лицо в своем оживлении; но было что-то ужасное и жестокое в ее прелести.
  Кити любовалась ею еще более, чем прежде, и все больше и больше  стра-
дала. Кити чувствовала себя раздавленною, и лицо ее выражало это.  Когда
Вронский увидал ее, столкнувшись с ней в мазурке, он не вдруг узнал ее -
так она изменилась.
  - Прекрасный бал!- сказал он ей, чтобы сказать чего-нибудь.
  - Да, - отвечала она.
  В середине мазурки, повторяя сложную фигуру, вновь выдуманную Корсунс-
ким, Анна вышла на середину круга, взяла двух кавалеров  и  подозвала  к
себе одну даму и Кити. Кити испуганно смотрела на  нее,  подходя.  Анна,
прищурившись, смотрела на нее и улыбнулась, пожав ей руку.  Но  заметив,
что лицо Кити только выражением отчаяния  и  удивления  ответило  на  ее
улыбку, она отвернулась от нее и весело заговорила с другою дамой.
  "Да, что-то чуждое, бесовское и прелестное есть в ней", - сказала себе
Кити.
  Анна не хотела оставаться ужинать, но хозяин стал просить ее.
  - Полно, Анна Аркадьевна, - заговорил Корсунский, забирая ее  обнажен-
ную руку под рукав своего фрака. -  Какая  у  меня  идея  котильона!  Un
bijou!
  И он понемножку двигался, стараясь увлечь ее. Хозяин улыбался  одобри-
тельно.
  - Нет, я не останусь, - ответила Анна улыбаясь; но, несмотря на  улыб-
ку, и Корсунский и хозяин поняли по решительному тону, с каким она отве-
чала, что она не останется.
  - Нет, я и так в Москве танцевала больше на вашем одном бале, чем  всю
зиму в Петербурге, - сказала Анна, оглядываясь на  подле  нее  стоявшего
Вронского. - Надо отдохнуть перед дорогой.
  - А вы решительно едете завтра? - спросил Вронский.
  - Да, я думаю, - отвечала Анна, как бы удивляясь смелости его вопроса;
но неудержимый дрожащий блеск глаз и улыбки обжег его, когда она говори-
ла это.
  Анна Аркадьевна не осталась ужинать и уехала.

                                    XXIV

  "Да, что-то есть во мне противное, отталкивающее, - думал  Левин,  вы-
шедши от Щербацких и пешком направляясь к брату. - И  не  гожусь  я  для
других людей. Гордость, говорят. Нет, у меня нет и гордости. Если бы бы-
ла гордость, я не поставил бы себя в такое положение". И он  представлял
себе Вронского, счастливого, доброго, умного и спокойного, никогда,  на-
верное, не бывавшего в том ужасном положении, в котором он был нынче ве-
чером. "Да, она должна была выбрать его. Так надо, и жаловаться  мне  не
на кого и не за что. Виноват я сам. Какое право имел я думать,  что  она
захочет соединить свою жизнь с моею? Кто я? И что я? Ничтожный  человек,
никому и ни для кого ненужный". И он вспомнил о брате Николае  и  с  ра-
достью остановился на этом воспоминании. "Не прав ли он, что все на све-
те дурно и гадко? И едва ли мы справедливо судим и судили о брате  Нико-
лае. Разумеется, с точки зрения Прокофья, видевшего его в оборванной шу-
бе и пьяного, он презренный человек; но я знаю его иначе. Я знаю его ду-
шу и знаю, что мы похожи с ним. А я, вместо того  чтобы  ехать  отыскать
его, поехал обедать и сюда". Левин подошел к фонарю, прочел адрес брата,
который у него был в бумажнике, и подозвал извозчика. Всю длинную дорогу
до брата Левин живо припоминал себе все известные ему события  из  жизни
брата Николая. Вспоминал он, как брат в университете и год после универ-
ситета, несмотря на насмешки товарищей, жил как монах, в  строгости  ис-
полняя все обряды религии, службы, посты и избегая всяких  удовольствий,
в особенности женщин; и потом как вдруг его прорвало, он сблизился с са-
мыми гадкими людьми и пустился в самый беспутный разгул. Вспоминал потом
про историю с мальчиком, которого он взял из деревни, чтобы воспитывать,
и в припадке злости так избил, что началось дело по обвинению в причине-
нии увечья. Вспоминал потом историю  с  шулером,  которому  он  проиграл
деньги, дал вексель и на которого сам подал жалобу, доказывая,  что  тот
его обманул. (Это были те деньги, которые заплатил Сергей Иваныч.) Потом
вспоминал, как он ночевал ночь в части за буйство.  Вспоминал  затеянный
им постыдный процесс с братом Сергеем Иванычем за то, что тот  будто  бы
не выплатил ему долю из материнского имения; и последнее дело, когда  он
уехал служить в Западный край и там попал под суд за  побои,  нанесенные
старшине... Все это было ужасно гадко, но Левину это представлялось сов-
сем не так гадко, как это должно было  представляться  тем,  которые  не
знали Николая Левина, не знали всей его истории, не знали его сердца.
  Левин помнил, как в то время, когда Николай был в периоде  набожности,
постов, монахов, служб церковных, когда он искал в религии помощи,  узды
на свою страстную натуру, никто не только не поддержал его, но все, и он
сам, смеялись над ним. Его дразнили, звали его Ноем,  монахом;  а  когда
его прорвало, никто не помог. ему, а все с ужасом и омерзением  отверну-
лись.
  Левин чувствовал, что брат Николай в душе своей, в самой основе  своей
души, несмотря на все безобразие своей жизни, не был более  неправ,  чем
те люди, которые презирали его. Он не был виноват в том, что  родился  с
своим неудержимым характером и стесненным чем-то умом. Но он всегда  хо-
тел быть хорошим. "Все выскажу ему, все заставлю его высказать и  покажу
ему, что я люблю и потому понимаю его",  -  решил  сам  с  собою  Левин,
подъезжая в одиннадцатом часу к гостинице, указанной на адресе.
  - Наверху двенадцатый и тринадцатый, - ответил швейцар на вопрос Леви-
на.
  - Дома?
  - Должно, дома.
  Дверь двенадцатого нумера была полуотворена, и оттуда, в полосе света,
выходил густой дым дурного и слабого табаку и слышался незнакомый Левину
голос; но Левин тотчас же узнал, что брат тут; он услыхал  его  покашли-
ванье.
  Когда он вошел в дверь, незнакомый голос говорил.
  - Все зависит от того, насколько разумно и сознательно поведется дело.
  Константин Левин заглянул в дверь и увидел,  что  говорит  с  огромной
шапкой волос молодой человек в поддевке, а молодая рябоватая женщина,  в
шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит на диване. Брата не
видно было. У Константина больно сжалось сердце при мысли о том, в среде
какие чужих людей живет его брат. Никто не услыхал  его,  и  Константин,
снимая калоши, прислушивался к тому, что говорил господин в поддевке. Он
говорил о каком-то предприятии.
  - Ну, черт их дери, привилегированные классы, - прокашливаясь,  прого-
ворил голос брата. - Маша! Добудь ты нам поужинать и дай вина, если  ос-
талось, а то пошли.
  Женщина встала, вышла за перегородку и увидала Константина.
  - Какой-то барин, Николай Дмитрич, - сказала она.
  - Кого нужно? - сердито сказал голос Николая Левина.
  - Это я, - отвечал Константин Левин, выходя на свет.
  - Кто я? - еще сердитее повторил голос Николая. Слышно  было,  как  он
быстро встал, зацепив за что-то, и Левин увидал  перед  собою  в  дверях
столь знакомую и все-таки поражающую своею дикостью и болезненностью ог-
ромную, худую, сутуловатую фигуру брата, с его большими испуганными гла-
зами.
  Он был еще худее, чем три года тому назад, когда Константин Левин  ви-
дел его в последний раз. На нем был короткий сюртук. И  руки  и  широкие
кости казались еще огромнее. Волосы стали реже, те же прямые усы  висели
на губы, те же глаза странно и наивно смотрели на вошедшего.
  - А, Костя! - вдруг проговорил он, узнав брата, и глаза  его  засвети-
лись радостью. Но в ту же секунду он оглянулся на  молодого  человека  и
сделал столь знакомое Константину судорожное движение  головой  и  шеей,
как будто галстук жал его; и совсем другое, дикое, страдальческое и жес-
токое выражение остановилось на его исхудалом лице.
  - Я писал и вам и Сергею Иванычу, что я вас не знаю и не  хочу  знать.
Что тебе, что вам нужно?
  Он был совсем не такой, каким воображал его Константин. Самое  тяжелое
и дурное в его характере, то, что делало столь трудным  общение  с  ним,
было позабыто Константином Левиным, когда он думал о нем; и теперь, ког-
да увидел его лицо, в особенности это судорожное  поворачиванье  головы,
он вспомнил все это.
  - Мне ни для чего не нужно видеть тебя, - робко отвечал он. - Я просто
приехал тебя видеть.
  Робость брата, видимо, смягчила Николая. Он дернулся губами.
  - А, ты так? - сказал он. - Ну, входи, садись. Хочешь  ужинать?  Маша,
три порции принеси. Нет, постой. Ты знаешь, кто это? -  обратился  он  к
брату, указывая на господина в поддевке, -  это  господин  Крицкий,  мой
друг еще из Киева, очень замечательный человек. Его, разумеется, пресле-
дует полиция, потому что он не подлец.
  И он оглянулся по своей привычке на всех бывших в комнате. Увидав, что
женщина, стоявшая в дверях, двинулась было идти, он крикнул ей: "Постой,
я сказал". И с тем неуменьем, с тою нескладностью разговора, которые так
знал Константин, он, опять оглядывая всех, стал рассказывать брату исто-
рию Крицкого: как его выгнали из университета за то, что  он  завел  об-
щество вспоможения бедным студентам и воскресные школы, и как  потом  он
поступил в народную школу учителем, и как его оттуда  также  выгнали,  и
как потом судили за что-то.
  - Вы Киевского университета? - сказал Константин Левин Крицкому, чтобы
прервать установившееся неловкое молчание.
  - Да, Киевского был, - насупившись, сердито говорил Крицкий.
  - А эта женщина, - перебил его Николай Левин, указывая на нее,  -  моя
подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из дома, - и он дернулся  ше-
ей, говоря это. - Но люблю ее и уважаю и всех, кто меня хочет  знать,  -
прибавил он, возвышая голос и хмурясь, - прошу любить и уважать ее.  Она
все равно что моя жена, все равно. Так вот, ты знаешь, с кем имеешь  де-
ло. И если думаешь, что ты унизишься, так вот бог, а вот порог.
  И опять глаза его вопросительно обежали всех.
  - Отчего же я унижусь, я не понимаю.
  - Так вели, Маша, принести ужинать: три порции, водки и  вина...  Нет,
постой... Нет, не надо... Иди.

                                    XXV

  - Так видишь, - продолжал Николай Левин, с усилием морща лоб и  подер-
гиваясь. Ему, видимо, трудно было сообразить, что сказать и  сделать.  -
Вот видишь ли... - Он указал в углу комнаты  какие-то  железные  бруски,
завязанные бечевками. - Видишь ли это? Это начало нового дела, к которо-
му мы приступаем. Дело это есть производительная артель...
  Константин почти не слушал. Он вглядывался в его болезненное, чахоточ-
ное лицо, и все больше и больше ему жалко было его, и он не  мог  заста-
вить себя слушать то, что брат рассказывал ему про артель. Он видел, что
эта артель есть только якорь спасения от презрения к самому себе.  Нико-
лай Левин продолжал говорить:
  - Ты знаешь, что капитал давит работника, - работники у  нас,  мужики,
несут всю тягость труда и поставлены так, что, сколько бы они ни  труди-
лись, они не могут выйти из своего скотского положения. Все барыши зара-
ботной платы, на которые они могли бы улучшить свое положение, доставить
себе досуг и вследствие этого образование, все излишки платы - отнимают-
ся у них капиталистами. И так сложилось общество, что чем больше они бу-
дут работать, тем больше будут наживаться купцы, землевладельцы,  а  они
будут скоты рабочие всегда. И этот порядок нужно изменить, - кончил он и
вопросительно посмотрел на брата.
  - Да, разумеется, - сказал Константин, вглядываясь в  румянец,  высту-
пивший под выдающимися костями щек брата.
  - И мы вот устраиваем артель слесарную, где все производство, и  бары-
ши, главное, орудия производства, все будет общее.
  - Где же будет артель? - спросил Константин Левин.
  - В селе Воздреме Казанской губернии.
  - Да отчего же в селе? В селах, мне кажется, и так дела много. Зачем в
селе слесарная артель?
  - А затем, что мужики теперь такие же рабы, какими были прежде,  и  от
этого-то вам с Сергеем Иванычем и неприятно, что  их  хотят  вывести  из
этого рабства, - сказал Николай Левин, раздраженный возражением.
  Константин Левин вздохнул, оглядывая в это время  комнату,  мрачную  и
грязную. Этот вздох, казалось, еще более раздражил Николая.
  - Знаю ваши с Сергеем Иванычем аристократические воззрения. Знаю,  что
он все силы ума употребляет на то, чтоб оправдать существующее зло.
  - Нет, да к чему ты говоришь о Сергей Иваныче? - проговорил, улыбаясь,
Левин.
  - Сергей Иваныч? А вот к  чему!-  вдруг  при  имени  Сергея  Ивановича
вскрикнул Николай Левин, - вот к чему... Да что говорить? Только одно...
Для чего ты приехал ко мне? Ты презираешь это, и прекрасно, и  ступай  с
богом, ступай!- кричал он, вставая со стула, - и ступай, и ступай!
  - Я нисколько не презираю, - робко сказал Константин Левин. - Я даже и
не спорю.
  В это время вернулась Марья Николаевна. Николай Левин сердито оглянул-
ся на нее. Она быстро подошла к нему и что-то прошептала.
  - Я нездоров, я раздражителен стал, - проговорил, успокоиваясь и тяже-
ло дыша, Николай Левин, - и потом ты мне говоришь о Сергей Иваныче и его
статье. Это такой вздор, такое вранье, такое самообманыванье. Что  может
писать о справедливости человек, который ее  не  знает?  Вы  читали  его
статью? - обратился он к Крицкому, опять садясь к столу и сдвигая с него
до половины насыпанные папиросы, чтоб опростать место.
  - Я не читал, - мрачно сказал Крицкий, очевидно не хотевший вступать в
разговор.
  - Отчего? - с раздражением обратился теперь к Крицкому Николай Левин.
  - Потому что не считаю нужным терять на это время.
  - То есть, позвольте, почему ж вы знаете, что вы потеряете время? Мно-
гим статья эта недоступна, то есть выше их. Но я, другое  дело,  я  вижу
насквозь его мысли и знаю, почему это слабо.
  Все замолчали. Крицкий медлительно встал и взялся за шапку.
  - Не хотите ужинать? Ну, прощайте. Завтра приходите со слесарем.
  Только что Крицкий вышел, Николай Левин улыбнулся и подмигнул.
  - Тоже плох, - проговорил он. - Ведь я вижу...
  Но в это время Крицкий в дверях позвал его.
  - Что еще нужно? - сказал он и вышел к нему в коридор. Оставшись  один
с Марьей Николаевной, Левин обратился к ней.
  - А вы давно с братом? - сказал он ей.
  - Да вот уж второй год. Здоровье их очень плохо стало. Пьют  много,  -
сказала она.
  - То есть как пьет?
  - Водку пьют, а им вредно.
  - А разве много? - прошептал Левин.
  - Да, - сказала она, робко оглядываясь на дверь, в  которой  показался
Николай Левин.
  - О чем вы говорили? - сказал он, хмурясь и переводя испуганные  глаза
с одного на другого. - О чем?
  - Ни о чем, - смутясь, отвечал Константин.
  - А не хотите говорить, как хотите. Только нечего тебе с ней говорить.
Она девка, а ты барин, - проговорил он, подергиваясь шеей.
  - Ты, я ведь вижу, все понял и оценил и с сожалением относишься к моим
заблуждениям, - заговорил он опять, возвышая голос.
  - Николай Дмитрич, Николай Дмитрич, - прошептала опять Марья Николаев-
на, приближаясь к нему.
  - Ну, хорошо, хорошо!.. Да что ж ужин? А, вот и он, -  проговорил  он,
увидав лакея с подносом. - Сюда, сюда ставь, - проговорил он  сердито  и
тотчас же взял водку, налил рюмку и жадно выпил. - Выпей, хочешь? -  об-
ратился он к брату, тотчас же повеселев. - Ну, будет о Сергее Иваныче. Я
все-таки рад тебя видеть. Что там ни толкуй, а все не чужие.  Ну,  выпей
же. Расскажи, что ты делаешь?- продолжал  он,  жадно  пережевывая  кусок
хлеба и наливая другую рюмку. - Как ты живешь?
  - Живу один в деревне, как жил прежде, занимаюсь хозяйством, - отвечал
Константин, с ужасом вглядываясь в жадность, с которою брат  его  пил  и
ел, и стараясь скрыть свое внимание.
  - Отчего ты не женишься?
  - Не пришлось, - покраснев отвечал Константин.,
  - Отчего? Мне - кончено! Я свою жизнь испортил. Это я сказал и  скажу,
что, если бы мне дали тогда мою часть, когда мне  она  нужна  была,  вся
жизнь моя была бы другая.
  Константин Дмитрич поспешил отвести разговор.
  - А ты знаешь, что твой Ванюшка у меня  в  Покровском  конторщиком?  -
сказал он.
  Николай дернул шеей и задумался.
  - Да расскажи мне, что делается в Покровском? Что, дом  все  стоит,  и
березы, и наша классная? А Филипп садовник, неужели жив? Как я помню бе-
седку и диван! Да смотри же, ничего не переменяй в доме, но  скорее  же-
нись и опять заведи то же, что было. Я тогда приеду к  тебе,  если  твоя
жена будет хорошая.
  - Да приезжай теперь ко мне, - сказал Левин. - Как бы мы хорошо устро-
ились!
  - Я бы приехал к тебе, если бы знал, что не найду Сергея Иваныча.
  - Ты его не найдешь. Я живу совершенно независимо от него.
  - Да, но, как ни говори, ты должен выбрать между мною и им,  -  сказал
он, робко глядя в глаза брату. Эта робость тронула Константина.
  - Если хочешь знать всю мою исповедь в этом отношении, я  скажу  тебе,
что в вашей ссоре с Сергеем Иванычем я не беру ни той, ни другой  сторо-
ны. Вы оба неправы. Ты неправ более внешним образом, а он более внутрен-
но.
  - А, а! Ты понял это, ты понял это? - радостно закричал Николай.
  - Но я, лично, если ты хочешь знать, больше дорожу  дружбой  с  тобой,
потому что...
  - Почему, почему?
  Константин не мог сказать, что он дорожит потому, что Николай  несчас-
тен и ему нужна дружба. Но Николай понял, что он  хотел  сказать  именно
это, и, нахмурившись, взялся опять за водку.
  - Будет, Николай Дмитрич!- сказала Марья Николаевна, протягивая пухлую
обнаженную руку к графинчику.
  - Пусти! Не приставай! Прибью!- крикнул он. Марья  Николаевна  улыбну-
лась кроткою и доброю улыбкой, которая сообщилась и Николаю,  и  приняла
водку.
  - Да ты думаешь, она ничего не понимает? - сказал Николай. -  Она  все
это понимает лучше всех нас. Правда, что есть в ней что-то хорошее,  ми-
лое?
  - Вы никогда прежде не были в Москве? - сказал  ей  Константин,  чтобы
сказать что-нибудь.
  - Да не говори ей вы. Она  этого  боится.  Ей  никто,  кроме  мирового
судьи, когда ее судили за то, что она хотела уйти из дома разврата, ник-
то не говорил вы.Боже мой, что это за  бессмыслица  на  свете!  -  вдруг
вскрикнул он. - Эти новые учреждения, эти мировые  судьи,  земство,  что
это за безобразие!
  И он начал рассказывать свои столкновения с новыми учреждениями.
  Константин Левин слушал его, и то отрицание смысла во всех  обществен-
ных учреждениях, которое он разделял с ним и часто высказывал, было  ему
неприятно теперь из уст брата.
  - На том свете поймем все это, - сказал он шутя.
  - На том свете? Ох, не люблю я тот свет! Не люблю, - сказал он,  оста-
новив испуганные дикие глаза на лице брата. - И ведь  вот  кажется,  что
уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей, хорошо бы было,  а  я
боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. - Он содрогнулся. - Да выпей  что-ни-
будь. Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем к цыганам! Зна-
ешь, я очень полюбил цыган и русские песни.
  Язык его стал мешаться, и он пошел перескакивать с одного предмета  на
другой. Константин с помощью Маши уговорил его никуда не ездить и уложил
спать совершенно пьяного.
  Маша обещала писать Константину в случае нужды и  уговаривать  Николая
Левина приехать жить к брату.

                                    XXVI

  Утром Константин Левин выехал из Москвы и к вечеру приехал домой.  До-
рогой, в вагоне, он разговаривал с соседями о политике, о новых железных
дорогах, и, так же как в Москве, его одолевала путаница  понятий,  недо-
вольство собой, стыд пред чем-то; но когда он вышел  на  своей  станции,
узнал кривого кучера Игната с поднятым воротником кафтана, когда  увидал
в неярком свете, падающем из окон станции, свои ковровые сани, своих ло-
шадей с подвязанными хвостами, в сбруе с кольцами и мохрами, когда кучер
Игнат, еще в то время как укладывались, рассказал ему деревенские новос-
ти, о приходе рядчика и о том, что отелилась Пава,  -  он  почувствовал,
что понемногу путаница разъясняется и стыд и недовольство  собой  прохо-
дят. Это он почувствовал при одном виде Игната и лошадей;  но  когда  он
надел привезенный ему тулуп, сел, закутавшись, в сани и поехал, раздумы-
вая