лица руки. Он опять
вытянул ноги и бросился на диван в прежней позе и закрыл глаза.
  "Заснуть! заснуть!" - повторил он себе. Но с закрытыми глазами он  еще
яснее видел лицо Анны таким, какое оно было в памятный ему вечер до ска-
чек.
  - Этого нет и не будет, и она желает стереть это из своего  воспомина-
ния. А я не могу жить без этого. Как же нам помириться, как же нам поми-
риться? - сказал он вслух и бессознательно стал повторять эти слова. Это
повторение слов удерживало возникновение новых образов  и  воспоминаний,
которые, он чувствовал, толпились в его голове. Но повторение слов удер-
жало воображение ненадолго. Опять одна за другой стали представляться  с
чрезвычайною быстротой лучшие минуты и вместе с ними недавнее  унижение.
"Отними руки", - говорит голос Анны. Он отнимает руки и чувствует  прис-
тыженное и глупое выражение своего лица.
  Он все лежал, стараясь заснуть, хотя чувствовал, что не было ни малей-
шей надежды, и все повторял шепотом случайные слова из какой-нибудь мыс-
ли, желая этим удержать возникновение новых образов. Он прислушался -  и
услыхал странным, сумасшедшим шепотом повторяемые слова:  "Не  умел  це-
нить, не умел пользоваться; не умел ценить, не умел пользоваться".
  "Что это? или я с ума схожу? - сказал он себе. - Может быть. Отчего же
и сходят с ума, отчего же и стреляются?" - ответил он сам себе и, открыв
глаза, с удивлением увидел подле своей головы шитую подушку работы Вари,
жены брата. Он потрогал кисть подушки и попытался вспомнить  о  Варе,  о
том, когда он видел ее последний раз. Но думать о чем-нибудь постороннем
было мучительно. "Нет, надо заснуть!" Он подвинул подушку и  прижался  к
ней головой, но надо было делать усилие, чтобы держать глаза  закрытыми.
Он вскочил и сел. "Это кончено для меня, - сказал он себе. - Надо  обду-
мать, что делать. Что осталось?" Мысль его быстро обежала жизнь вне  его
любви к Анне.
  "Честолюбие? Серпуховской? Свет? Двор?" Ни на чем он  не  мог  остано-
виться. Все это имело смысл прежде, но теперь ничего этого уже не  было.
Он встал с дивана, снял  сюртук,  выпустил  ремень  и,  открыв  мохнатую
грудь, чтобы дышать свободнее, прошелся по комнате. "Так сходят с ума, -
повторил он, - и так стреляются... чтобы не было стыдно", -  добавил  он
медленно.
  Он подошел к двери и затворил ее; потом с остановившимся взглядом и со
Что, сударь, к Николаю Ивановичу Свияжскому едете? Тоже к нам  заезжают,
- перевернул на заряженный ствол и задумался. Минуты две, опустив голову
с выражением напряженного усилия мысли, стоял он с револьвером  в  руках
неподвижно и думал. "Разумеется", - сказал он себе, как  будто  логичес-
кий, продолжительный и ясный ход мысли привел его к несомненному  заклю-
чению. В действительности же это убедительное для него "разумеется" было
только последствием повторения точно  такого  же  круга  воспоминаний  и
представлений, чрез который он прошел уже десятки раз в этот час  време-
ни. Те же были воспоминания счастья, навсегда потерянного, то же  предс-
тавление бессмысленности всего предстоящего в жизни, то же сознание сво-
его унижения. Та же  была  и  последовательность  этих  представлений  и
чувств.
  "Разумеется", - повторил он, когда в третий раз мысль его  направилась
опять по тому же самому заколдованному кругу воспоминаний и  мыслей,  и,
приложив револьвер к левой стороне груди и сильно дернувшись всей рукой,
как бы вдруг сжимая ее в кулак, он потянул за гашетку. Он не слыхал зву-
ка выстрела, но сильный удар в грудь сбил его с ног. Он хотел удержаться
за край стола, уронил револьвер, пошатнулся и сел  на  землю,  удивленно
оглядываясь вокруг себя. Он не узнавал своей  комнаты,  глядя  снизу  на
выгнутые ножки стола, на корзинку для бумаг и  тигровую  шкуру.  Быстрые
скрипящие шаги слуги, шедшего по гостиной, заставили его опомниться.  Он
сделал усилие мысли и понял, что он на полу, и, увидав кровь на тигровой
шкуре и у себя на руке, понял, что он стрелялся.
  - Глупо! Не попал, - проговорил он, шаря  рукой  за  револьвером.  Ре-
вольвер был подле него, - он искал дальше. Продолжая искать, он потянул-
ся в другую сторону и, не в силах  удержать  равновесие,  упал,  истекая
кровью.
  Элегантный слуга с бакенбардами, неоднократно жаловавшийся своим  зна-
комым на слабость своих нерв, так испугался, увидав  лежавшего  на  полу
господина, что оставил его истекать кровью и убежал  за  помощью.  Через
час Варя, жена брата, приехала и с помощью трех явившихся  докторов,  за
которыми она послала во все стороны и которые  приехали  в  одно  время,
уложила раненого на постель и осталась у него ходить за ним.

                                    XIX

  Ошибка, сделанная Алексеем Александровичем в том, что он, готовясь  на
свидание с женой, не обдумал той случайности,  что  раскаяние  ее  будет
искренно и он простит, а она не умрет, - эта  ошибка  через  два  месяца
после его возвращения из Москвы представилась ему во всей своей силе. Но
ошибка, сделанная им, произошла не оттого только, что он не обдумал этой
случайности, а оттого тоже, что он до этого дня свидания с умирающею же-
ной не знал своего сердца. Он у постели больной жены в первый раз в жиз-
ни отдался тому чувству умиленного сострадания, которое в  нем  вызывали
страдания других людей и которого он прежде стыдился, как  вредной  сла-
бости; и жалость к ней, и раскаяние в том, что он желал  ее  смерти,  и,
главное, самая радость прощения сделали то, что он вдруг почувствовал не
только утоление своих страданий, но и душевное спокойствие, которого  он
никогда прежде не испытывал. Он вдруг почувствовал, что  то  самое,  что
было источником его страданий, стало источником  его  духовной  радости,
то, что казалось неразрешимым, когда он осуждал,  упрекал  и  ненавидел,
стало просто и ясно, когда он прощал и любил.
  Он простил жену и жалел ее за ее страдания  и  раскаяние.  Он  простил
Вронскому и жалел его, особенно после того, как до него дошли  слухи  об
его отчаянном поступке. Он жалел и сына больше, чем  прежде,  и  упрекал
себя теперь за то, что слишком мало занимался им. Но к новорожденной ма-
ленькой девочке он испытывал какое-то особенное чувство не только жалос-
ти, но и нежности. Сначала он из одного чувства сострадания занялся  тою
новорожденною слабенькою девочкой, которая не была его  дочь  и  которая
была заброшена во время болезни матери и, наверно, умерла бы, если б  он
о ней не позаботился, - и сам не заметил, как он полюбил ее. Он по  нес-
кольку раз в день ходил в детскую и подолгу сиживал там, так что  корми-
лица и няня, сперва робевшие пред ним, привыкли к нему. Он иногда по по-
лучасу молча глядел на спящее шафранно-красное,  пушистое  и  сморщенное
личико ребенка и наблюдал за движениями хмурящегося лба и за пухлыми ру-
чонками с подвернутыми пальцами, которые задом ладоней терли глазенки  и
переносицу. В такие минуты в особенности Алексей Александрович  чувство-
вал себя совершенно спокойным и согласным с собой и не видел в своем по-
ложении ничего необыкновенного, ничего такого, что бы нужно  было  изме-
нить.
  Но чем более проходило времени, тем яснее он видел, что,  как  ни  ес-
тественно теперь для него это положение, его не  допустят  оставаться  в
нем. Он чувствовал, что, кроме благой духовной  силы,  руководившей  его
душой, была другая, грубая, столь же или еще более властная сила,  кото-
рая руководила его жизнью, и что эта сила не даст  ему  того  смиренного
спокойствия, которого он желал. Он чувствовал, что все смотрели на  него
с вопросительным удивлением, что не понимали его и ожидали от  него  че-
го-то. В особенности он чувствовал непрочность и неестественность  своих
отношений с женою.
  Когда прошло то размягченье, произведенное  в  ней  близостью  смерти,
Алексей Александрович стал замечать, что Анна боялась его, тяготилась им
и не могла смотреть ему прямо в глаза. Она как будто что-то хотела и  не
решалась сказать ему и, тоже как бы предчувствуя, что  их  отношения  не
могут продолжаться, чего-то ожидала от него.
  В конце февраля случилось, что новорожденная дочь Анны, названная тоже
Анной, заболела. Алексей Александрович был утром в детской  и,  распоря-
дившись послать за доктором, поехал в министерство. Окончив  свои  дела,
он вернулся домой в четвертом часу. Войдя в переднюю, он увидал красавца
лакея в галунах и медвежьей пелеринке, державшего белую ротонду из  аме-
риканской собаки.
  - Кто здесь? - спросил Алексей Александрович.
  - Княгиня Елизавета Федоровна Тверская, - с  улыбкой,  как  показалось
Алексею Александровичу, отвечал лакей.
  Во все это тяжелое время Алексей Александрович замечал,  что  светские
знакомые его, особенно женщины, принимали особенное участие в нем и  его
жене. Он замечал во всех этих знакомых с трудом скрываемую  радость  че-
го-то, ту самую радость, которую он видел в глазах адвоката и  теперь  в
глазах лакея. Все как будто были в восторге, как будто выдавали  кого-то
замуж. Когда его встречали, то с едва скрываемою радостью спрашивали  об
ее здоровье.
  Присутствие княгини Тверской, и по воспоминаниям, связанным с  нею,  и
потому, что он вообще не любил ее, было неприятно Алексею  Александрови-
чу, и он пошел прямо в детскую. В первой детской Сережа, лежа грудью  на
столе и положив ноги на стул, рисовал что-то, весело приговаривая.  Анг-
личанка, заменившая  во  время  болезни  Анны  француженку,  с  вязаньем
миньярдиз сидевшая подле мальчика, поспешно встала,  присела  и  дернула
Сережу.
  Алексей Александрович погладил рукой по волосам сына, ответил на  воп-
рос гувернантки о здоровье жены и спросил о том,  что  сказал  доктор  о
baby.
  - Доктор сказал, что ничего опасного нет, и прописал ванны, сударь.
  - Но она все страдает, - сказал Алексей Александрович, прислушиваясь к
крику ребенка в соседней комнате.
  - Я думаю, что кормилица не годится, сударь, - решительно сказала анг-
личанка.
  - Отчего вы думаете? - останавливаясь, спросил он.
  - Так было у графини Поль, сударь. Ребенка лечили,  а  оказалось,  что
просто ребенок голоден: кормилица была без молока, сударь.
  Алексей Александрович задумался и, постояв несколько секунд,  вошел  в
другую дверь. Девочка лежала, откидывая головку, корчась на руках корми-
лицы, и не хотела ни брать предлагаемую ей пухлую грудь,  ни  замолчать,
несмотря на двойное шиканье кормилицы и няни, нагнувшейся над нею.
  - Все не лучше? - сказал Алексей Александрович.
  - Очень беспокойны, - шепотом отвечала няня.
  - Мисс Эдвард говорит, что, может быть, у кормилицы молока нет, - ска-
зал он.
  - Я и сама думаю, Алексей Александрович.
  - Так что же вы не скажете?
  - Кому ж сказать? Анна Аркадьевна нездоровы все, - недовольно  сказала
няня.
  Няня была старая слуга дома. И в этих простых словах ее Алексею  Алек-
сандровичу показался намек на его положение.
  Ребенок кричал еще громче, закатываясь и хрипя.  Няня,  махнув  рукой,
подошла к нему, взяла его с рук кормилицы и принялась укачивать на ходу.
  - Надо доктора попросить осмотреть кормилицу, - сказал  Алексей  Алек-
сандрович.
  Здоровая на вид, нарядная кормилица, испугавшись, что ей откажут, про-
говорила себе что-то под нос и, запрятывая большую  грудь,  презрительно
улыбнулась над сомнением в своей молочности. В этой улыбке Алексей Алек-
сандрович тоже нашел насмешку над своим положением.
  - Несчастный ребенок!- сказала няня, шикая на  ребенка,  и  продолжала
ходить.
  Алексей Александрович сел на стул и с страдающим, унылым лицом смотрел
на ходившую взад и вперед няню.
  Когда затихшего, наконец, ребенка опустили в глубокую кроватку и няня,
поправив подушечку, отошла от него, Алексей  Александрович  встал  и,  с
трудом ступая на цыпочки, подошел к ребенку. С минуту он молчал и с  тем
же унылым лицом смотрел на ребенка; но вдруг улыбка, двинув его волоса и
кожу на лбу, выступила ему на лицо, и он так же тихо вышел из комнаты.
  В столовой он позвонил и велел вошедшему слуге послать опять за докто-
ром. Ему досадно было на жену за то, что она не заботилась об этом  пре-
лестном ребенке, и в этом расположении досады на нее не хотелось идти  к
ней, не хотелось тоже и видеть княгиню Бетси; но жена  могла  удивиться,
отчего он, по обыкновению, не зашел к ней, и потому  он,  сделав  усилие
над собой, пошел в спальню. Подходя по мягкому ковру к  дверям,  он  не-
вольно услыхал разговор, которого не хотел слышать.
  - Если б он не уезжал, я бы поняла ваш отказ и его тоже.  Но  ваш  муж
должен быть выше этого, - говорила Бетси.
  - Я не для мужа, а для себя  не  хочу.  Не  говорите  этого!-  отвечал
взволнованный голос Анны.
  - Да, но вы не можете не желать проститься с человеком, который  стре-
лялся из-за вас...
  - От этого-то я и не хочу.
  Алексей Александрович с испуганным и виноватым выражением  остановился
и хотел незаметно уйти назад. Но, раздумав, что это было бы  недостойно,
он опять повернулся и, кашлянув, пошел к спальне. Голоса замолкли, и  он
вошел.
  Анна в сером халате, с коротко остриженными, густою щеткой вылезающими
черными волосами на круглой голове, сидела на кушетке. Как и всегда  при
виде мужа, оживление лица ее вдруг исчезло; она опустила голову и беспо-
койно оглянулась на Бетси. Бетси, одетая по крайней  последней  моде,  в
шляпе, где-то парившей над ее головой, как колпачок над лампой, и в  си-
зом платье с косыми резкими полосами на лифе с одной стороны и на юбке с
другой стороны, сидела рядом с Анной, прямо держа свой  плоский  высокий
стан, и, склонив голову, насмешливою улыбкой встретила Алексея Александ-
ровича.
  - А!- сказала она, как бы удивленная. - Я очень рада, что вы дома.  Вы
никуда не показываетесь, и я не видала вас со времени  болезни  Анны.  Я
все слышала - ваши заботы. Да, вы удивительный муж!- сказала она с  зна-
чительным и ласковым видом, как бы жалуя его орденом великодушия за  его
поступок с женой.
  Алексей Александрович холодно поклонился и, поцеловав руку жены, спро-
сил о ее здоровье.
  - Мне кажется, лучше, - сказала она, избегая его взгляда.
  - Но у вас как будто лихорадочный цвет лица, - сказал он,  налегая  на
слово "лихорадочный".
  - Мы разговорились с нею слишком, - сказала Бетси, - я  чувствую,  что
это эгоизм с моей стороны, и я уезжаю.
  Она встала, но Анна, вдруг покраснев, быстро схватила ее за руку.
  - Нет, побудьте, пожалуйста. Мне нужно сказать вам... нет, вам, -  об-
ратилась она к Алексею Александровичу, и румянец покрыл ей шею и лоб.  -
Я не хочу и не могу иметь от вас ничего скрытого, - сказала она.
  Алексей Александрович потрещал пальцами и опустил голову.
  - Бетси говорила, что граф Вронский желал быть у нас, чтобы проститься
пред своим отъездом в Ташкент. - Она не смотрела на  мужа  и,  очевидно,
торопилась высказать все, как это ни трудно было ей. - Я сказала, что  я
не могу принять его.
  - Вы сказали, мой друг, что это будет зависеть от Алексея  Александро-
вича, - поправила ее Бетси.
  - Да нет, я не могу его принять, и это ни к чему не... - Она вдруг ос-
тановилась и взглянула вопросительно на мужа (он не смотрел на  нее).  -
Одним словом, я не хочу...
  Алексей Александрович подвинулся и хотел взять ее руку.
  Первым движением она отдернула свою руку от его  влажной,  с  большими
надутыми жилами руки, которая искала ее; но,  видимо  сделав  над  собой
усилие, пожала его руку.
  - Я очень благодарю вас за ваше доверие, но... - сказал он, с смущени-
ем и досадой чувствуя, что то, что он легко и ясно мог решить сам с  со-
бою, он не может обсуждать при княгине  Тверской,  представлявшейся  ему
олицетворением той грубой  силы,  которая  должна  была  руководить  его
жизнью в глазах света и мешала ему отдаваться  своему  чувству  любви  и
прощения. Он остановился, глядя на княгиню Тверскую.
  - Ну, прощайте, моя прелесть, - сказала Бетси, вставая. Она поцеловала
Анну и вышла. Алексей Александрович провожал ее.
  - Алексей Александрович! Я знаю вас за истинно великодушного человека,
- сказала Бетси, остановившись в маленькой гостиной  и  особенно  крепко
пожимая ему еще раз руку. - Я посторонний человек, но я так люблю  ее  и
уважаю вас, что я позволяю себе совет. Примите его. Алексей есть олицет-
воренная честь, и он уезжает в Ташкент.
  - Благодарю вас, княгиня, за ваше участие и советы. Но вопрос  о  том,
может ли, или не может жена принять кого-нибудь, она решит сама.
  Он сказал это, по привычке с достоинством приподняв брови, и тотчас же
подумал, что, какие бы ни были слова, достоинства не могло  быть  в  его
положении. И это он увидал по сдержанной, злой и насмешливой  улыбке,  с
которой Бетси взглянула на него после его фразы.

                                     XX

  Алексей Александрович поклонился Бетси в зале и пошел к жене. Она  ле-
жала, но, услыхав его шаги, поспешно села в прежнее положение и испуган-
но глядела на него. Он видел, что она плакала.
  - Я очень благодарен за твое доверие ко  мне,  -  кротко  повторил  он
по-русски сказанную при Бетси по-французски фразу и сел подле нее. Когда
он говорил по-русски и говорил ей "ты", это "ты"  неудержимо  раздражало
Анну. - И очень благодарен за твое решение. Я тоже полагаю, что, так как
он едет,то и нет никакой  надобности  графу  Вронскому  приезжать  сюда.
Впрочем...
  - Да уж я сказала, так что же повторять? - вдруг перебила его  Анна  с
раздражением, которое она не успела удержать. "Никакой надобности, - по-
думала она, - приезжать человеку проститься с тою женщиной,  которую  он
любит, для которой хотел погибнуть и погубить себя и  которая  не  может
жить без него. Нет никакой надобности!" Она сжала губы и опустила  блес-
тящие глаза на его руки с напухшими жилами,  которые  медленно  потирали
одна другую.
  - Не будем никогда говорить про это, - прибавила она спокойнее.
  - Я предоставил тебе решить этот вопрос, и я очень рад видеть... - на-
чал было Алексей Александрович.
  - Что мое желание сходится с вашим, - быстро докончила она, раздражен-
ная тем, что он так медленно говорит, между тем  как  она  знает  вперед
все, что он скажет.
  - Да, - подтвердил он, - и княгиня Тверская совершенно неуместно  вме-
шивается в самые трудные семейные дела. В особенности она...
  - Я ничему не верю, что об ней говорят, - быстро  сказала  Анна,  -  я
знаю, что она меня искренно любит.
  Алексей Александрович вздохнул и помолчал. Она тревожно играла кистями
халата, взглядывая на него с тем мучительным чувством физического отвра-
щения к нему, за которое она упрекала себя, но которого не могла преодо-
леть. Она теперь желала только одного - быть избавленною от его постыло-
го присутствия.
  - А я сейчас послал за доктором, - сказал Алексей Александрович.
  - Я здорова; зачем мне доктора?
  - Нет, маленькая кричит, и, говорят, у кормилицы молока мало.
  - Для чего же ты не позволил мне кормить, когда я умоляла об этом? Все
равно (Алексей Александрович понял, что значило это  "все  равно"),  она
ребенок, и его уморят. - Она позвонила и велела принести  ребенка.  -  Я
просила кормить, мне не позволили, а теперь меня же упрекают.
  - Я не упрекаю...
  - Нет, вы упрекаете! Боже мой! зачем я не умерла! - И она зарыдала.  -
Прости меня, я раздражена, я несправедлива, - сказала она, опоминаясь. -
Но уйди...
  "Нет, это не может так оставаться", - решительно сказал  себе  Алексей
Александрович, выйдя от жены.
  Никогда еще невозможность в глазах света его положения и  ненависть  к
нему его жены и вообще могущество той грубой таинственной силы, которая,
вразрез с его душевным настроением, руководила его  жизнью  и  требовала
исполнения своей воли и изменения его отношений к жене,  не  представля-
лись ему с такою очевидностью, как нынче. Он ясно видел, что весь свет и
жена требовали от него чего-то, но чего именно, он  не  мог  понять.  Он
чувствовал, что за это в душе его поднималось чувство злобы, разрушавшее
его спокойствие и всю заслугу подвига. Он считал, что дл