  любовью,  что
он не хотел?..
  - Да он не пренебрег; я верю, что он любил меня, но  он  был  покорный
сын...
  - Да, но если б он не по воле матери, а просто, сам?.. - говорила  Ки-
ти, чувствуя, что она выдала свою тайну и что лицо ее, горящее  румянцем
стыда, уже изобличило ее.
  - Тогда бы он дурно поступил, и я бы не жалела  его,  -  отвечала  Ва-
ренька, очевидно поняв, что дело идет уже не о ней, а о Кити.
  - Но оскорбление? - сказала Кити. - Оскорбления нельзя забыть,  нельзя
забыть, - говорила она, вспоминая свой взгляд на последнем бале, во вре-
мя остановки музыки.
  - В чем же оскорбление? Ведь вы не поступили дурно?
  - Хуже, чем дурно, - стыдно.
  Варенька покачала головой и положила свою руку на руку Кити.
  - Да в чем же стыдно? - сказала она. - Ведь вы не могли сказать  чело-
веку, который равнодушен к вам, что вы его любите?
  - Разумеется, нет; я никогда не сказала ни одного слова, но  он  знал.
Нет, нет, есть взгляды, есть манеры. Я буду сто лет жить, не забуду.
  - Так что ж? Я не понимаю. Дело в том, любите ли вы  его  теперь,  или
нет, - сказала Варенька, называя все по имени.
  - Я ненавижу его; я не могу простить себе.
  - Так что ж?
  - Стыд, оскорбление.
  - Ах, если бы все так были, как вы, чувствительны, - сказала Варенька.
- Нет девушки, которая бы не испытала этого. И все это так неважно.
  - А что же важно? - спросила Кити, с любопытным удивлением вглядываясь
в ее лицо.
  - Ах, многое важно, - улыбаясь, сказала Варенька.
  - Да что же?
  - Ах, многое важнее, - отвечала Варенька, не зная что  сказать.  Но  в
это время из окна послышался голос княгини:
  - Кити, свежо! Или шаль возьми, или иди в комнаты.
  - Правда, пора! - сказала Варенька, вставая.  Мне  еще  надо  зайти  к
madame Berthe; она меня просила.
  Кити держала ее за руку и с страстным любопытством и мольбой спрашива-
ла ее взглядом: "Что же, что же это самое важное, что  дает  такое  спо-
койствие? Вы знаете, скажите мне!" Но Варенька не понимала даже того,  о
чем спрашивал ее взгляд Кити. Она помнила только том, что ей нынче нужно
еще зайти к m-me Вerthe и поспеть домой к чаю maman, к двенадцати часам.
Она вошла в комнаты, собрала ноты и,  простившись  со  всеми,  собралась
уходить.
  - Позвольте, я провожу вас, - сказал полковник.
  - Да как же одной идти теперь ночью? - подтвердила княгиня. - Я  пошлю
хоть Парашу.
  Кити видела, что Варенька с трудом удерживала улыбку при  словах,  что
ее нужно провожать.
  - Нет, я всегда хожу одна, и никогда со мной ничего не бывает, -  ска-
зала она, взяв шляпу. И, поцеловав еще раз Кити и так и не  сказав,  что
было важно, бодрым шагом, с нотами под мышкой, скрылась в полутьме  лет-
ней ночи, унося с собой свою тайну о том, что важно и что  дает  ей  это
завидное спокойствие и достоинство.

                                   XXXIII

  Кити познакомилась и с г-жою Шталь, и знакомство это вместе с  дружбою
к Вареньке не только имело на нее сильное влияние, но утешало  ее  в  ее
горе. Она нашла это утешение в том, что ей  благодаря  этому  знакомству
открылся совершенно новый мир, не имеющий ничего общего с ее  прошедшим,
мир возвышенный, прекрасный, с высоты которого можно было спокойно смот-
реть на это прошедшее. Ей открылось то, что, кроме жизни  инстинктивной,
которой до сих пор отдавалась Кити, была жизнь духовная. Жизнь эта  отк-
рывалась религией, но религией, не имеющею ничего общего с тою,  которую
с детства знала Кити и  которая  выражалась  в  обедне  и  всенощной  во
Вдовьем Доме, где можно было встретить знакомых, и в изучении с батюшкой
наизусть славянских текстов; это была религия возвышенная, таинственная,
связанная с рядом прекрасных мыслей и чувств, в которую не только  можно
было верить, потому что так велено, но которую можно было любить.
  Кити узнала все это не из слов. Мадам Шталь говорила с Кити, как с ми-
лым ребенком, на которого любуешься, как на воспоминание своей  молодос-
ти, и только один раз упомянула о том, что во всех людских горестях уте-
шение дает лишь любовь и вера и что для сострадания  к  нам  Христа  нет
ничтожных горестей, и тотчас же перевела разговор на другое. Но  Кити  в
каждом ее движении, в каждом слове, в каждом небесном, как называла  Ки-
ти, взгляде ее, в особенности во всей истории ее жизни, которую она зна-
ла чрез Вареньку, во всем узнавала то, "что было важно" и  чего  она  до
сих пор не знала.
  Но как ни возвышен был характер мадам Шталь, как ни трогательна вся ее
история, как ни возвышенна и нежна ее речь, Кити  невольно  подметила  в
ней такие черты, которые смущали ее. Она заметила, что, расспрашивая про
ее родных, мадам Шталь улыбнулась презрительно, что было противно  хрис-
тианской доброте. Заметила еще, что, когда она застала у нее  католичес-
кого священника, мадам Шталь старательно держала свое лицо в тени абажу-
ра и особенно улыбалась. Как ни ничтожны были  эти  два  замечания,  они
смущали ее, и она сомневалась в мадам Шталь. Но зато Варенька, одинокая,
без родных, без друзей, с грустным разочарованием, ничего  не  желавшая,
ничего не жалевшая, была тем самым совершенством, о котором только  поз-
воляла себе мечтать Кити. На Вареньке она поняла, что стоило только  за-
быть себя и любить других, и будешь спокойна, счастлива прекрасна. И та-
кою хотела быть Кити. Поняв теперь ясно, что было самое важное, Кити  не
удовольствовалась тем, чтобы восхищаться этим, но тотчас же  всею  душою
отдалась этой новой, открывшейся ей жизни. По рассказам Вареньки о  том,
что делала мадам Шталь и другие, кого она называла, Кити  уже  составила
себе счастливый план будущей жизни. Она так же, как  и  племянница  г-жи
Шталь, Aline, про которую ей много рассказывала Варенька, будет, где  бы
ни жила, отыскивать несчастных,  помогать  и  сколько  можно,  раздавать
Евангелие, читать Евангелие больным, преступникам, умирающим. Мысль чте-
ния Евангелия преступникам, как это делала Aline, особенно прельщала Ки-
ти. Но все это были тайные мечты, которые Кити не высказывала ни матери,
ни Вареньке.
  Впрочем, в ожидании поры исполнять в больших размерах свои планы, Кити
и теперь, на водах, где было столько больных и несчастных,  легко  нашла
случай прилагать свои новые правила, подражая Вареньке.
  Сначала княгиня замечала только, что Кити находится под сильным  влия-
нием своего engouement, как она называла, к госпоже Шталь и в особеннос-
ти к Вареньке. Она видела, что Кити не только подражает  Вареньке  в  ее
деятельности, но невольно подражает ей в ее манере  ходить,  говорить  и
мигать глазами. Но потом княгиня заметила, что в дочери,  независимо  от
этого очарования, совершается какой-то серьезный душевный переворот.
  Княгиня видела, что Кити читает по вечерам французское евангелие,  ко-
торое ей подарила госпожа Шталь, чего она прежде не делала; что она  из-
бегает светских знакомых и сходится с больными, находившимися под покро-
вительством Вареньки, и в особенности с одним бедным семейством больного
живописца Петрова. Кити, очевидно, гордилась тем, что исполняла  в  этом
семействе обязанности сестры милосердия. Все это было хорошо, и  княгиня
ничего не имела против этого, тем более что жена Петрова была вполне по-
рядочная женщина и что принцесса, заметившая деятельность Кити,  хвалила
ее, называя ангелом-утешителем. Все это было бы очень хорошо, если бы не
было излишества. А княгиня видела, что дочь ее впадает в крайность,  что
она и говорила ей.

  - Il ne faut jamais rien outrer , - говорила она ей.
  Но дочь ничего ей не отвечала; она только думала в  душе,  что  нельзя
говорить об излишестве в деле христианства. Какое же  может  быть  изли-
шество в следовании учению, в котором  велено  подставить  другую  щеку,
когда ударят по одной, и отдать рубашку, когда снимают кафтан? Но княги-
не не нравилось это излишество, и еще более не нравилось  то,  что,  она
чувствовала, Кити не хотела открыть ей всю свою душу. Действительно, Ки-
ти таила от матери свои новые взгляды и чувства. Она таила их не потому,
чтоб она не уважала, не любила свою мать, но только потому, что это была
ее мать. Она всякому открыла бы их скорее, чем матери.
  - Что-то давно Анна Павловна не была у нас, - сказала раз княгиня  про
Петрову. - Я звала ее. А она что-то как будто недовольна.
  - Нет, я не заметила, maman, - вспыхнув, сказала Кити.
  - Ты давно не была у них?
  - Мы завтра собираемся сделать прогулку в горы, - отвечала Кити.
  - Что же, поезжайте, - отвечала княгиня, вглядываясь в смущенное  лицо
дочери и стараясь угадать причину ее смущения.
  В этот же день Варенька пришла обедать и сообщила, что  Анна  Павловна
раздумала ехать завтра в горы.. И княгиня заметила, что Кити опять  пок-
раснела.
  - Кити, не было ли у тебя чего-нибудь неприятного с Петровыми? -  ска-
зала княгиня, когда они остались одни. - Отчего она перестала  присылать
детей и ходить к нам?
  Кити отвечала, что ничего не было между ними и что она  решительно  не
понимает, почему Анна Павловна как будто недовольна  ею.  Кити  ответила
совершенную правду. Она не знала причины перемены к себе Анны  Павловны,
но догадывалась. Она догадывалась в такой вещи,  которую  она  не  могла
сказать матери, которой она не говорила и себе. Это была одна из тех ве-
щей которые знаешь, но которые  нельзя  сказать  даже  самой  себе;  так
страшно и постыдно ошибиться.
  Опять и опять перебирала она в своем воспоминании все отношения свои к
этому семейству. Она вспоминала наивную радость, выражавшуюся на круглом
добродушном лице Анны Павловны при их встречах; вспоминала их тайные пе-
реговоры о больном, заговоры о том, чтоб отвлечь его от работы,  которая
была ему запрещена, увести его гулять; привязанность  меньшого  мальчика
называвшего ее "моя Кити", не хотевшего без нее ложиться спать. Как  все
было хорошо! Потом она вспомнила худую-худую фигуру Петрова с его  длин-
ною шеей, в его коричневом сюртуке; его редкие вьющиеся волосы, вопроси-
тельные, страшные в первое время для Кити голубые глаза и его  болезнен-
ные старания казаться бодрым и оживленным в ее присутствии. Она  вспоми-
нала свое усилие в первое время, чтобы  преодолеть  отвращение,  которое
она испытывала к нему, как и ко всем чахоточным, и старания, с  которыми
она придумывала, что сказать ему. Она вспоминала этот робкий,  умиленный
взгляд, которым он смотрел на нее, и странное чувство сострадания и  не-
ловкости и потом сознания своей добродетельности, которое она испытывала
при этом. Как все это было хорошо! Но все это было первое время.  Теперь
же, несколько дней тому назад, все вдруг испортилось.  Анна  Павловна  с
притворной любезностью встречала Кити и не переставая наблюдала ее и му-
жа.
  Неужели эта трогательная радость его при ее приближении была  причиной
охлаждения Анны Павловны?
  "Да, - вспоминала она, - что-то было ненатуральное в Анне  Павловне  и
совсем непохожее на ее доброту, когда она третьего дня с досадой  сказа-
ла: "Вот, все дожидался вас, не хотел без вас пить  кофе,  хотя  ослабел
ужасно".
  "Да, может быть, и это неприятно ей было, когда я подала ему плед. Все
это так просто, но он так неловко это принял, так долго благодарил,  что
и мне стало неловко. И потом этот портрет мой,  который  он  так  хорошо
сделал. А главное - этот взгляд, смущенный и нежный! Да, да, это так!- с
ужасом повторила себе Кити. - Нет, это не может, не должно быть! Он  так
жалок!" - говорила она себе вслед за этим.
  Это сомнение отравляло прелесть ее новой жизни.

                                   XXXIV

  Уже перед концом курса вод князь Щербацкий, ездивший после Карлсбада в
Баден и Киссинген к русским знакомым набраться русского духа, как он го-
ворил, вернулся к своим.
  Взгляды князя и княгини на заграничную жизнь были совершенно  противо-
положные. Княгиня находила все прекрасным и, несмотря  на  свое  твердое
положение в русском обществе, старалась за границей  походить  на  евро-
пейскую даму, чем она не была, - потому что она была русская барыня, - и
потому притворялась, что ей было отчасти неловко.  Князь  же,  напротив,
находил за границей все скверным, тяготился европейской жизнью, держался
своих русских привычек и нарочно старался выказывать  себя  за  границей
менее европейцем, чем он был в действительности.
  Князь вернулся похудевший, с обвислыми мешками кожи на щеках, но в са-
мом веселом расположении духа. Веселое расположение его  еще  усилилось,
когда он увидал Кити совершенно поправившуюся. Известие о дружбе Кити  с
госпожой Шталь и Варенькой и переданные княгиней наблюдения над какой-то
переменой, происшедшей в Кити, смутили князя и возбудили в  нем  обычное
чувство ревности ко всему, что увлекало его дочь помимо  его,  и  страх,
чтобы дочь не ушла из-под его влияния в какие-нибудь недоступные ему об-
ласти. Но эти неприятные известия потонули в том море добродушия и весе-
лости, которые всегда были в нем и особенно усилились карлсбадскими  во-
дами.
  На другой день по своем приезде князь в своем длинном пальто, со свои-
ми русскими морщинами и одутловатыми  щеками,  подпертыми  крахмаленными
воротничками, в самом веселом расположении духа пошел с дочерью на воды.
  Утро было прекрасное; опрятные, веселые дома с садиками, вид красноли-
цых, краснорук