ками, не пропускал на пути ни одной  травин-
ки, ни одного гриба и так же шутил с мужиками и Левиным.  Левин  шел  за
ним и часто думал, что он непременно упадет, поднимаясь с косою на такой
крутой бугор, куда и без косы трудно влезть; но он взлезал и  делал  что
надо. Он чувствовал, что какая-то внешняя сила двигала им.

                                     VI

  Машкин Верх скосили, доделали последние ряды, надели кафтаны и  весело
пошли к дому. Левин сел на лошадь и, с сожалением простившись с  мужика-
ми, поехал домой. С горы он оглянулся; их не видно было в  поднимавшемся
из низу тумане; были слышны только веселые грубые голоса, хохот  и  звук
сталкивающихся кос.
  Сергей Иванович давно уже отобедал и пил воду с лимоном и льдом в сво-
ей комнате, просматривая только что полученные с почты газеты и журналы,
когда Левин, с прилипшими от пота ко лбу спутанными волосами и почернев-
шею, мокрою спиной и грудью, с веселым говором ворвался к нему в  комна-
ту.
  - А мы сработали весь луг! Ах, как хорошо, удивительно ! А ты как  по-
живал? - говорил Левин, совершенно забыв вчерашний неприятный разговор.
  - Батюшки! на что ты похож!- сказал Сергей Иванович, в  первую  минуту
недовольно  оглядываясь  на  брата.  -  Да  дверь-то,  дверь-то   затво-
ряй!вскрикнул он. - Непременно впустил десяток целый.
  Сергей Иванович терпеть не мог мух и  в  своей  комнате  отворял  окна
только ночью и старательно затворял двери.
  - Ей-богу, ни одной. А если впустил, я поймаю. Ты не  поверишь,  какое
наслаждение! Ты как провел день?
  - Я хорошо. Но неужели ты целый день косил? Ты, я думаю, голоден,  как
волк. Кузьма тебе все приготовил.
  - Нет, мне и есть не хочется. Я там поел. А вот пойду умоюсь.
  - Ну, иди, иди, и я сейчас приду к тебе, - сказал Сергей Иванович, по-
качивая головой, глядя на брата. - Иди-же скорей, - прибавил он,  улыба-
ясь, и, собрав свои книги, приготовился идти. Ему самому вдруг стало ве-
село и не хотелось расставаться с братом. - Ну, а во время дождя где  ты
был?
  - Какой же дождь? Чуть покрапал. Так я сейчас  приду.  Так  ты  хорошо
провел день? Ну, и отлично. - И Левин ушел одеваться.
  Через пять минут братья сошлись в столовой. Хотя  Левину  и  казалось,
что не хочется есть, и он сел за обед, только чтобы не  обидеть  Кузьму,
но когда начал есть, то обед показался ему  чрезвычайно  вкусен.  Сергей
Иванович, улыбаясь, глядел на него.
  - Ах да, тебе письмо, - сказал он. - Кузьма, принеси, пожалуйста, сни-
зу. Да смотри дверь затворяй.
  Письмо было от Облонского. Левин вслух прочел его. Облонский писал  из
Петербурга: "Я получил письмо от Долли, она в Ергушове, и у ней  все  не
ладится. Съезди, пожалуйста, к ней, помоги советом, ты все  знаешь.  Она
так рада будет тебя видеть. Она совсем одна, бедная. Теща со  всеми  еще
за границей".
  - Вот отлично! Непременно съезжу к ним, - сказал Левин. - А то  поедем
вместе. Она такая славная. Не правда ли?
  - А они недалеко тут?
  - Верст тридцать. Пожалуй, и сорок будет. Но отличная дорога.  Отлично
съездим.
  - Очень рад, - все улыбаясь, сказал Сергей Иванович. Вид меньшого бра-
та непосредственно располагал его к веселости.
  - Ну, аппетит у тебя! - сказал он, глядя на его склоненное над  тарел-
кой буро-красно-загорелое лицо и шею.
  - Отлично! Ты не поверишь, какой это режим полезный против всякой  ду-
ри. Я хочу обогатить медицину новым термином: Arbeitscur.
  - Ну, тебе-то это не нужно, кажется.
  - Да, но разным нервным больным.
  - Да, это надо испытать. А я ведь хотел было прийти на  покос  посмот-
реть на тебя, но жара была такая невыносимая, что я не пошел дальше  ле-
са. Я посидел и лесом прошел на слободу, встретил твою кормилицу и  сон-
дировал ее насчет взгляда мужиков на тебя. Как я понял, они не  одобряют
этого. Она сказала: "Не господское дело". Вообще мне кажется, что в  по-
нятии народном очень твердо определены требования на известную, как  они
называют, "господскую" деятельность. И они не допускают,  чтобы  господа
выходили из определившейся в их понятии рамки.
  - Может быть; но ведь это такое удовольствие, какого я в жизнь свою не
испытывал. И дурного ведь ничего нет. Не правда ли? - отвечал  Левин.  -
Что же делать, если им не нравится. А впрочем, я думаю, что ничего. А?
  - Вообще, - продолжал Сергей Иванович, - ты, как я вижу, доволен своим
днем.
  - Очень доволен. Мы скосили весь луг. И с каким стариком я там  подру-
жился! Это ты не можешь себе представить, что за прелесть!
  - Ну, так доволен своим днем. И я тоже. Во-первых, я решил две шахмат-
ные задачи, и одна очень мила, - открывается пешкой. Я  тебе  покажу.  А
потом думал о нашем вчерашнем разговоре.
  - Что? о вчерашнем разговоре? - сказал Левин, блаженно щурясь и  отду-
ваясь после оконченного обеда и решительно не в силах  вспомнить,  какой
это был вчерашний разговор.
  - Я наложу, что ты прав отчасти. Разногласие наше заключается  в  том,
что ты ставишь двигателем личный интерес, а я полагаю, что интерес обще-
го блага должен быть у всякого человека, стоящего на  известной  степени
образования. Может быть, ты и прав, что желательнее была бы  заинтересо-
ванная   материально   деятельность.   Вообще    ты    натура    слишком
prime-sautiere, как говорят французы; ты хочешь страстной,  энергической
деятельности или ничего.
  Левин слушал брата и решительно ничего не понимал и не хотел понимать.
Он только боялся, как бы брат не спросил его такой вопрос,  по  которому
будет видно, что он ничего не слышал.
  - Так-то, дружок, - сказал Сергей Иванович, трогая его по плечу.
  - Да, разумеется. Да что же! Я не стою за  свое,  -  отвечал  Левин  с
детскою, виноватою улыбкой. "О чем бишь я спорил? - думал он. -  Разуме-
ется, и я прав и он прав, и все прекрасно. Надо только пойти  в  контору
распорядиться". Он встал, потягиваясь и улыбаясь.
  Сергей Иванович тоже улыбнулся.
  - Хочешь пройтись, пойдем вместе, - сказал он, не желая расставаться с
братом, от которого так и веяло свежестью и бодростью. - Пойдем,  зайдем
и в контору, если тебе нужно.
  - Ах, батюшки! - вскрикнул Левин так громко, что Сергей Иванович испу-
гался.
  - Что, что ты?
  - Что рука Агафьи Михайловны? - сказал Левин,. ударяя себя по  голове.
- Я и забыл про нее.
  - Лучше гораздо.
  - Ну, все-таки я сбегаю к ней. Ты не успеешь шляпы надеть, я вернусь.
  И он, как трещотка, загремел каблуками, сбегая с лестницы.

                                    VII

  В то время как Степан Аркадьич приехал в Петербург для исполнения  са-
мой естественной, известной всем служащим, хотя и непонятной для  неслу-
жащих, нужнейшей обязанности, без которой нет возможности служить, - на-
помнить о себе в министерстве, - и при исполнении этой обязанности, взяв
почти все деньги из дому, весело и приятно проводил время и на скачках и
на дачах, Долли с детьми переехала в  деревню,  чтоб  уменьшить  сколько
возможно расходы. Она переехала в свою приданую деревню Ергушово, ту са-
мую, где весной был продан лес и которая была в  пятидесяти  верстах  от
Покровского Левина.
  В Ергушове большой старый дом был давно сломан, и еще князем был отде-
лан и увеличен флигель. Флигель лет двадцать тому назад, когда Долли бы-
ла ребенком, был поместителен и удобен, хоть и стоял, как  все  флигеля,
боком к выездной аллее и к югу. Но теперь флигель этот был стар и  гнил.
Когда еще Степан Аркадьич ездил весной продавать лес, Долли просила  его
оомотреть дом и велеть поправить что нужно. Степан Аркадьич, как  и  все
виноватые мужья, очень заботившийся об удобствах жены, сам осмотрел  дом
и сделал распоряжения обо всем, по его понятию, нужном. По его  понятию,
надо была перебить кретоном всю  мебель,  повесить  гардины,  расчистить
сад, сделать мостик у пруда и посадить цветы; но он забыл  много  других
необходимых вещей, недостаток которых потом измучал Дарью Александровну.
  Как ни старался Степан Аркадьич быть заботливым отцом и мужем, он  ни-
как не мог помнить, что у него есть жена и дети. У  него  были  холостые
вкусы, только с ними он соображался. Вернувшись в Москву, он с гордостью
объявил жене, что все приготовлено, что дом будет игрушечка и что он  ей
очень советует ехать. Степану Аркадьичу отъезд жены в деревню был  очень
приятен во всех отношениях: и детям здорово, и расходов меньше ,  и  ему
свободнее. Дарья же Александровна считала переезд в деревню на лето  не-
обходимым для детей, в особенности для девочки, которая не могла  попра-
виться после скарлатины, и, наконец, чтоб избавиться от мелких унижений,
мелких долгов дровянику, рыбнику, башмачнику, которые измучали ее. Сверх
того, отъезд был ей приятен еще и потому, что она мечтала залучить к се-
бе в деревню сестру Кити, которая должна была возвратиться из-за границы
в середине лета, и ей предписано было купанье. Кити писала  с  вод,  что
ничто ей так не улыбается, как провести лето с Долли в Ергушове,  полном
детских воспоминаний для них обеих.
  Первое время деревенской жизни было для Долли очень трудное. Она жива-
ла в деревне в детстве, и у ней осталось впечатление, что  деревня  есть
спасение от всех городских неприятностей, что жизнь там хотя и не краси-
ва (с этим Долли легко мирилась), зато дешева и удобна:  все  есть,  все
дешево, все можно достать, и детям хорошо. Но теперь, хозяйкой приехав в
деревню, она увидела, что это все совсем не так, как она думала.
  На другой день по их приезде пошел проливной дождь, и ночью потекло  в
коридоре и в детской, так что кроватки  перенесли  в  гостиную.  Кухарки
людской не было; из девяти коров оказались,  по  словам  скотницы,  одни
тельные, другие первым теленком, третьи стары,  четвертые  тугосиси;  ни
масла, ни молока даже детям недоставало. Яиц не было. Курицу нельзя было
достать; жарили и варили старых, лиловых, жилистых петухов. Нельзя  было
достать баб, чтобы вымыть полы, - все были на картошках. Кататься нельзя
было, потому что одна лошадь заминалась и рвала в дышле.  Купаться  было
негде, - весь берег реки был истоптан скотиной и открыт с  дороги;  даже
гулять нельзя было ходить, потому что скотина входила в сад  через  сло-
манный забор, и был один страшный бык, который ревел  и  потому,  должно
быть, бодался. Шкафов для платья не было. Какие были, те не  закрывались
и сами открывались, когда проходили мимо их. Чугунов и корчаг  не  было;
котла для прачечной и даже гладильной доски для девичьей не было.
  Первое время, вместо спокойствия и отдыха попав на эти страшные, с  ее
точки зрения, бедствия, Дарья Александровна была в  отчаянии:  хлопотала
изо всех сил, чувствовала безвыходность положения и каждую минуту  удер-
живала слезы, навертывавшиеся ей на глаза. Управляющий, бывший вахмистр,
которого Степан Аркадьич полюбил и определил из швейцаров за его  краси-
вую и почтительную наружность, не принимал никакого участия в  бедствиях
Дарьи Александровны, говорил почтительно: "Никак невозможно, такой народ
скверный", и ни в чем не помогал.
  Положение казалось безвыходным. Но в доме Облонских, как и во всех се-
мейных домах, было одно незаметное, но важнейшее и  полезнейшее  лицо  -
Матрена Филимоновна. Она успокоивала барыню, уверяла ее, что все образу-
ется (это было ее слово, и от нее перенял его Матвей), и сама, не  торо-
пясь и не волнуясь, действовала.
  Она тотчас же сошлась с приказчицей и в первый же день пила с нею и  с
приказчиком чай под акациями и обсуждала все дела.  Скоро  под  акациями
учредился клуб Матрены Филимоновны, и тут, через этот  клуб,  состоявший
из приказчицы, старосты и конторщика, стали понемногу уравниваться труд-
ности жизни, и через неделю действительно все образовалось. Крышу  почи-
нили, кухарку, куму старостину, достали, кур купили, молока стало доста-
вать и загородили жердями сад, каток сделал плотник, к шкафам  приделали
крючки, и они стали отворяться не произвольно, и гладильная доска, обер-
нутая солдатским сукном, легла с ручки кресла на комод, и в девичьей за-
пахло утюгом.
  - Ну вот! а всё отчаивались, - сказала Матрена  Филимоновна,  указывая
на доску.
  Даже построили из соломенных щитов купальню. Лили  стала  купаться,  и
для Дарьи Александровны сбылись хотя отчасти ее ожидания, хотя  не  спо-
койной, но удобной деревенской жизни. Спокойною с  шестью  детьми  Дарья
Александровна не  могла  быть.  Один  заболевал,  другой  мог  заболеть,
третьему недоставало чего-нибудь, четвертый выказывал  признаки  дурного
характера, и т. д. и т. д. Редко, редко  выдавались  короткие  спокойные
периоды. Но хлопоты и беспокойства  эти  были  для  Дарьи  Александровны
единственно возможным счастьем. Если бы не было этого, она бы оставалась
одна со своими мыслями о муже, который не любил ее. Но кроме  того,  как
ни тяжелы были для матери страх болезней, самые болезни и  горе  в  виду
признаков дурных наклонностей в детях, - сами дети выплачивали ей уж те-
перь мелкими радостями за ее горести. Радости эти были  так  мелки,  что
они незаметны были, как золото в песке, и в дурные минуты она видела од-
ни горести, один песок; но были и хорошие минуты, когда она видела  одни
радости, одно золото.
  Теперь, в уединении деревни, она чаще и чаще стала сознавать  эти  ра-
дости.. Часто, глядя на них, она делала всевозможные усилия,  чтоб  убе-
дить себя, что она заблуждается, что она, как мать, пристрастна к  своим
детям; все-таки она не могла не говорить себе, что у нее прелестные  де-
ти, все шестеро, все в разных родах, но такие, какие редко бывают,  -  и
была счастлива ими и гордилась ими.

                                    VIII

  В конце мая, когда уже все более или менее  устроилось,  она  получила
ответ мужа на свои жалобы о деревенских неустройствах. Он писал ей, про-
ся прощения в том, что не обдумал всего, и обещал  приехать  при  первой
возможности. Возможность эта не представилась, и до  начала  июня  Дарья
Александровна жила одна в деревне.
  Петровками, в воскресенье, Дарья Александровна ездила к обедне  прича-
щать всех своих детей. Дарья Александровна в своих задушевных, философс-
ких разговорах с сестрой, матерью, друзьями очень часто удивляла их сво-
им вольнодумством относительно религии. У ней была своя странная религия
метемпсихозы, в которую она твердо  верила,  мало  заботясь  о  догматах
церкви. Но в семье она - и не для того только, чтобы показывать  пример,
а от всей души - строго исполняла все церковные требования,  и  то,  что
дети около года не были у причастия, очень беспокоило ее,  и,  с  полным
одобрением и сочувствием Матрены Филимоновны, она решила  совершить  это
теперь летом.
  Дарья Александровна за несколько дней вперед обдумала, как одеть  всех
детей. Были сшиты, переделаны и вымыты платья, выпущены рубцы и  оборки,
пришиты пуговки и приготовлены ленты. Одно платье на Таню, которое  взя-
лась шить англичанка, испортило много крови Дарье Александровне.  Англи-
чанка, перешивая, сделала выточки не на месте, слишком вынула  рукава  и
совсем было испортила платье. Тане подхватило плечи так, что видеть было
больно. Но Матрена Филимоновна догадалась вставить клинья и сделать  пе-
леринку. Дело поправилось, но с англичанкой произошла было почти  ссора.
Наутро, однако, все устроилось, и к девяти часам  -  срок,  до  которого
просили батюшку подождать с обедней, - сияющие радостью, разодетые  дети
стояли у крыльца пред коляской, дожидаясь матери.
  В коляску, вместо заминающегося Ворона, запрягли, по протекции Матрены
Филимоновны, приказчикова Бурого, и Дарья Александровна, задержанная за-
ботами о своем туалете, одетая в белое кисейное платье, вышла садиться.
  Дарья Александровна причесывалась и одевалась с заботой  и  волнением.
Прежде она одевалась для себя, чтобы быть красивой и  нравиться;  потом,
чем больше она старелась, тем неприятнее ей становилось  одеваться;  она
видела, как она подурнела. Но теперь она опять одевалась с удовольствием
и волнением. Теперь она одевалась не для себя, не для своей  красоты,  а
для того, чтоб она, как мать этих прелестей, не испортила общего впечат-
ления. И, посмотревшись в последний раз в зеркало, она осталась довольна
собой. Она была хороша. Не так хороша, как она, бывало, хотела быть  хо-
роша на бале, но хороша для той цели, которую она теперь имела в виду.
  В церкви никого, кроме мужиков и дворников и их баб, не было. Но Дарья
Александровна видела, или ей казалось, что видела, восхищение, возбужда-
емое ее детьми и ею. Дети не только были прекрасны собой в своих  наряд-
ных платьицах, но они были милы тем, как хорошо они себя держали. Алеша,
правда, стоял не совсем хорошо: он все поворачивался и хотел видеть сза-
ди свою курточку; но все-таки он был необыкновенно мил. Таня стояла  как
большая и смотрела за маленькими. Но меньшая, Лили, была прелестна своим
наивным удивлением пред всем, и трудно было не улыбнуться,  когда,  при-
частившись, она сказала: "Please, some more".
  Возвращаясь домой, дети чувствовали, что что-то торжественное соверши-
лось, и были очень смирны.
  Все шло хорошо и дома; но за завтраком Гриша стал свистать и, что было
хуже всего, не послушался англичанки и был оставлен без сладкого пирога.
Дарья Александровна не допустила бы в такой день до  наказания,  если  б
она была тут; но надо было поддержать  распоряжение  англичанки,  и  она
подтвердила ее решение, что Грише не будет сладкого пирога. Это испорти-
ло немного общую радость.
  Гриша плакал, говоря, что и Николенька свистал, но что вот его не  на-
казали, и что он не от пирога плачет, - ему все равно, - но о том, что с
ним несправедливы. Это было слишком уже грустно, и  Дарья  Александровна
решилась, переговорив с англичанкой, простить Гришу и пошла  к  ней.  Но
тут, проходя чрез залу, она увидала сцену, заполнившую такою радостью ее
сердце, что слезы выступали ей на глаза, и она сама простила  преступни-
ка.
  Наказанный сидел в зале на угловом окне; подле него стояла Таня с  та-
релкой. Под видом желания обеда для кукол, она  попросила  у  англичанки
позволения снести свою порцию пирога в детскую и вместо  этого  принесла
ее брату. Продолжая плакать о несправедливости претерпенного им  наказа-
ния, он ел принесенный пирог и сквозь рыдания приговаривал:  "Ешь  сама,
вместе будем есть... вместе".
  На Таню сначала подействовала жалость за Гришу, потом сознание  своего
добродетельного поступка, и слезы у ней тоже стояли в глазах; но она, не
отказываясь, ела свою долю.
  Увидав мать, они испугались, но, вглядевшись в ее  лицо,  поняли,  что
они делают хорошо, засмеялись и с полными пирогом ртами  стали  обтирать
улыбающиеся губы руками и измазали все свои сияющие лица слезами  и  ва-
реньем.
  - Матушки!! Новое белое платье! Таня! Гриша! - говорила мать, стараясь
спасти платье, но со слезами на глазах улыбаясь блаженною,  восторженною
улыбкой.
  Новые платья сняли, велели надеть девочкам блузки, а мальчикам  старые
курточки и велели закладывать линейку - опять, к  огорчению  приказчика,
Бурого в дышло, - чтоб ехать за грибами и на купальню. Стон восторженно-
го визга поднялся в детской и не умолкал до самого отъезда на купальню.
  Грибов набрали целую корзинку, даже Лили нашла березовый гриб.  Прежде
бывало так, что мисс Гуль найдет и покажет ей; но теперь она сама  нашла
большой березовый шлюпик, и был общий  восторженный  крик:  "Лили  нашла
шлюпик!"
  Потом подъехали к реке, поставили лошадей под березками и пошли в  ку-
пальню. Кучер Терентий, привязав к дереву отмахивающихся от оводов лоша-
дей, лег, приминая траву, в тени березы и курил тютюн, а из купальни до-
носился до него неумолкавший детский веселый визг.
  Хотя и хлопотливо было смотреть за всеми детьми и останавливать их ша-
лости, хотя и трудно было вспомнить и не  перепутать  все  эти  чулочки,
панталончики, башмачки с разных ног и развязывать, расстегивать и  завя-
зывать тесемочки и пуговки, Дарья Александровна, сама для себя  любившая
всегда купанье, считавшая его полезным для