нно переговаривавшимся между собой.
  "Неужели это вера? - подумал он, боясь верить своему счастью.  -  Боже
мой, благодарю тебя!" - проговорил он, проглатывая поднимавшиеся рыданья
и вытирая обеими руками слезы, которыми полны были его глаза.

                                    XIV

  Левин смотрел перед собой и видел стадо, потом  увидал  свою  тележку,
запряженную Вороным, и кучера,  который,  подъехав  к  стаду,  поговорил
что-то с пастухом; потом он уже вблизи от себя услыхал звук колес и фыр-
канье сытой лошади; но он так был поглощен своими мыслями, что он  и  не
подумал о том, зачем едет к нему кучер.
  Он вспомнил это только тогда, когда кучер, уже совсем подъехав к нему,
окликнул его.
  - Барыня послали. Приехали братец и еще какой-то барин.
  Левин сел в тележку и взял вожжи.
  Как бы пробудившись от сна, Левин долго не мог опомниться. Он  огляды-
вал сытую лошадь, взмылившуюся между ляжками и на шее, где  терлись  по-
водки, оглядывал Ивана-кучера, сидевшего подле него, и вспоминал о  том,
что он ждал брата, что жена, вероятно, беспокоится его долгим отсутстви-
ем, и старался догадаться, кто был гость, приехавший с братом. И брат, и
жена, и неизвестный гость представлялись ему теперь иначе,  чем  прежде.
Ему казалось, что теперь его отношения со всеми людьми уже будут другие.
  "С братом теперь не будет той отчужденности, которая всегда была между
нами, - споров не будет; с Кити никогда не будет ссор; с гостем, кто  бы
он ни был, буду ласков и добр; с людьми, с Иваном - все будет другое".
  Сдерживая на тугих вожжах фыркающую от нетерпения и просящую хода доб-
рую лошадь, Левин оглядывался на сидевшего подле себя Ивана, не  знавше-
го, что делать своими оставшимися без работы руками, и беспрестанно при-
жимавшего свою рубашку, и искал предлога для начала разговора с ним.  Он
хотел сказать, что напрасно Иван высоко подтянул чересседельню,  но  это
было похоже на упрек, а ему хотелось любовного разговора. Другого же ни-
чего ему не приходило в голову.
  - Вы извольте вправо взять, а то пень, - сказал  кучер,  поправляя  за
вожжу Левина.
  - Пожалуйста, не трогай и не учи меня!- сказал Левин,  раздосадованный
этим вмешательством кучера. Точно так же, как  и  всегда,  вмешательство
привело бы его в досаду, и тотчас же с грустью почувствовал, как ошибоч-
но было его предположение о том, чтобы душевное настроение могло  тотчас
же изменить его в соприкосновении с действительностью.
  Не доезжая с  четверть  версты  от  дома,  Левин  увидал  бегущих  ему
навстречу Гришу и Таню.
  - Дядя Костя! И мама идет, и дедушка, и Сергей Иваныч, и еще кто-то, -
говорили они, влезая на тележку.
  - Да кто?
  - Ужасно страшный! И вот так руками делает, - сказала Таня, поднимаясь
в тележке и передразнивая Катавасова.
  - Да старый или молодой? - смеясь, сказал Левин, которому  представле-
ние Тани напоминало кого-то.
  "Ах, только бы не неприятный человек!" - подумал Левин.
  Только загнув за поворот дороги и увидав шедших навстречу, Левин узнал
Катавасова в соломенной шляпе, шедшего, точно так размахивая руками, как
представляла Таня.
  Катавасов очень любил говорить о философии, имея о ней понятие от  ес-
тественников, никогда не занимавшихся философией; и  в  Москве  Левин  в
последнее время много спорил с ним.
  И один из таких разговоров, в котором Катавасов, очевидно, думал,  что
он одержал верх, было первое, что вспомнил Левин, узнав его.
  "Нет, уж спорить и легкомысленно высказывать свои мысли ни за  что  не
буду", - подумал он.
  Выйдя из тележки и поздоровавшись с братом и Катавасовым, Левин  спро-
сил про жену.
  - Она перенесла Митю в Колок (это был лес около дома). Хотела устроить
его там, а то в доме жарко, - сказала Долли.
  Левин всегда отсоветывал жене носить ребенка в лес, находя  это  опас-
ным, и известие это было ему неприятно.
  - Носится с ним из места в место, - улыбаясь, сказал князь. - Я ей со-
ветовал попробовать снести его на ледник.
  - Она хотела прийти на пчельник. Она думала, что ты там. Мы туда идем,
- сказала Долли.
  - Ну, что ты делаешь? - сказал Сергей Иванович, отставая от  других  и
равняясь с братом.
  - Да ничего особенного. Как всегда, занимаюсь  хозяйством,  -  отвечал
Левин. - Что же ты, надолго? Мы так давно ждали.
  - Недельки на две. Очень много дела в Москве.
  При этих словах глаза братьев встретились, и Левин, несмотря на  всег-
дашнее и теперь особенно сильное в нем желание быть в дружеских и, глав-
ное, простых отношениях с братом, почувствовал, что ему неловко смотреть
на него. Он опустил глаза и не знал, что сказать.
  Перебирая предметы разговора такие,какие были бы приятны Сергею Ивано-
вичу и отвлекли бы его от разговора о сербской войне и славянского  воп-
роса, о котором он намекал упоминанием о занятиях в Москве, Левин  заго-
ворил о книге Сергея Ивановича.
  - Ну что, были рецензии о твоей книге? - спросил он.
  Сергей Иванович улыбнулся на умышленность вопроса.
  - Никто не занят этим, и я менее других, - сказал  он.  -  Посмотрите,
Дарья Александровна, будет дождик, - прибавил он, указывая  зонтиком  на
показавшиеся над макушами осин белые тучки.
  И довольно было этих слов, чтобы то не враждебное, но холодное отноше-
ние друг к другу, которого Левин так хотел избежать, опять  установилось
между братьями.
  Левин подошел к Катавасову.
  - Как хорошо вы сделали, что вздумали приехать, - сказал он ему.
  - Давно собирался. Теперь побеседуем, посмотрим. Спенсера прочли?
  - Нет, не дочел, - сказал Левин. - Впрочем, мне он не нужен теперь.
  - Как так? Это интересно. Отчего?
  - То есть я окончательно убедился, что разрешения занимающих меня воп-
росов я не найду в нем и ему подобных. Теперь...
  Но спокойное и веселое выражение лица Катавасова вдруг поразило его, и
ему так стало жалко своего настроения,  которое  он,  очевидно,  нарушал
этим разговором, что он, вспомнив свое намерение, остановился.
  - Впрочем, после поговорим, - прибавил он. - Если на пчельник, то  сю-
да, по этой тропинке, - обратился он во всем.
  Дойдя по узкой тропинке до нескошенной полянки, покрытой с одной  сто-
роны сплошной яркой иван-да-марьей, среди которой часто разрослись  тем-
но-зеленые высокие кусты чемерицы, Левин поместил своих гостей в  густой
свежей тени молодых осинок, на скамейке и обрубках, нарочно приготовлен-
ных для посетителей пчельника, боящихся пчел, а сам пошел на осек, чтобы
принести детям и большим хлеба, огурцов и свежего меда.
  Стараясь делать как можно меньше быстрых движений  и  прислушиваясь  к
пролетавшим все чаще и чаще мимо него пчелам, он дошел  по  тропинке  до
избы. У самых сеней одна пчела завизжала, запутавшись ему в  бороду,  но
он осторожно выпростал ее. Войдя в тенистые сени, он снял со стены пове-
шенную на колышке свою сетку и, надев ее и засунув руки в карманы, вышел
на огороженный пчельник, в котором  правильными  рядами,  привязанные  к
кольям лычками, стояли среди выкошенного места все знакомые ему,  каждый
с своей историей, старые ульи, а по стенкам плетня молодые, посаженные в
нынешнем году. Перед летками ульев рябили в глазах кружащиеся и толкущи-
еся на одном месте, играющие пчелы и трутни, и среди  их,  всё  в  одном
направлении, туда в лес на цветущую липу и назад к ульям, пролетали  ра-
бочие пчелы с взяткой и за взяткой.
  В ушах не переставая отзывались разнообразные звуки то занятой  делом,
быстро пролетающей рабочей пчелы, то трубящего, празднующего трутня,  то
встревоженных, оберегающих от врага свое достояние,  сбирающихся  жалить
пчел-караульщиц. На той стороне ограды старик строгал обруч и  не  видал
Левина. Левин, не окликая его, остановился на середине пчельника.
  Он рад был случаю побыть одному, чтобы опомниться от действительности,
которая уже успела так принизить его настроение.
  Он вспомнил, что уже успел рассердиться на Ивана, выказать  холодность
брату и легкомысленно поговорить с Катавасовым.
  "Неужели это было только минутное настроение, и оно пройдет, не  оста-
вив следа?" - подумал он.
  Но в ту же минуту, вернувшись к своему настроению, он с  радостью  по-
чувствовал, что что-то новое и важное произошло в нем.  Действительность
только на время застилала то душевное спокойствие, которое он нашел;  но
оно было цело в нем.
  Точно так же как пчелы, теперь вившиеся вокруг него, угрожавшие ему  и
развлекавшие его, лишали его полного физического спокойствия, заставляли
его сжиматься, избегая их, так точно заботы, обступив его с той  минуты,
как он сел в тележку, лишали его свободы душевной; но  это  продолжалось
только до тех пор, пока он был среди них. Как, несмотря на пчел,  телес-
ная сила была вся цела в нем, так и цела была вновь созданная им его ду-
ховная сила.

                                     XV

  - А ты знаешь, Костя, с кем Сергей Иванович ехал сюда? - сказала  Дол-
ли, оделив детей огурцами и медом. - С Вронским! Он едет в Сербию.
  - Да еще не один, а эскадрон ведет на свой счет! - сказал Катавасов.
  - Это ему идет, - сказал Левин. - А разве всё идут еще добровольцы?  -
прибавил он, взглянув на Сергея Ивановича.
  Сергей Иванович, не отвечая, осторожно вынимал ножом-тупиком из чашки,
в которой лежал углом белый сот меду, влипшую в подтекший мед живую  еще
пчелу.
  - Да еще как! Вы бы видели, что вчера было на станции! - сказал  Ката-
васов, звонко перекусывая огурец.
  - Ну, это-то как понять? Ради Христа, объясните мне, Сергей  Иванович,
куда едут все эти добровольцы, с кем они воюют? - спросил старый  князь,
очевидно продолжая разговор, начавшийся еще без Левина.
  - С турками, - спокойно улыбаясь, отвечал Сергей Иванович, выпроставши
беспомощно двигавшую ножками, почерневшую от меда пчелу и ссаживая ее  с
ножа на крепкий осиновый листок.
  - Но кто же объявил войну туркам? Иван Иваныч Рагозов и графиня  Лидия
Ивановна с мадам Шталь?
  - Никто не объявлял войны, а люди сочувствуют страданиям ближних и же-
лают помочь им, - сказал Сергей Иванович.
  - Но князь говорит не о помощи, - сказал Левин, заступаясь за тестя, -
а об войне. Князь говорит, что частные люди не могут принимать участия в
войне без разрешения правительств.
  - Костя, смотри, это пчела! Право, нас искусают!- сказала Долли, отма-
хиваясь от осы.
  - Да это и не пчела, это оса, - сказал Левин.
  - Ну-с, ну-с, какая ваша теория? - сказал с улыбкой Катавасов  Левину,
очевидно вызывая его на спор. - Почему частные люди не имеют права?
  - Да моя теория та: война, с одной стороны, есть такое животное,  жес-
токое и ужасное дело, что ни один человек, не говорю уже христианин,  не
может лично взять на свою ответственность начало войны, а  может  только
правительство, которое призвано к этому и приводится к войне  неизбежно.
С другой стороны, и по науке и по здравому смыслу, в государственных де-
лах, в особенности в деле войны, граждане отрекаются от своей личной во-
ли.
  Сергей Иванович и Катавасов с готовыми возражениями заговорили в  одно
время.
  - В том-то и штука, батюшка,  что  могут  быть  случаи,  когда  прави-
тельство не исполняет воли граждан, и тогда общество заявляет свою волю,
- сказал Катавасов.
  Но Сергей Иванович, очевидно, не одобрял этого возражения.  Он  нахму-
рился на слова Катавасова и сказал другое:
  - Напрасно ты так ставишь вопрос. Тут нет объявления войны,  а  просто
выражение человеческого, христианского чувства. Убивают братьев, единок-
ровных и единоверцев. Ну, положим, даже не братьев,  не  единоверцев,  а
просто детей, женщин, стариков; чувство возмущается, и русские люди  бе-
гут, чтобы помочь прекратить эти ужасы. Представь себе, что ты бы шел по
улице и увидал бы, что пьяные бьют женщину или ребенка; я думаю,  ты  не
стал бы спрашивать, объявлена или не объявлена война этому  человеку,  а
ты бы бросился на него и защитил бы обижаемого.
  - Но не убил бы, - сказал Левин.
  - Нет, ты бы убил.
  - Я не знаю. Если бы я увидал это, я бы отдался своему чувству  непос-
редственному; но вперед сказать я не могу.  И  такого  непосредственного
чувства к угнетению славян нет и не может быть.
  - Может быть, для тебя нет. Но для других оно есть, - недовольно  хму-
рясь, сказал Сергей Иванович. - В народе живы  предания  о  православных
людях, страдающих под игом "нечестивых агарян". Народ услыхал о  страда-
ниях своих братий и заговорил.
  - Может быть, - уклончиво сказал Левин, - но я не вижу; я сам народ, я
и не чувствую этого.
  - Вот и я, - сказал князь. - Я жил за границей, читал газеты и,  приз-
наюсь, еще до болгарских ужасов никак не понимал, почему все русские так
вдруг полюбили братьев славян, а я никакой к ним любви не чувствую  ?  Я
очень огорчался, думал, что я урод или что так Карлсбад на меня действу-
ет. Но, приехав сюда, я успокоился - я вижу, что и кроме меня есть люди,
интересующиеся только Россией, а не братьями славянами. Вот  и  Констан-
тин.
  - Личные мнения тут ничего не значат, - сказал Сергей  Иваныч,  -  нет
дела до личных мнений, когда вся Россия - народ выразил свою волю.
  - Да извините меня. Я этого не вижу. Народ и знать не знает, -  сказал
князь.
  - Нет, папа... как же нет? А в воскресенье в церкви? - сказала  Долли,
прислушиваясь.к разговору. - Дай, пожалуйста, полотенце, -  сказала  она
старику, с улыбкой смотревшему на детей.  -  Уж  не  может  быть,  чтобы
все...
  - Да что же в воскресенье в церкви?  Священнику  велели  прочесть.  Он
прочел. Они ничего не поняли, вздыхали, как при всякой проповеди, - про-
должал князь. - Потом им сказали, что вот собирают  на  душеспасительное
дело в церкви, ну они вынули по копейке и дали. А на что - они  сами  не
знают.
  - Народ не может не знать; сознание своих судеб всегда есть в  народе,
и в такие минуты, как нынешние, оно выясняется ему, - утвердительно ска-
зал Сергей Иванович, взглядывая на старика пчельника.
  Красивый старик с черной с проседью бородой и густыми серебряными  во-
лосами неподвижно стоял, держа чашку с медом, ласково и спокойно с высо-
ты своего роста глядя на господ, очевидно ничего не понимая и  не  желая
понимать.
  - Это так точно, - значительно покачивая головой, сказал он  на  слова
Сергея Ивановича.
  - Да вот спросите у него. Он ничего не знает и не думает, - сказал Ле-
вин. - Ты слышал, Михайлыч, об войне? - обратился он к нему. - Вот что в
церкви читали? Ты что же думаешь? Надо нам воевать за христиан?
  - Что ж нам думать? Александр Николаевич, император, нас  обдумал,  он
нас и обдумает во всех делах.Ему видней... Хлебушка не принесть ли  еще?
Парнишке еще дать? - обратился он к  Дарье  Александровне,  указывая  на
Гришу, который доедал корку.
  - Мне не нужно спрашивать, - сказал Сергей Иванович, - мы видели и ви-
дим сотни и сотни людей, которые бросают все,  чтобы  послужить  правому
делу, приходят со всех сторон России и прямо и ясно выражают свою  мысль
и цель. Они приносят свои гроши или сами идут и прямо говорят зачем. Что
же это значит?
  - Значит, по-моему, - сказал начинавший  горячиться  Левин,  -  что  в
восьмидесятимиллионном народе всегда найдутся не сотни,  как  теперь,  а
десятки тысяч людей, потерявших общественное положение, бесшабашных  лю-
дей, которые всегда готовы - в шайку Пугачева, в Хиву, в Сербию...
  - Я тебе говорю, что не сотни и не люди бесшабашные, а лучшие предста-
вители народа! - сказал Сергей Иваныч с таким раздражением, как будто он
защищал последнее свое достояние. - А пожертвования? Тут уж  прямо  весь
народ выражает свою волю.
  - Это слово "народ" так неопределенно, - сказал Левин.  -  Писаря  во-
лостные, учителя и из мужиков один на тысячу, может быть, знают,  о  чем
идет дело. Остальные же восемьдесят миллионов, как Михайлыч,  не  только
не выражают своей воли, но не имеют ни малейшего понятия, о чем им  надо
бы выражать свою волю. Какое же мы имеем право говорить,  что  это  воля
народа?

                                    XVI

  Опытный в диалектике Сергей Иванович, не возражая, тотчас  же  перенес
разговор в другую область.
  - Да, если ты хочешь арифметическим путем узнать дух народа, то, разу-
меется, достигнуть этого очень трудно. И подача голосов не введена у нас
и не может быть введена, потому что не выражает воли народа; но для это-
го есть другие пути. Это чувствуется в воздухе, это чувствуется сердцем.
Не говорю уже о тех подводных течениях, которые двинулись в стоячем море
народа и которые ясны для всякого непредубежденного человека; взгляни на
общество в тесном смысле. Все разнообразнейшие партии  мира  интеллиген-
ции, столь враждебные прежде, все слились в одно.  Всякая  рознь  кончи-
лась, все общественные органы говорят одно и одно, все почуяли стихийную
силу, которая захватила их и несет в одном направлении.
  - Да это газеты все одно говорят, - сказал князь. - Это правда. Да  уж
так-то все одно, что точно лягушки перед грозой. Из-за них и не  слыхать
ничего.
  - Лягушки ли, не лягушки, - я газет не издаю и защищать их не хочу; но
я говорю о единомыслии в мире интеллигенции, - сказал  Сергей  Иванович,
обращаясь к брату.
  Левин хотел отвечать, но старый князь перебил его.
  - Ну, про это единомыслие еще другое можно сказать, - сказал князь.  -
Вот у меня зятек, Степан Аркадьич, вы его  знаете,  Он  теперь  получает
место члена от комитета комиссии и еще что-то, я не помню. Только делать
там нечего - что ж, Долли, это не секрет! - а  восемь  тысяч  жалованья.
Попробуйте, спросите у него, полезна ли его служба, -  он  вам  докажет,
что самая нужная. И он правдивый человек,  но  нельзя  же  не  верить  в
пользу восьми тысяч.
  - Да, он просил передать о получении места Дарье Александровне, -  не-
довольно сказал Сергей Иванович, полагая, что князь говорит некстати.
  - Так-то и единомыслие газет. Мне это растолковали: как только  война,
то им вдвое дохода. Как же им не считать, что судьбы народа и  славян...
и все это?
  - Я не люблю газет многих, но это несправедливо, - сказал Сергей  Ива-
нович.
  - Я только бы одно условие поставил, -  продолжал  князь.  -  Alphonse
Karr прекрасно это писал перед войной с Пруссией. "Вы считаете, что вой-
на необходима? Прекрасно. Кто проповедует войну -  в  особый,  передовой
легион и на штурм, в атаку, впереди всех!"
  - Хороши будут редакторы,  -  громко  засмеявшись,  сказал  Катавасов,
представив себе знакомых ему редакторов в этом избранном легионе.
  - Да что ж, они убегут, - сказала Долли, - только помешают.
  - А коли побегут, так сзади картечью или казаков с плетьми  поставить,
- сказал князь.
  - Да это шутка, и нехорошая шутка, извините меня, князь, - сказал Сер-
гей Иванович.
  - Я не вижу, чтобы это была шутка, это... - начал было Левин, но  Сер-
гей Иваныч перебил его.
  - Каждый член общества призван делать свойственное ему дело, -  сказал
он. - И люди мысли исполняют свое дело, выражая общественное  мнение.  И
единодушие и полное выражение общественного мнения есть заслуга прессы и
вместе с тем радостное явление. Двадцать лет тому назад мы бы молчали, а
теперь слышен голос русского народа, который готов встать, как один  че-
ловек, и готов жертвовать собой для угнетенных братьев; это великий  шаг
и задаток силы.
  - Но ведь не жертвовать только, а убивать турок, - робко сказал Левин.
- Народ жертвует и готов жертвовать для своей души, а не для убийства, -
прибавил он, невольно связывая разговор с теми мыслями, которые так  его
занимали.
  - Как для души? Это, понимаете, для естественника затруднительное  вы-
ражение. Что же это такое душа? - улыбаясь, сказал Катавасов.
  - Ах, вы знаете!
  - Вот, ей-богу, ни малейшего понятия не имею!- с громким смехом сказал
Катавасов.
  - "Я не мир, а меч принес", говорит Христос, - с своей стороны  возра-
зил Сергей Иваныч, просто, как будто самую понятную вещь, приводя то са-
мое место из евангелия, которое всегда более всего смущало Левина.
  - Это так точно, - опять повторил старик, стоявший около них,  отвечая
на случайно брош