зав на оставшийся обгрызенный им комок. - Где же с работниками  вести
дело? - сказал он. - Разор один. Вот хоть бы Свияжсков. Мы знаем,  какая
земля, мак, а тоже не больно хвалятся урожаем. Все недосмотр!
  - Да вот ты же хозяйничаешь с работниками?
  - Наше дело мужицкое. Мы до всего сами. Плох - и вон; и  своими  упра-
вимся.
  - Батюшка, Финоген велел дегтю достать, - сказала вошедшая баба в  ка-
лошках.
  - Так-то, сударь!- сказал  старик,  вставая,  перекрестился  продолжи-
тельно, поблагодарил Левина и вышел.
  Когда Левин вошел в черную избу, чтобы вызвать своего кучера, он  уви-
дал всю семью мужчин за столом. Бабы прислуживали стоя.  Молодой  здоро-
венный сын, с полным ртом каши, что-то рассказывал смешное, и все  хохо-
тали, и в особенности весело баба в калошках, подливавшая щи в чашку.
  Очень может быть, что благовидное  лицо  бабы  в  калошках  много  со-
действовало тому впечатлению благоустройства, которое произвел на Левина
этот крестьянский дом, но впечатление это было так сильно, что Левин ни-
как не мог отделаться от него. И всю дорогу  от  старика  до  Свияжского
нет-нет и опять вспоминал об этом хозяйстве, как  будто  что-то  в  этом
впечатлении требовало его особенного внимания.

                                    XXVI

  Свияжский был предводителем в своем уезде. Он был пятью годами  старше
Левина и давно женат. В доме его жила молодая его свояченица, очень сим-
патичная Левину девушка. И Левин знал, что Свияжский и  его  жена  очень
желали выдать за него эту девушку. Он знал это несомненно, как знают это
всегда молодые люди, так называемые женихи, хотя никогда никому  не  ре-
шился бы сказать этого, и знал тоже и то, что, несмотря на  то,  что  он
хотел жениться, несмотря на то, что по всем данным эта весьма  привлека-
тельная девушка должна была быть прекрасною женой, он так  же  мало  мог
жениться на ней, даже если б он и не был влюблен в Кити  Щербацкую,  как
улететь на небо. И это знание отравляло ему то удовольствие, которое  он
надеялся иметь от поездки к Свияжскому.
  Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же по-
думал об этом, но, несмотря на это, решил, что такие виды на  него  Сви-
яжского есть только его ни на чем не основанное предположение, и  потому
он все-таки поедет. Кроме того, в глубине души ему хотелось испытать се-
бя, примериться опять к этой девушке. Домашняя же жизнь Свияжских была в
высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского  дея-
теля, какой только знал Левин, был для Левина всегда чрезвычайно интере-
сен.
  Свияжский был один из тех, всегда удивительных для Левина людей,  рас-
суждение которых, очень последовательное, хотя и  никогда  не  самостоя-
тельное, идет само по себе, а жизнь, чрезвычайно определенная и  твердая
в своем направлении, идет сама по себе, совершенно  независимо  и  почти
всегда вразрез с рассуждением. Свияжский был человек  чрезвычайно  либе-
ральный. Он презирал дворянство и считал большинство дворян тайными,  от
робости только не выражавшимися, крепостниками. Он считал Россию  погиб-
шею страной, вроде Турции, и правительство России столь дурным, что  ни-
когда не позволял себе даже серьезно критиковать действия правительства,
и вместе с тем служил и был образцовым дворянским предводителем и в  до-
рогу всегда надевал с кокардой и с красным околышем фуражку. Он полагал,
что жизнь человеческая возможна только за границей,  куда  он  и  уезжал
жить при первой возможности, а вместе с тем вел в России очень сложное и
усовершенствованное хозяйство и с чрезвычайным интересом следил за  всем
и знал все, что делалось в России. Он считал русского мужика стоящим  по
развитию на переходной ступени от обезьяны к человеку, а вместе с тем на
земских выборах охотнее всех пожимал руку мужикам и выслушивал  их  мне-
ния.. Он не верил ни в чох, ни в смерть, но был очень озабочен  вопросом
улучшения быта духовенства и сокращения приходов, причем особенно хлопо-
тал, чтобы церковь осталась в его селе.
  В женском вопросе он был на стороне крайних сторонников полной свободы
женщин и в особенности их права на труд, но жил с женою так, что все лю-
бовались их дружною бездетною семейною жизнью, и устроил жизнь своей же-
ны так, что она ничего не делала и не могла делать, кроме общей с  мужем
заботы, как получше и повеселее провести время.
  Если бы Левин не имел свойства объяснять себе людей  с  самой  хорошей
стороны, характер Свияжского не представлял бы для него никакого затруд-
нения и вопроса; он бы сказал себе: дурак или дрянь, и все бы было ясно.
Но он не мог сказать дурак,  потому  что  Свияжский  был  несомненно  не
только очень умный, но очень образованный и необыкновенно просто носящий
свое образование человек. Не было предмета, которого бы он не  знал;  но
он показывал свое знание, только когда  бывал  вынуждаем  к  этому.  Еще
меньше мог Левин сказать, что он был дрянь, потому что Свияжский был не-
сомненно честный, добрый, умный человек, который весело, оживленно, пос-
тоянно делал дело, высоко ценимое всеми его окружающими, и уже  наверное
никогда сознательно не делал и не мог сделать ничего дурного.
  Левин старался понять и не понимал и всегда,  как  на  живую  загадку,
смотрел на него и на его жизнь.
  Они были дружны с Левиным, и поэтому Левин  позволял  себе  допытывать
Свияжского, добираться до самой основы его взгляда на жизнь;  но  всегда
это было тщетно. Каждый раз, как Левин пытался проникнуть дальше  откры-
тых для всех дверей приемных комнат ума Свияжского, он замечал, что Сви-
яжский слегка смущался; чуть заметный испуг выражался в его взгляде, как
будто он боялся, что Левин поймет его, и он давал добродушный и  веселый
отпор.
  Теперь, после своего разочарования в хозяйстве, Левину особенно прият-
но было побывать у Свияжского. Не говоря о  том,  что  она  него  весело
действовал вид этих счастливых, довольных собою  и  всеми  голубков,  их
благоустроенного гнезда, ему хотелось теперь, чувствуя себя столь  недо-
вольным своею жизнью, добраться в Свияжском до того секрета, который да-
вал ему такую ясность, определенность и веселость в жизни.  Кроме  того,
Левин знал, что он увидит у Свияжского помещиков-соседей, и  ему  теперь
особенно интересно было поговорить, послушать о хозяйстве те самые  раз-
говоры об урожае, найме рабочих и т. п., которые,  Левин  знал,  принято
считать чем-то очень низким, но которые теперь для Левина казались одни-
ми важными. "Это, может быть, не важно было при крепостном праве или  не
важно в Англии. В обоих случаях самые условия определены; но у  нас  те-
перь, когда все это переворотилось и только укладывается, вопрос о  том,
как уложатся эти условия, есть только один важный вопрос  в  России",  -
думал Левин.
  Охота оказалась хуже, чем ожидал Левин. Болото высохло, и дупелей сов-
сем не было. Он проходил целый день и принес только три штуки,  но  зато
принес, как и всегда с охоты, отличный  аппетит,  отличное  расположение
духа и то возбужденное умственное состояние, которым всегда  сопровожда-
лось у него сильное физическое движение. И на охоте, в  то  время  когда
он, казалось, ни о чем не думал, нет-нет, и опять ему вспоминался старик
со своею семьей, и впечатление это как будто требовало к себе не  только
внимания, но и разрешения чего-то с ним связанного.
  Вечером, за чаем, в присутствии двух помещиков, приехавших по каким-то
делам опеки, завязался тот самый интересный разговор,  какого  и  ожидал
Левин.
  Левин сидел подле хозяйки у чайного стола и должен был вести  разговор
с нею и свояченицей, сидевшею против него. Хозяйка была круглолицая, бе-
локурая и невысокая женщина, вся сияющая ямочками и улыбками. Левин ста-
рался чрез нее выпытать решение той для  него  важной  загадки,  которую
представлял ее муж; но он не имел полной свободы мыслей, потому что  ему
было мучительно неловко. Мучительно неловко ему было оттого, что  против
него сидела свояченица в особенном,  для  него,  ему  казалось,  надетом
платье, с особенным в виде трапеции вырезом на белой груди; этот  четве-
роугольный вырез, несмотря на то,что грудь была очень белая, или особен-
но потому, что она была очень белая, лишал Левина свободы мысли. Он  во-
ображал себе, вероятно, ошибочно, что вырез этот сделан на его  счет,  и
считал себя не вправе смотреть на него и старался не смотреть  на  него;
но чувствовал, что он виноват уж за одно то, что  вырез  сделан.  Левину
казалось, что он кого-то обманывает, что ему следует  объяснить  что-то,
но что объяснить этого никак нельзя, и потому он  беспрестанно  краснел,
был беспокоен и неловок. Неловкость его сообщалась и хорошенькой свояче-
нице. Но хозяйка, казалось, не замечала этого и нарочно втягивала  ее  в
разговор.
  - Вы говорите, - продолжала хозяйка начатый разговор, -  что  мужа  не
может интересовать все русское. Напротив, он весел бывает  за  границей,
но никогда так, как здесь. Здесь он чувствует себя в  своей  сфере.  Ему
столько дела, и он имеет дар всем интересоваться. Ах, вы не были в нашей
школе?
  - Я видел... Это плющом обвитый домик?
  - Да, это Настино дело, - сказала она, указывая на сестру.
  - Вы сами учите? - спросил Левин,  стараясьсмотреть  мимо  выреза,  но
чувствуя, что, куда бы он ни смотрел в ту сторону, он будет  видеть  вы-
рез.
  - Да, я сама учила и учу, но у нас прекрасная учительница. И гимнасти-
ку мы ввели.
  - Нет, я благодарю, я не хочу больше чаю, - сказал Левин и,  чувствуя,
что он делает неучтивость, но не в силах более продолжать этот разговор,
краснея, встал. - Я слышу очень интересный разговор, - прибавил он и по-
дошел к другому концу стола, у которого сидел хозяин с двумя помещиками.
Свияжский сидел боком к столу,  облокоченною  рукой  поворачивая  чашку,
другою выпуская, как бы нюхая. Он  блестящими  черными  глазами  смотрел
прямо на горячившегося помещика с седыми усами и, видимо, находил забаву
в его речах. Помещик жаловался на народ. Левину ясно было, что Свияжский
знает такой ответ на жалобы помещика, который сразу уничтожит весь смысл
его речи, но что по своему положению он не может сказать этого ответа  и
слушает не без удовольствия комическую речь помещика.
  Помещик с седыми усами был, очевидно, закоренелый крепостник  и  дере-
венский старожил, страстный сельский хозяин. Признаки эти Левин видел  и
в одежде - старомодном, потертом сюртуке, видимо непривычном помещику, и
в его умных, нахмуренных глазах, и в складной русской речи, и в  усвоен-
ном, очевидно, долгим опытом повелительном тоне, и в решительных  движе-
ниях больших, красивых, загорелых рук с одним старым обручальным кольцом
на безыменке.

                                   XXVII

  - Только если бы не жалко бросить,  что  заведено...  трудов  положено
много... махнул бы на все рукой, продал бы, поехал бы, как Николай  Ива-
ныч... Елену слушать, - сказал помещик с осветившею его умное старое ли-
цо приятною улыбкой.
  - Да вот не бросаете же, - сказал Николай Иванович Свияжский, -  стало
быть, расчеты есть.
  - Расчет один, что дома живу, непокупное, ненанятое. Да еще все  наде-
ешься, что образумится народ. А то, верите  ли,  -  это  пьянство,  рас-
путство! Все переделились, ни лошаденки, ни коровенки. С голоду  дохнет,
а возьмите его в работники наймите - он вам норовит напортить, да еще  к
мировому судье.
  - Зато и вы пожалуетесь мировому судье, - сказал Свияжский.
  - Я пожалуюсь? Да ни за что на свете! Разговоры такие пойдут, что и не
рад жалобе! Вот на заводе - взяли задатки, ушли. Что  ж  мировой  судья?
Оправдал, только и держится все волостным судом да старшиной. Этот отпо-
рет его по-старинному. А не будь этого - бросай все! Беги на край света!
  Очевидно, помещик дразнил Свияжского, но Свияжский не только  не  сер-
дился, но, видимо, забавлялся этим.
  - Да вот ведем же мы свое хозяйство без этих мер, - сказал  он  улыба-
ясь, - я, Левин, они.
  Он указал на другого помещика.
  - Да, у Михаила Петровича идет, а спросите-ка как?  Это  разве  рацио-
нальное хозяйство? - сказал помещик,  очевидно  щеголяя  словом  "рацио-
нальное".
  - У меня хозяйство простое, - сказал Михаил Петрович. - Благодарю  бо-
га. Мое хозяйство все, чтобы денежки к осенним податям были готовы. При-
ходят мужички: батюшка, отец, вызволь! Ну, свои всё соседи мужики,  жал-
ко. Ну, дашь на первую треть, только скажешь: помнить, ребята, я вам по-
мог, и вы помогите, когда нужда - посев ли овсяный, уборка сена, жнитво,
ну и выговоришь, по скольку с тягла. Тоже есть бессовестные  и  из  них,
это правда.
  Левин, зная давно эти патриархальные приемы, переглянулся с  Свияжским
и перебил Михаила Петровича, обращаясь опять к помещику с седыми усами.
  - Так вы как же полагаете? - спросил он, - как же  теперь  надо  вести
хозяйство?
  - Да так же и вести, как Михаил Петрович: или отдать исполу, или внай-
мы мужикам; это можно,но только этим самым уничтожается общее  богатство
государства. Где земля у меня при крепостном труде и  хорошем  хозяйстве
приносила сам-девять, она исполу  принесет  самтретей.  Погубила  Россию
эмансипация!
  Свияжский поглядел улыбающимися глазами на Левина и  даже  сделал  ему
чуть заметный насмешливый знак; но Левин не находил слов помещика  смеш-
ными, - он понимал их больше, чем он понимал Свияжского.  Многое  же  из
того, что дальше говорил помещик,  доказывая,  почему  Россия  погублена
эмансипацией, показалось ему даже очень верным, для него новым и неопро-
вержимым. Помещик, очевидно, говорил свою  собственную  мысль,  что  так
редко бывает, и мысль, к которой он  приведен  был  не  желанием  занять
чем-нибудь праздный ум, а мысль, которая выросла из условий  его  жизни,
которую он высидел в своем деревенском уединении и со всех сторон  обду-
мал.
  - Дело, изволите видеть, в том, что всякий прогресс совершается только
властью, - говорил он, очевидно желая показать, что он не чужд образова-
нию. - Возьмите реформы Петра, Екатерины, Александра. Возьмите европейс-
кую историю. Тем более прогресс в земледельческом быту. Хоть картофель -
и тот вводился у нас силой. Ведь сохой тоже не всегда пахали. Тоже ввели
ее, может быть, при уделах, но, наверно, ввели  силою.  Теперь,  в  наше
время, мы, помещики, при крепостном праве вели свое хозяйство с  усовер-
шенствованиями; и сушилки, и веялки, и возка навоза, и все орудия -  всё
мы вводили своею властью, и мужики сначала противились, а потом подража-
ли нам. Теперь-с,  при  уничтожении  крепостного  права,  у  нас  отняли
власть, и хозяйство наше, то, где оно поднято на высокий уровень, должно
опуститься к самому дикому, первобытному состоянию. Так я понимаю..
  - Да почему же? Если оно рационально, то вы можете наймом вести его, -
сказал Свияжский.
  - Власти нет-с. Кем я его буду вести? позвольте спросить.
  "Вот она - рабочая сила, главный элемент хозяйства", - подумал Левин.
  - Рабочими.
  - Рабочие не хотят работать хорошо и работать хорошими орудиями. Рабо-
чий наш только одно знает - напиться, как свинья, пьяный и испортит все,
что вы ему дадите. Лошадей опоит, сбрую хорошую оборвет, колесо шинован-
ное сменит, пропьет, в молотилку шкворень пустит, чтобы ее сломать.  Ему
тошно видеть все, что не по его. От этого и спустился весь  уровень  хо-
зяйства. Земли заброшены, заросли полынями или розданы  мужикам,  и  где
производили миллион, производят сотни тысяч четвертей;  общее  богатство
уменьшилось. Если бы сделали то же, да с расчетом...
  И он начал развивать свой план освобождения, при котором были бы  уст-
ранены эти неудобства.
  Левина не интересовало это, но, когда он кончил, Левин вернулся к пер-
вому его положению и сказал, обращаясь к Свияжскому и  стараясь  вызвать
его на высказывание своего серьезного мнения:
  - То, что уровень хозяйства спускается и что при  наших  отношениях  к
рабочим нет возможности вести выгодно рациональное хозяйство, это совер-
шенно справедливо, - сказал он.
  - Я не нахожу, - уже серьезно возразил Свияжский, - я только вижу  то,
что мы не умеем вести хозяйство и что, напротив, то  хозяйство,  которое
мы вели при крепостном праве, не то что слишком высоко, а слишком низко.
У нас нет ни машин, ни рабочего скота хорошего, ни управления  настояще-
го, ни считать мы не умеем. Спросите у хозяина, - он не знает,  что  ему
выгодно, что невыгодно.
  - Итальянская бухгалтерия, - сказал иронически помещик. - Там  как  ни
считай, как вам всё перепортят, барыша не будет.
  - Зачем же перепортят? Дрянную  молотилку,  российский  топчачок  ваш,
сломают, а мою паровую не сломают. Лошаденку расейскую,  как  это?  тас-
канской породы, что за хвост таскать, вам испортят, а заведите  першеро-
нов или хоть битюгов, их не испортят. И так все. Нам выше надо поднимать
хозяйство.
  - Да было бы из чего, Николай Иваныч! Вам хорошо, а я сына в универси-
тете содержи, малых в гимназии воспитывай, - так мне першеронов  не  ку-
пить.
  - А на это банки.
  - Чтобы последнее с молотка продали? Нет, благодарю!
  - Я не согласен, что нужно и можно поднять еще выше уровень хозяйства,
- сказал Левин. - Я занимаюсь этим, и у меня есть средства, а  я  ничего
не мог сделать. Банки не знаю кому полезны. Я по крайней мере на что  ни
затрачивал деньги в хозяйстве, все с убытком: скотина - убыток, машина -
убыток.
  - Вот это верно, - засмеявшись даже от удовольствия, подтвердил  поме-
щик с седыми усами.
  - И я не один, - продолжал Левин, - я сошлюсь на всех хозяев,  ведущих
рационально дело; все, за редкими исключениями, ведут дело в убыток. Ну,
вы скажите,что ваше хозяйство - выгодно? - сказал Левин, и тотчас же  во
взгляде Свияжского Левин заметил то мимолетное выражение испуга, которое
он замечал, когда хотел проникнуть далее приемных комнат ума Свияжского.
  Кроме того, этот вопрос со стороны Левина был не совсем добросовестен.
Хозяйка за чаем только что говорила ему, что они нынче летом  приглашали
из Москвы немца, знатока бухгалтерии, который за пятьсот рублей  вознаг-
раждения учел их хозяйство и нашел, что оно приносит убытка три тысячи с
чем-то рублей. Она не помнила именно сколько, но, кажется, немец  высчи-
тал до четверти копейки.
  Помещик при упоминании о выгодах хозяйства Свияжского улыбнулся,  оче-
видно, зная, какой мог быть барыш у соседа и предводителя.
  - Может быть, невыгодно, - отвечал Свияжский. - Это только доказывает,
или что я плохой хозяин, или что я затрачиваю капитал на увеличение рен-
ты.
  - Ах, рента! - с ужасом воскликнул Левин. - Может быть, есть  рента  в
Европе, где земля стала лучше от положенного на нее труда, но у нас  вся
земля становится хуже от положенного труда, то есть что  ее  выпашут,  -
стало быть, нет ренты.
  - Как нет ренты? Это закон.
  - То мы вне закона: рента ничего для нас не объяснит, а, напротив, за-
путает. Нет, вы скажите, как учение о ренте может быть...
  - Хотите простокваши? Маша, пришли нам сюда простокваши или малины,  -
обратился он к жене. - Нынче замечательно поздно малина держится.
  И в самом приятном расположении духа Свияжский встал и отошел,  видимо
предполагая, что разговор окончен на том самом месте, где  Левину  каза-
лось, что он только начинается.
  Лишившись собеседника, Левин продолжал разговор с помещиком,  стараясь
доказать ему, что все затруднение происходит оттого,  что  мы  не  хотим
знать свойств, привычек нашего рабочего; но помещик был, как и все люди,
самобытно и уединенно думающие, туг к пониманию чужой мысли  и  особенно
пристрастен к своей. Он настаивал на том, что русский мужик есть  свинья
и любит свинство, и, чтобы вывести его из свинства, нужна власть,  а  ее
нет, нужна палка, а мы стали так либеральны, что  заменили  тысячелетнюю
палку вдруг какими-то адвокатами и заключениями,  при  которых  негодных
вонючих мужиков кормят хорошим супом и высчитывают  им  кубические  футы
воздуха.
  - Отчего вы думаете, - говорил Левин, стараясь вернуться к вопросу,  -
что нель