ейчас приду, maman, - прибавил он, обертываясь в дверях.
  Когда он возвратился через несколько минут, Степан Аркадьич уже разго-
варивал с графиней о новой певице, а графиня нетерпеливо оглядывалась на
дверь, ожидая сына.
  - Теперь пойдемте, - сказал Вронский, входя. Они вместе вышли.  Вронс-
кий шел впереди с матерью. Сзади шла Каренина - с  братом.  У  выхода  к
Вронскому подошел догнавший его начальник станции.
  - Вы передали моему помощнику двести рублей.  Потрудитесь  обозначить,
кому вы назначаете их?
  - Вдове, - сказал Вронский, пожимая плечами. - Я  не  понимаю,  о  чем
спрашивать.
  - Вы дали? - крикнул сзади Облонский и, прижав руку сестры, прибавил:-
Очень мило, очень мило! Не правда ли, славный малый? Мое почтение,  гра-
финя.
  И он с сестрой остановились, отыскивая ее девушку.
  Когда они вышли, карета Вронских уже отъехала. Выходившие люди все еще
переговаривались о том, что случилось.
  - Вот смерть-то ужасная!- сказал какой-то господин,  проходя  мимо.  -
Говорят, на два куска.
  - Я думаю, напротив, самая легкая, мгновенная, - заметил другой.
  - Как это не примут мер, - говорил третий.
  Каренина села в карету, и Степан Аркадьич с удивлением увидал, что гу-
бы ее дрожат и она с трудом удерживает слезы.
  - Что с тобой, Анна? - спросил он, когда они  отъехали  несколько  сот
сажен.
  - Дурное предзнаменование, - сказала она.
  - Какие пустяки!- сказал Степан Аркадьич. - Ты приехала, это  главное.
Ты не можешь представить себе, как я надеюсь на тебя.
  - А ты давно знаешь Вронского? - спросила она.
  - Да. Ты знаешь, мы надеемся, что он женится на Кити.
  - Да? - тихо сказала Анна. - Ну, теперь давай говорить о тебе, -  при-
бавила она, встряхивая головой,  как  будто  хотела  физически  отогнать
что-то лишнее и мешавшее ей. - Давай говорить о твоих делах.. Я получила
твое письмо и вот приехала.
  - Да, вся надежда на тебя, - сказал Степан Аркадьич.
  - Ну, расскажи мне все.
  И Степан Аркадьич стал рассказывать.
  Подъехав к дому, Облонский высадил сестру, вздохнул, пожал ее  руку  и
отправился в присутствие..

                                    XIX

  Когда Анна вошла в комнату, Долли сидела в маленькой гостиной с  бело-
головым пухлым мальчиком, уж теперь похожим на отца, и слушала его  урок
из французского чтения. Мальчик читал, вертя в руке и стараясь  оторвать
чуть державшуюся пуговицу курточки. Мать несколько раз отнимала руку, но
пухлая ручонка опять бралась за пуговицу. Мать оторвала пуговицу и поло-
жила ее в карман.
  - Успокой руки, Гриша, - сказала она и опять взялась за  свое  одеяло,
давнишнюю работу, за которую она всегда бралась в тяжелые минуты, и  те-
перь вязала нервно, закидывая пальцем и считая петли. Хотя она и  велела
вчера сказать мужу, что ей дела нет до того, приедет или не приедет  его
сестра, она все приготовила к ее приезду и с волнением ждала золовку.
  Долли была убита своим горем, вся поглощена им.  Однако  она  помнила,
что Анна, золовка, была жена одного из важнейших лиц в Петербурге и  пе-
тербургская grande dame. И благодаря этому обстоятельству она не  испол-
нила сказанного мужу, то есть не забыла, что приедет золовка. "Да, нако-
нец, Анна ни в чем не виновата, - думала Долли. - Я о ней ничего,  кроме
самого хорошего, не знаю, и в отношении к себе я видела  от  нее  только
ласку и дружбу". Правда, сколько она могла запомнить свое впечатление  в
Петербурге у Карениных, ей не нравился самый дом их; что-то было фальши-
вое во всем складе их семейного быта. "Но за  что  же  я  не  приму  ее?
Только бы не вздумала она утешать меня!- думала Долли. - Все утешения, и
увещания, и прощения христианские - все это я уж тысячу раз  передумала,
и все это не годится".
  Все эти дни Долли была одна с детьми. Говорить о своем горе она не хо-
тела, а с этим горем на душе говорить о постороннем она  не  могла.  Она
знала, что, так или иначе, она Анне выскажет все, и то ее радовала мысль
о том, как она выскажет, то злила необходимость говорить о своем  униже-
нии с ней, его сестрой, и слышать от нее готовые фразы увещания и утеше-
ния.
  Она, как часто бывает, глядя на часы, ждала ее каждую минуту и пропус-
тила именно ту, когда гостья приехала, так что не слыхала звонка.
  Услыхав шум платья и легких шагов уже в дверях, она оглянулась,  и  на
измученном лице ее невольно выразилось  не  радость,  а  удивление.  Она
встала и обняла золовку.
  - Как, уж приехала? - сказала она, целуя ее.
  - Долли, как я рада тебя видеть!
  - И я рада, - слабо улыбаясь и стараясь по выражению лица Анны узнать,
знает ли она, сказала Долли. "Верно, знает", - подумала она, заметив со-
болезнование на лице Анны. - Ну, пойдем, я тебя проведу в твою  комнату,
- продолжала она, стараясь отдалить сколько возможно минуту объяснения.
  - Это Гриша? Боже мой, как он вырос!- сказала Анна и,  поцеловав  его,
не спуская глаз с Долли, остановилась и покраснела. - Нет, позволь нику-
да не ходить.
  Она сняла платок, шляпу и, зацепив ею за  прядь  своих  черных,  везде
вьющихся волос, мотая головой, отцепляла волоса.
  - А ты сияешь счастьем и здоровьем!- сказала Долли почти с завистью.
  - Я?.. Да, - сказала Анна. - Боже мой, Таня! Ровесница Сереже моему, -
прибавила она, обращаясь ко вбежавшей девочке. Она взяла ее  на  руки  и
поцеловала. - Прелестная девочка, прелесть! Покажи же мне всех.
  Она называла их и припоминала не только имена, но года, месяцы, харак-
теры, болезни всех детей, и Долли не могла не оценить этого.
  - Ну, так пойдем к ним, - сказала она. - Вася спит теперь, жалко.
  Осмотрев детей, они сели, уже одни, в гостиной, пред кофеем. Анна взя-
лась за поднос и потом отодвинула его.
  - Долли, - сказала она, - он говорил мне.
  Долли холодно посмотрела  на  Анну.  Она  ждала  теперь  притворно-со-
чувственных фраз; но Анна ничего такого не сказала.
  - Долли, милая!- сказала она, - я не хочу ни говорить тебе за него, ни
утешать; это нельзя. Но, душенька, мне просто жалко, жалко тебя всею ду-
шой!
  Из-за густых ресниц ее блестящих глаз вдруг показались слезы. Она  пе-
ресела ближе к невестке и взяла ее руку своею энергическою маленькою ру-
кой. Долли не отстранилась, но лицо ее не изменяло своего сухого выраже-
ния. Она сказала:
  - Утешить меня нельзя. Все потеряно после того, что было, все пропало!
  И как только она сказала это, выражение лица ее вдруг смягчилось. Анна
подняла сухую, худую руку Долли, поцеловала ее и сказала:
  - Но, Долли, что же делать, что же делать? Как лучше поступить в  этом
ужасном положении? - вот о чем надо подумать.
  - Все кончено, и больше ничего, - сказала Долли. - И хуже всего то, ты
пойми, что я не могу его бросить; дети, я связана. А с ним жить я не мо-
гу, мне мука видеть его.
  - Долли, голубчик, он говорил мне, но я от тебя  хочу  слышать,  скажи
мне все.
  Долли посмотрела на нее вопросительно.
  Участие и любовь непритворные видны были на лице Анны.
  - Изволь, - вдруг сказала она. - Но я скажу сначала. Ты знаешь, как  я
вышла замуж. Я с воспитанием maman не только была  невинна,  но  я  была
глупа Я ничего не знала. Говорят, я знаю, мужья рассказывают женам своим
прежнюю жизнь, но Стива... - она поправилась, - Степан  Аркадьич  ничего
не сказал мне. Ты не поверишь, но я до сих пор думала, что я одна женщи-
на, которую он знал. Так я жила восемь лет. Ты пойми, что я не только не
подозревала неверности, но что я считала это невозможным, и тут,  предс-
тавь себе, с такими понятиями узнать вдруг весь ужас, всю гадость...  Ты
пойми меня. Быть уверенной вполне в своем счастии, и вдруг... -  продол-
жала Долли, удерживая рыданья, - и получить письмо... письмо его к своей
любовнице, к моей гувернантке. Нет, это слишком ужасно! -  Она  поспешно
вынула платок и закрыла им лицо. - Я понимаю еще увлечение, - продолжала
она, помолчав, - но обдуманно, хитро обманывать меня... с кем же?.. Про-
должать быть моим мужем вместе с нею... это ужасно!  Ты  не  можешь  по-
нять...
  - О нет, я понимаю! Понимаю, милая Долли, понимаю,  -  говорила  Анна,
пожимая ее руку.
  - И ты думаешь, что он понимает весь ужас моего положения? - продолжа-
ла Долли. - Нисколько! Он счастлив и доволен.
  - О нет! - быстро перебила Анна. - Он жалок, он убит раскаяньем...
  - Способен ли он к раскаянью? - перебила Долли, внимательно  вглядыва-
ясь в лицо золовки.
  - Да, я его знаю. Я не могла без жалости смотреть на него. Мы его  обе
знаем. Он добр, но он горд, а теперь так унижен. Главное, что меня  тро-
нуло (и тут Анна угадала главное, что могло тронуть Долли)... - его  му-
чают две вещи: то, что ему стыдно детей, и то, что он, любя тебя...  да,
да, любя больше всего на свете, -. поспешно перебила она хотевшую возра-
жать Долли, - сделал тебе больно, убил тебя. "Нет, нет, она не простит",
- все говорит он.
  Долли задумчиво смотрела мимо золовки, слушая ее слова.
  - Да, я понимаю, что положение его ужасно; виноватому хуже, чем невин-
ному, - сказала она, - если он чувствует, что от вины его все несчастие.
Но как же простить, как мне опять быть его женою после нее? Мне  жить  с
ним теперь будет мученье, именно потому, что я люблю свою прошедшую  лю-
бовь к нему...
  И рыдания перервали ее слова,
  Но как будто нарочно, каждый раз, как  она  смягчалась,  она  начинала
опять говорить о том, что раздражало ее.
  - Она ведь молода, ведь она красива, - продолжала она. - Ты  понимаешь
ли, Анна, что у меня моя молодость, красота взяты кем? Им и его  детьми.
Я отслужила ему, и на этой службе ушло все мое, и ему теперь,  разумеет-
ся, свежее пошлое существо приятнее. Они, верно,  говорили  между  собою
обо мне или, еще хуже, умалчивали, - ты понимаешь?  -  Опять  ненавистью
зажглись ее глаза. - И после этого он будет говорить мне... Что ж, я бу-
ду верить ему? Никогда. Нет, уж кончено все, все,  что  составляло  уте-
шенье, награду труда, мук... Ты поверишь ли? я сейчас учила Гришу: преж-
де это бывало радость, теперь мученье. Зачем я стараюсь, тружусь?  Зачем
дети? Ужасно то, что вдруг душа моя перевернулась и вместо  любви,  неж-
ности у меня к нему одна злоба, да, злоба. Я бы убила его и...
  - Душенька, Долли, я понимаю, но не мучь себя. Ты так оскорблена,  так
возбуждена, что ты многое видишь не так.
  Долли затихла, и они минуты две помолчали.
  - Что делать, подумай, Анна, помоги. Я все передумала и ничего не  ви-
жу.
  Анна ничего не могла придумать, но сердце ее прямо отзывалось на  каж-
дое слово, на каждое выражение лица невестки.
  - Я одно скажу, - начала Анна, - я его сестра, я  знаю  его  характер,
эту способность все, все забыть (она сделала жест пред лбом),  эту  спо-
собность полного увлечения, но зато и полного раскаяния. Он не верит, не
понимает теперь, как он мог сделать то, что сделал.
  - Нет, он понимает, он понимал!- перебила Долли. - Но я...  ты.забыва-
ешь меня... разве мне легче?
  - Постой. Когда он говорил мне, признаюсь тебе, я не понимала еще все-
го ужаса твоего положения. Я видела только его и то, что семья расстрое-
на; мне его жалко было, но, поговорив с тобой, я, как женщина, вижу дру-
гое; я вижу твои страдания, и мне, не могу тебе сказать, как жаль  тебя!
Но, Долли, душенька, я понимаю твои страдания вполне, только одного я не
знаю: я не знаю... я не знаю, насколько в душе твоей есть  еще  любви  к
нему. Это ты знаешь, - настолько ли есть, чтобы можно было простить. Ес-
ли есть, то прости!
  - Нет, - начала Долли; но Анна прервала ее, целуя еще раз ее руку.
  - Я больше тебя знаю свет, - сказала она. - Я  знаю  этих  людей,  как
Стива, как они смотрят на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об  те-
бе. Этого не было. Эти люди делают неверности, но свой домашний  очаг  и
жена - это для них святыня. Как-то у них эти женщины остаются в  презре-
нии и не мешают семье. Они какую-то черту  проводят  непроходимую  между
семьей и этим. Я этого не понимаю, но это так.
  - Да, но он целовал ее...
  - Долли, постой, душенька. Я видела Стиву, когда он был влюблен в  те-
бя. Я помню это время, когда он приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе,
и какая поэзия и высота была ты для него, и я знаю, что чем больше он  с
тобой жил, тем выше ты для него становилась. Ведь мы  смеялись,  бывало,
над ним, что он к каждому слову прибавлял: "Долли удивительная женщина".
Ты для него божество всегда была и осталась, а  это  увлечение  не  души
его...
  - Но если это увлечение повторится?
  - Оно не может, как я понимаю....
  - Да, но ты простила бы?
  - Не знаю, не могу судить... Нет, могу, - сказала  Анна,  подумав;  и,
уловив мыслью положение и свесив его на внутренних весах,  прибавила:  -
Нет, могу, могу, могу. Да, я простила бы. Я не была бы тою  же,  да,  но
простила бы, и так простила бы, как будто этого не было, совсем не было.
  - Ну, разумеется, - быстро прервала Долли, как будто она говорила  то,
что не раз думала, - иначе бы это не было прощение.  Если  простить,  то
совсем, совсем. Ну, пойдем, я тебя проведу в  твою  комнату,  -  сказала
она, вставая, и по дороге Долли обняла Анну. - Милая моя,  как  я  рада,
что ты приехала. Мне легче, гораздо легче стало.

                                     XX

  Весь день этот Анна провела дома, то есть у Облонских, и не  принимала
никого, так как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии,
приезжали в этот же день. Анна все утро провела с Долли и с детьми.  Она
только послала записочку к брату, чтоб он непременно обедал дома.  "При-
езжай, бог милостив", - писала она.
  Облонский обедал дома; разговор был общий, и жена говорила с ним,  на-
зывая его "ты", чего прежде не было. В отношениях мужа с  женой  остава-
лась та же отчужденность, но уже не было речи о разлуке,  и  Степан  Ар-
кадьич видел возможность объяснения и примирения.
  Тотчас после обеда приехала Кити. Она знала Анну Аркадьевну, но  очень
мало, и ехала теперь к сестре не без страху пред тем, как ее примет  эта
петербургская светская дама, которую все так хвалили. Но она понравилась
Анне Аркадьевне, - это она увидела сейчас. Анна, очевидно, любовалась ее
красотою и молодостью, и не успела Кити опомниться, как она уже чувство-
вала себя не только под ее влиянием, но чувствовала  себя  влюбленною  в
нее, как способны влюбляться молодые девушки в замужних и  старших  дам.
Анна непохожа была на светскую даму или на мать восьмилетнего  сына,  но
скорее походила бы на двадцатилетнюю девушку по гибкости движений,  све-
жести и установившемуся на ее лице оживлению, выбивавшему то  в  улыбку,
то во взгляд, если бы не серьезное, иногда грустное выражение  ее  глаз,
которое поражало и притягивало к себе Кити. Кити чувствовала,  что  Анна
была совершенно проста и ничего не скрывала, но что в ней был другой ка-
кой-то, высший мир недоступных для нее интересов, сложных и поэтических.
  После обеда, когда Долли вышла в свою комнату, Анна  быстро  встала  и
подошла к брату, который закуривал сигару.
  - Стива, - сказала она ему, весело подмигивая, крестя его  и  указывая
на дверь глазами. - Иди, и помогай тебе бог.
  Он бросил сигару, поняв ее, и скрылся за дверью.
  Когда Степан Аркадьич ушел, она вернулась на диван, где  сидела  окру-
женная детьми. Оттого ли, что дети видели, что мама любила эту тетю, или
оттого, что они сами чувствовали в ней особенную  прелесть,  но  старшие
два, а за ними и меньшие, как это часто бывает с детьми,  еще  до  обеда
прилипли к новой тете и не отходили от нее.  И  между  ними  составилось
что-то вроде игры, стоящей в том, чтобы как можно ближе сидеть подле те-
ти, дотрагиваться до нее, держать ее маленькую руку, целовать ее, играть
с ее кольцом или хоть дотрагиваться до оборки ее платья.
  - Ну, ну, как мы прежде сидели, - сказала Анна Аркадьевна,  садясь  на
свое место.
  И опять Гриша подсунул голову под ее руку и прислонился головой  к  ее
платью и засиял гордостью и счастьем.
  - Так теперь когда же бал? - обратилась она к Кити.
  - На будущей неделе, и прекрасный бал. Один из тех балов,  на  которых
всегда весело.
  - А есть такие, где всегда весело? - с нежною насмешкой сказала Анна.
  - Странно, но есть. У Бобрищевых всегда весело, у Никитиных тоже, а  у
Мешковых всегда скучно. Вы разве не замечали?
  - Нет, душа моя, для меня уж нет таких балов, где  весело,  -  сказала
Анна, и Кити увидела в ее глазах тот особенный мир, который  ей  не  был
открыт. - Для меня есть такие, на которых менее трудно и скучно...
  - Как может быть вам скучно на бале?
  - Отчего же мне не может быть скучно на бале? - спросила Анна.
  Кити заметила, что Анна знала, какой последует ответ.
  - Оттого, что вы всегда лучше всех.
  Анна имела способность краснеть. Она покраснела и сказала:
  - Во-первых, никогда; а во-вторых, если б это и  было,  то  зачем  мне
это?
  - Вы поедете на этот бал? - спросила Кити.
  - Я думаю, что нельзя будет не ехать. Вот это возьми,  -  сказала  она
Тане, которая стаскивала легко сходившее кольцо с ее белого,  тонкого  в
конце пальца.
  - Я очень рада буду, если вы поедете - Я бы так хотела вас  видеть  на
бале.
  - По крайней мере, если придется ехать, я буду утешаться  мыслью,  что
это сделает вам удовольствие... Гриша, не тереби, пожалуйста, они и  так
все растрепались, - сказала она, поправляя выбившуюся прядь волос, кото-
рою играл Гриша.
  - Я вас воображаю на бале в лиловом.
  - Отчего же непременно в лиловом? - улыбаясь, спросила Анна. - Ну, де-
ти, идите, идите. Слышите ли? Мисс Гуль зовет чай пить, -  сказала  она,
отрывая от себя детей и отправляя их в столовую.
  - А я знаю, отчего вы зовете меня на бал. Вы ждете много от этого  ба-
ла, и вам хочется, чтобы все тут были, все принимали участие.
  - Почем вы знаете? Да.
  - О! как хорошо ваше время, - продолжала Анна. - Помню и знаю этот го-
лубой туман, вроде того, что на горах в Швейцарии. Этот  туман,  который
покрывает все в блаженное то время, когда вот-вот кончится детство, и из
этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь  все  уже  и
уже, и весело и жутко входить в эту анфиладу, хотя она кажется и светлая
и прекрасная... Кто не прошел через это?
  Кити молча улыбалась. "Но как же она прошла через это? Как бы я желала
знать весь ее роман", - подумала Кити,  вспоминая  непоэтическую  наруж-
ность Алексея Александровича, ее мужа.
  - Я знаю кое-что. Стива мне говорил, и поздравляю вас,  он  мне  очень
нравится, - продолжала Анна, - я встретила Вронского на железной дороге.
  - Ах, он был там? - опросила Кити покраснев. -  Что  же  Стива  сказал
вам?
  - Стива мне все разболтал. И я очень была бы рада. Я ехала вчера с ма-
терью Вронского, - продолжала она, - и мать, не  умолкая,  говорила  мне
про него; это ее любимец; я знаю, как матери пристрастны, но....
  - Что ж мать рассказывала вам?
  - Ах, много! И я знаю, что он ее любимец, но все-таки видно,  что  это
рыцарь... Ну, например, она рассказывала, что он хотел отдать все состо-
яние брату, что он в детстве еще что-то необыкновенное сделал, спас жен-
щину из воды. Словом, герой, - сказала Анна, улыбаясь  и  вспоминая  про
эти двести рублей, которые он дал на станции.
  Но она не рассказала про эти двести рублей. Почему  -то  ей  неприятно
было вспоминать об этом. Она чувствовала, что в этом было что-то  касаю-
щееся до нее и такое, чего не должно было быть.
  - Она очень просила меня поехать к ней, - продолжала Анна, - и я  рада
повидать старушку и завтра поеду к ней. Однако, слава богу, Стива  долго
остается у Долли в кабинете, -  прибавила  Анна,  переменяя  разговор  и
вставая, как показалось Кити, чем-то недовольная,
  - Нет, я прежде! нет, я! - кричали дети, окончив чай и выбегая к  тете
Анне.
  - Все вместе! - сказала Анна и, смеясь, побежала им навстречу и обняла
и повалила всю эту кучу копошащихся и визжащих от восторга детей..

                                    XXI

  К чаю больших Долли вышла из своей комнаты. Степан Аркадьич  не  выхо-
дил. Он, должно быть,