детей, ничем так не наслажда-
лась, как этим купаньем со всеми детьми. Перебирать все  эти  пухленькие
ножки, натягивая на них чулочки, брать в руки и  окунать  эти  голенькие
тельца и слышать то радостные, то испуганные визги; видеть эти  задыхаю-
щиеся, с открытыми, испуганными и веселыми глазами лица,  этих  брызгаю-
щихся своих херувимчиков было для нее большое наслаждение.
  Когда уже половина детей были одеты, к купальне подошли и робко  оста-
новились нарядные бабы, ходившие за сныткой и молочником. Матрена  Фили-
моновна кликнула одну, чтобы дать ей высушить уроненную в воду  простыню
и рубашку, и Дарья Александровна разговорилась с бабами.  Бабы,  сначала
смеявшиеся в руку и не понимавшее вопроса, скоро осмелились и разговори-
лись,  тотчас  же  подкупив  Дарью  Александровну  искренним  любованьем
детьми, которое они выказывали.
  - Ишь ты красавица, беленькая, как сахар, - говорила одна, любуясь  на
Танечку и покачивая головой. - А худая....
  - Да, больна была.
  - Вишь ты, знать тоже купали, - говорила другая на грудного.
  - Нет, ему только три-месяца, - отвечала с гордостью  Дарья  Александ-
ровна.
  - Ишь ты!
  - А у тебя есть дети?
  - Было четверо, двое осталось: мальчик и девочка. Вот в прошлый мясоед
отняла.
  - А сколько ей?
  - Да другой годок.
  - Что же ты так долго кормила?
  - Наше обыкновение: три поста...
  И разговор стал самый интересный для Дарьи Александровны: как  рожала?
чем был болен? где муж? часто ли бывает?
  Дарье Александровне не хотелось уходить от баб, так интересен  ей  был
разговор с ними, так совершенно одни и те же были их интересы.  Приятнее
же всего Дарье Александровне было то, что она ясно видела, как  все  эти
женщины любовались более всего тем, как много было у нее детей и как они
хороши. Бабы и насмешили Дарью Александровну и обидели  англичанку  тем,
что она была причиной этого непонятного для нее смеха. Одна  из  молодых
баб приглядывалась к англичанке, одевавшейся после всех, и когда она на-
дела на себя третью юбку, то не могла удержаться от замечания: "Ишь  ты,
крутила, крутила, все не накрутит!" - сказала она, и все разразились хо-
хотом.

                                     IX

  Окруженная всеми выкупанными, с мокрыми головами, детьми, Дарья  Алек-
сандровна, с платком на голове, уже подъезжала к дому, когда кучер  ска-
зал:
  - Барин какой-то идет, кажется, покровский,
  Дарья Александровна выглянула вперед и обрадовалась,  увидав  в  серой
шляпе и сером пальто знакомую фигуру Левина, шедшего им навстречу. Она и
всегда рада ему была, но теперь особенно рада была, что он видит  ее  во
всей ее славе. Никто лучше Левина не мог понять ее величия.
  Увидав ее, он очутился пред одною из картин своего воображаемого в бу-
дущем семейного быта.
  - Вы точно наседка, Дарья Александровна.
  - Ах, как я рада!- сказала она, протягивая ему руку.
  - Рады, а не дали знать. У меня брат живет. Уж я от Стивы получил  за-
писочку, что вы тут.
  - От Стивы? - с удивлением спросила Дарья Александровна.
  - Да, он пишет, что вы переехали, и думает, что вы позволите  мне  по-
мочь вам чем-нибудь, - сказал Левин и, сказав  это,  вдруг  смутился  и,
прервав речь, молча продолжал идти подле линейки, срывая липовые  побеги
и перекусывая их. Он смутился вследствие предположения, что Дарье  Алек-
сандровне будет неприятна помощь стороннего человека в том деле, которое
должно было быть сделано ее мужем. Дарье Александровне действительно  не
нравилась эта манера Степана Аркадьича навязывать свои семейные дела чу-
жим. И она тотчас же поняла, что Левин понимает это. За эту-то  тонкость
понимания, за эту деликатность и любила Левина Дарья Александровна.
  - Я понял, разумеется, - сказал Левин, - что это только значит то, что
вы хотите меня видеть, и очень рад. Разумеется, я  воображаю,  что  вам,
городской хозяйке, здесь дико, и, если что нужно, я весь к  вашим  услу-
гам.
  - О нет! - сказала Долли. - Первое время было неудобно, а  теперь  все
прекрасно устроилось благодаря моей старой няне, - сказала она, указывая
на Матрену Филимоновну, понимавшую, что говорят о ней, и весело и друже-
любно улыбавшуюся Левину. Она знала его и знала, что это  хороший  жених
барышне, и желала, чтобы дело сладилось.
  - Извольте садиться, мы сюда потеснимся, - сказала она ему.
  - Нет, я пройдусь. Дети, кто со мной наперегонки с лошадьми?
  Дети знали Левина очень мало, не помнили, когда видали его, но не  вы-
казывали в отношении к нему того странного чувства застенчивости и  отв-
ращения, которое испытывают дети так часто к взрослым притворяющимся лю-
дям и за которое им так часто и больно достается. Притворство в  чем  бы
то ни было может обмануть самого умного,  проницательного  человека;  но
самый ограниченный ребенок, как бы оно ни было  искусно  скрываемо,  уз-
на'ет его и отвращается. Какие бы ни были  недостатки  в  Левине,  прит-
ворства не было в нем и признака, и потому дети высказали ему дружелюбие
такое же, какое они нашли на лице матери. На приглашение его два старшие
тотчас же соскочили к нему и побежали с ним так же просто,  как  бы  они
побежали с няней, с мисс Гуль или с матерью. Лили тоже стала проситься к
нему, и мать передала ее ему; он посадил ее на плечо и побежал с ней.
  - Не бойтесь, не бойтесь, Дарья Александровна! -  говорил  он,  весело
улыбаясь матери, - невозможно, чтоб я ушиб или уронил.
  И, глядя на его ловкие, сильные, осторожно заботливые и слишком напря-
женные движения, мать успокоилась и  весело  и  одобрительно  улыбалась,
глядя на него.
  Здесь, в деревне, с детьми и с симпатичною ему Дарьей  Александровной,
Левин пришел в то, часто находившее на него детски-веселое  расположение
духа, которое Дарья Александровна особенно любила в нем. Бегая с детьми,
он учил их гимнастике, смешил мисс Гуль своим дурным английским языком и
рассказывал Дарье Александровне свои занятия в деревне.
  После обеда Дарья Александровна, сидя с ним одна на балконе, наговори-
ла о Кити.
  - Вы знаете? Кити приедет сюда и проведет со мною лето.
  - Право? - сказал он, вспыхнув, и тотчас же, чтобы  переменить  разго-
вор, сказал:- Так прислать вам двух коров? Если вы хотите считаться,  то
извольте заплатить мне по пяти рублей в месяц, если вам не совестно.
  - Нет, благодарствуйте. У нас устроилось.
  - Ну, так я ваших коров посмотрю, и, если  позволите,  я  распоряжусь,
как их кормить. Все дело в корме.
  И Левин, чтобы только отвлечь разговор,  изложил  Дарье  Александровне
теорию молочного хозяйства, состоящую в том, что корова есть только  ма-
шина для переработки корма в молоко, и т. д.
  Он говорил это и страстно желал услыхать подробности о Кити  и  вместе
боялся этого. Ему страшно было, что расстроится приобретенное им с таким
трудом спокойствие.
  - Да, но, впрочем, за всем этим надо следить, а кто же будет?  -  нео-
хотно отвечала Дарья Александровна.
  Она так теперь наладила свое хозяйство через Матрену Филимоновну,  что
ей не хотелось ничего менять в нем; да она и не верила знанию  Левина  в
сельском хозяйстве. Рассуждения о том, что корова есть  машина  для  де-
ланья молока, были ей подозрительны. Ей казалось, что такого  рода  рас-
суждения могут только мешать хозяйству. Ей казалось все это гораздо про-
ще: что надо только, как объясняла Матрена Филимоновна, давать  Пеструхе
и Белопахой больше корму и пойла и чтобы повар не уносил помои из  кухни
для прачкиной коровы. Это было ясно. А рассуждения о мучном  и  травяном
корме были сомнительны и неясны. Главное же, ей хотелось говорить о  Ки-
ти...

                                     X

  - Кити пишет мне, что ничего так  не  желает,  как  уединения  и  спо-
койствия, - сказала Долли после наступившего молчания.
  - А что, здоровье ее лучше? - с волнением спросил Левин.
  - Слава богу, она совсем поправилась. Я никогда не верила, чтоб у  нее
была грудная болезнь.
  - Ах, я очень рад! - сказал Левин, и что-то трогательное,  беспомощное
показалось Долли в его лице в то время, как он сказал это и молча  смот-
рел на нее.
  - Послушайте, Константин Дмитрич, - сказала Дарья Александровна,  улы-
баясь своею доброю и несколько насмешливою улыбкой, - за что  вы  серди-
тесь на Кити?
  - Я? Я не сержусь, - сказал Левин.
  - Нет, вы сердитесь. Отчего вы не заехали ни к нам, ни  к  ним,  когда
были в Москве?
  - Дарья Александровна, - сказал он, краснея до корней волос, - я удив-
ляюсь даже, что вы, с вашею добротой, не чувствуете этого. Как вам прос-
то не жалко меня, когда вы знаете...
  - Что я знаю?
  - Знаете, что я делал предложение и что мне отказано, - проговорил Ле-
вин, и вся та нежность, которую минуту тому назад он чувствовал к  Кити,
заменилась в душе его чувством злобы за оскорбление.
  - Почему же вы думаете, что я знаю?
  - Потому что все это знают.
  - Вот уж в этом вы ошибаетесь; я не знала этого, хотя и догадывалась.
  - А! ну так вы теперь знаете.
  - Я знала только то, что что-то было, что ее ужасно мучало, и что  она
просила меня никогда не говорить об этом. А если она не сказала мне,  то
она никому не говорила. Но что же у вас было? Скажите мне.
  - Я вам сказал, что было.
  - Когда?
  - Когда я был в последний раз у вас.
  - А знаете, что я вам скажу, - сказала Дарья Александровна, -  мне  ее
ужасно, ужасно жалко. Вы страдаете только от гордости...
  - Может быть, - сказал Левин, - но...
  Она перебила его:
  - Но ее, бедняжку, мне ужасно и ужасно жалко. Теперь я все понимаю.
  - Ну, Дарья Александровна, вы меня извините, - сказал он,  вставая.  -
Прощайте! Дарья Александровна, до свиданья.
  - Нет, постойте, - сказала она, схватывая его за  рукав.  -  Постойте,
садитесь.
  - Пожалуйста, пожалуйста, не будем говорить об этом, - сказал он,  са-
дясь и вместе с тем чувствуя, что в сердце его поднимается  и  шевелится
казавшаяся ему похороненною надежда.
  - Если б я вас не любила, - сказала Дарья Александровна, и слезы  выс-
тупили ей на глаза, - если б я вас не знала, как я вас знаю...
  Казавшееся мертвым чувство оживало все более и  более,  поднималось  и
завладевало сердцем Левина.
  - Да, я теперь все поняла, - продолжала Дарья Александровна. - Вы это-
го не можете понять; вам, мужчинам, свободным и выбирающим, всегда ясно,
кого вы любите. Но девушка в положении ожидания,  с  этим  женским,  де-
вичьим стыдом, девушка, которая видит вас, мужчин,  издалека,  принимает
все на слово, - у девушки бывает и может быть такое чувство, что она  не
знает, что сказать.
  - Да, если сердце не говорит...
  - Нет, сердце говорит, но вы подумайте: вы, мужчины,  имеете  виды  на
девушку, вы ездите в дом, вы сближаетесь, высматриваете, выжидаете, най-
дете ли вы то, что вы любите, и потом, когда вы убеждены, что любите, вы
делаете предложение...
  - Ну, это не совсем так.
  - Все равно, вы делаете предложение, когда  ваша  любовь  созрела  или
когда у вас между двумя выбираемыми совершился  перевес.  А  девушку  не
спрашивают. Хотят, чтоб она сама выбирала, а  она  не  может  выбрать  и
только отвечает: да и нет.
  "Да, выбор между мной и Вронским", - подумал Левин, и оживавший в душе
его мертвец опять умер и только мучительно давил его сердце.
  - Дарья Александровна, - сказал он, - так выбирают платье или не  знаю
какую покупку, а не любовь.. Выбор сделан, и тем лучше...  И  повторенья
быть не может.
  - Ах, гордость и гордость!- сказала  Дарья  Александровна,  как  будто
презирая его  за  низость  этого  чувства  в  сравнении  с  тем,  другим
чувством, которое знают одни женщины. - В то время как вы делали предло-
жение Кити, она именно была в том положении, когда она  не  могла  отве-
чать. В ней было колебание. Колебание: вы или Вронский. - Его она видела
каждый день, вас давно не видала. Положим, если б она была старше, - для
меня, например, на ее месте не могло бы быть колебанья.  Он  мне  всегда
противен был, и так и кончилось.
  Левин вспомнил ответ Кити. Она сказала: Нет, это не может быть...
  - Дарья Александровна, - сказал он сухо, - я ценю вашу доверенность ко
мне; я думаю, что вы ошибаетесь. Но, прав я или  неправ,  эта  гордость,
которую вы так презираете, делает то, что для меня всякая мысль о  Кате-
рине Александровне невозможна, - вы понимаете, совершенно невозможна.
  - Я только одно еще скажу: вы понимаете, что я говорю о сестре,  кото-
рую я люблю, как своих детей. Я не говорю, чтоб она  любила  вас,  но  я
только хотела сказать, что ее отказ в ту минуту ничего не доказывает.
  - Я не знаю! - вскакивая, сказал Левин. - Если бы  вы  знали,  как  вы
больно мне делаете! Все равно, как у вас бы умер ребенок, а вам бы гово-
рили: а вот он был бы такой, такой, и мог бы жить, и вы бы на него радо-
вались. А он умер, умер, умер...
  - Как вы смешны, - сказала Дарья  Александрова  с  грустною  усмешкой,
несмотря на волнение Левина. - Да, я теперь все больше и больше понимаю,
- продолжала она задумчиво. - Так вы не приедете к нам, когда  Кити  бу-
дет?
  - Нет, не приеду. Разумеется, я не буду избегать Катерины Александров-
ны, но, где могу, постараюсь избавить  ее  от  неприятности  моего  при-
сутствия.
  - Очень, очень вы смешны, - повторила Дарья Александровна, с нежностью
вглядываясь в его лицо. - Ну, хорошо, так как будто мы ничего про это не
говорили. Зачем ты пришла, Таня? - сказала Дарья Александровна  по-фран-
цузски вошедшей девочке.
  - Где моя лопатка, мама?
  - Я говорю по-французски, и ты так же скажи.
  Девочка хотела сказать, но забыла, как лопатка по-французски; мать  ей
подсказала и потом по-французски же сказала, где отыскать лопатку. И это
показалось Левину неприятным.
  Все теперь казалось ему в доме Дарьи Александровны и в ее детях совсем
уже не так мило, как прежде.
  "И для чего она говорит по-французски с детьми? подумал он. - Как  это
неестественно и фальшиво! И дети чувствуют это. Выучить по-французски  и
отучить от искренности", - думал он сам с собой, не зная того, что Дарья
Александровна все это двадцать раз уже передумала и все-таки, хотя  и  в
ущерб искренности, нашла необходимым учить этим путем своих детей.
  - Но куда же вам ехать? Посидите.
  Левин остался до чая, но веселье его все исчезло, и ему было неловко.
  После чая он вышел в переднюю велеть подавать лошадей и, когда вернул-
ся, застал Дарью Александровну взволнованную,  с  расстроенным  лицом  и
слезами на глазах. В то время как Левин  выходил,  случилось  для  Дарьи
Александровны событие, разрушившее вдруг все ее  сегодняшнее  счастье  и
гордость детьми. Гриша и Таня подрались за мячик.  Дарья  Александровна,
услышав крик в детской, выбежала и застала их в ужасном виде. Таня  дер-
жала Гришу за волосы, а он, с изуродованным злобой лицом, бил ее кулака-
ми куда попало. Что-то оборвалось в сердце  Дарьи  Александровны,  когда
она увидала это. Как будто мрак надвинулся на ее жизнь: она поняла,  что
те ее дети, которыми она так гордилась, были не только самые  обыкновен-
ные, но даже нехорошие, дурно воспитанные  дети,  с  грубыми,  зверскими
наклонностями, злые дети.
  Она ни о чем другом не могла говорить и думать и не могла  не  расска-
зать Левину своего несчастья.
  Левин видел, что она несчастлива, и постарался утешить ее, говоря, что
это ничего дурного не доказывает, что все дети дерутся; но, говоря  это,
в душе своей Левин думал: "Нет, я не буду ломаться и  говорить  по-фран-
цузски со своими детьми, но у меня будут не такие дети: надо  только  не
портить, не уродовать детей, и они будут прелестны. Да, у меня будут  не
такие дети".
  Он простился и уехал, и она не удерживала его.

                                     XI

  В половине июля к Левину явился староста сестриной  деревни,  находив-
шейся за двадцать верст от Покровского, с отчетом о ходе дел и о покосе.
Главный доход с имения сестры получался за заливные луга. В прежние годы
покосы разбирались мужиками по двадцати рублей за десятину. Когда  Левин
взял именье в управление, он, осмотрев покосы, нашел, что они стоят  до-
роже, и назначил цену за десятину двадцать пять рублей. Мужики  не  дали
этой цены и, как подозревал Левин, отбили других покупателей. Тогда  Ле-
вин поехал туда сам и распорядился убирать луга частию наймом, частию из
доли. Свои мужики препятствовали всеми средствами этому нововведению, но
дело пошло, и в первый же год за  луга  было  выручено  почти  вдвое.  В
третьем и прошлом году продолжалось то  же  противодействие  мужиков,  и
уборка шла тем же порядком. В нынешнем году мужики взяли все  покосы  из
третьей доли, и теперь староста приехал объявить, что  покосы  убраны  и
что он, побоявшись дождя, пригласил конторщика, при нем разделил и  сме-
тал уже одиннадцать господских стогов. По неопределеным ответам на  воп-
рос о том, сколько было сена на главном лугу, по  поспешности  старосты,
разделившего сено без спросу, по всему тону мужика Левин  понял,  что  в
этом дележе сена что-то нечисто, и решился съездить сам поверить дело.
  Приехав в обед в деревню и оставив  лошадь  у  приятеля-старика,  мужа
братниной кормилицы, Левин вошел к старику на пчельник, желая узнать  от
него подробности об уборке покоса. Говорливый благообразный старик  Пар-
меныч радостно принял Левина, показал ему все свое хозяйство,  рассказал
все подробности о своих пчелах и о роевщине нынешнего года; но на вопро-
сы Левина о покосе говорил неопределенно и неохотно. Это еще  более  ут-
вердило Левина в его предположениях. Он пошел на покос и осмотрел стога.
В стогах не могло быть по пятидесяти возов, и, чтоб уличить мужиков, Ле-
вин велел сейчас же вызвать возившие сено подводы, поднять один  стог  и
перевезти в сарай. Из стога вышло только тридцать два воза. Несмотря  на
уверения старосты о пухлявости сена и о том, как оно улеглось в  стогах,
и на его божбу о том, что все было по-божески, Левин настаивал на своем,
что сено делили без его приказа и что он потому не принимает этого  сена
за пятьдесят возов в стогу. После долгих споров дело решили  тем,  чтобы
мужикам принять эти одиннадцать стогов, считая по пятидесяти  возов,  на
свою долю, а на господскую долю выделять вновь. Переговоры эти  и  дележ
копен продолжались до полдника. Когда последнее сено было разделено, Ле-
вин, поручив остальное наблюдение конторщику, присел на  отмеченной  ты-
чинкой ракитника копне, любуясь на кипящий народом луг.
  Пред ним, в загибе реки за болотцем, весело треща  звонкими  голосами,
двигалась пестрая вереница баб, и из растрясенного сена быстро вытягива-
лись по светло-зеленой отаве серые извилистые валы. Следом за бабами шли
мужики с вилами, и из валов вырастали широкие,  высокие,  пухлые  копны.
Слева по убранному уже лугу гремели телеги, и одна за другою, подаваемые
огромными навилинами, исчезали копны, и на место их навивались  нависаю-
щие на зады лошадей тяжелые воза душистого сена.
  - За погодку убрать! Сено же будет! - сказал старик,  присевший  подле
Левина. - Чай, не сено! Ровно утятам зерна рассыпь, как подбирают!приба-
вил он, указывая на навиваемые копны. - С обеда половину добрую свезли.
  - Последнюю, что ль? - крикнул он на малого, который, стоя  на  переду
тележного ящика и помахивая концами пеньковых вожжей, ехал мимо.
  - Последнюю, батюшка! - прокричал малый, придерживая лошадь, и, улыба-
ясь, оглянулся на веселую, тоже улыбавшуюся румяную бабу, сидевшую в те-
лежном ящике, - и погнал дальше.
  - Это кто же? Сын? - спросил Левин.
  - Мой меньшенький, - с ласковою улыбкой сказал старик.
  - Какой молодец!
  - Ничего малый.
  - Уж женат?
  - Да, третий год пошел в Филипповки.
  - Что ж, и дети есть?
  - Какие дети! Год целый не понимал ничего, да и  стыдился,  -  отвечал
старик. - Ну, сено! Чай настоящий!- повторил он, желая переменить разго-
вор.
  Левин внимательно присмотрелся к Ваньке Парменову и его жене. Они  не-
далеко от него навивали копну. Иван Парменов стоял  на  возу,  принимая,
разравнивая и отаптывая огромные навилин