се равно, что я бы искал права быть кормилицей и обижался  бы,  что
женщинам платят, а мне не хотят, - сказал старый князь.
  Туровцын разразился громким смехом, и Сергей Иванович пожалел, что  не
он сказал это. Даже Алексей Александрович улыбнулся.
  - Да, но мужчина не может кормить, - сказал Песцов, - а женщина...
  - Нет, англичанин выкормил на корабле своего ребенка, - сказал  старый
князь, позволяя себе эту вольность разговора при своих дочерях.
  - Сколько таких англичан, столько же и женщин будет чиновников, - ска-
зал уже Сергей Иванович.
  - Да, но что же делать девушке, у которой нет семьи? - вступился  Сте-
пан Аркадьич, вспоминая о Чибисовой, которую он все время имел  в  виду,
сочувствуя Песцову и поддерживая его.
  - Если хорошенько разобрать историю этой девушки, то вы  найдете,  что
эта девушка бросила семью, или свою, или  сестрину,  где  бы  она  могла
иметь женское дело, - неожиданно вступая в разговор, сказала с раздражи-
тельностью Дарья Александровна, вероятно догадываясь, какую девушку имел
в виду Степан Аркадьич.
  - Но мы стоим за принцип, за идеал! - звучным басом возражал Песцов. -
Женщина хочет иметь право быть независимою, образованною. Она  стеснена,
подавлена сознанием невозможности этого.
  - А я стеснен и подавлен тем, что меня не примут в кормилицы в  воспи-
тательный дом, - опять сказал старый князь, к великой радости Туровцына,
со смеху уронившего спаржу толстым концом в соус.

                                     XI

  Все принимали участие в общем разговоре, кроме Кити и Левина. Сначала,
когда говорилось о влиянии, которое имеет один народ на  другой,  Левину
невольно приходило в голову то, что он имел сказать по  этому  предмету;
но мысли эти, прежде для него очень важные, как бы во сне мелькали в его
голове и не имели для него теперь ни малейшего интереса. Ему даже стран-
но казалось, зачем они так стараются говорить о том, что никому не  нуж-
но. Для Кити точно так же, казалось, должно бы быть  интересно  то,  что
они говорили о правах и образовании женщин. Сколько раз  она  думала  об
этом; вспоминая о своей заграничной приятельнице Вареньке, о ее  тяжелой
зависимости, сколько раз думала про себя, что с ней  самой  будет,  если
она не выйдет замуж, и сколько раз спорила об этом с сестрою! Но  теперь
это нисколько не интересовало ее. У них шел свой разговор с  Левиным,  и
не разговор, а какое-то таинственное общение, которое с  каждою  минутой
все ближе связывало их и производило в обоих чувство  радостного  страха
пред тем неизвестным, в которое они вступали.
  Сначала Левин, на вопрос Кити о том, как он мог видеть ее прошлого го-
да в карете, рассказал ей, как он шел  с  покоса  по  большой  дороге  и
встретил ее.
  - Это было рано-рано утром. Вы, верно, только проснулись.  Maman  ваша
спала в своем уголке. Чудное утро было. Я иду и думаю: кто это четверней
в карете? Славная четверка с бубенчиками, и на мгновенье вы мелькнули, и
вижу я в окно - вы сидите вот так и обеими руками держите завязки чепчи-
ка и о чем-то ужасно задумались, - говорил он, улыбаясь. - Как бы я  же-
лал знать, о чем вы тогда думали. О важном?
  "Не была ли растрепана?" - подумала она; но, увидав восторженную улыб-
ку, которую вызывали в его воспоминании эти подробности, она  почувство-
вала,что, напротив, впечатление, произведенное ею, было  очень  хорошее.
Она покраснела и радостно засмеялась.
  - Право, не помню.
  - Как хорошо смеется Туровцын!- сказал Левин, любуясь на  его  влажные
глаза и трясущееся тело.
  - Вы давно его знаете? - спросила Кити.
  - Кто его не знает!
  - И я вижу, что вы думаете, что он дурной человек?
  - Не дурной, а ничтожный.
  - И неправда! И поскорей не думайте больше так! - сказала  Кити.  -  Я
тоже была о нем очень низкого мнения, но это, это -  премилый  и  удиви-
тельно добрый человек. Сердце у него золотое.
  - Как это вы могли узнать его сердце?
  - Мы с ним большие друзья. Я очень  хорошо  знаю  его.  Прошлую  зиму,
вскоре после того... как вы у нас были, -  сказала  она  с  виноватою  и
вместе доверчивою улыбкой, - у Долли дети все были в  скарлатине,  и  он
зашел к ней как-то. И можете себе представить, - говорила она шепотом, -
ему так жалко стало ее, что он остался и  стал  помогать  ей  ходить  за
детьми. Да, и три недели прожил у них в  доме  и  как  нянька  ходил  за
детьми.
  - Я рассказываю Константину Дмитричу про  Туровцына  в  скарлатине,  -
сказала она, перегнувшись к сестре.
  - Да, удивительно, прелесть!- сказала Долли, взглядывая на  Туровцына,
чувствовавшего, что говорили о нем, и кротко улыбаясь ему. Левин еще раз
взглянул на Туровцына и удивился, как он прежде не понимал всей прелести
этого человека.
  - Виноват, виноват, и никогда не буду больше дурно думать о  людях!ве-
село сказал он, искренно высказывая то, что он теперь чувствовал.

                                    XII

  В затеянном разговоре о правах женщин были щекотливые при дамах вопро-
сы о неравенстве прав в браке. Песцов во время обеда несколько раз нале-
тал на эти вопросы, но Сергей Иванович и Степан Аркадьич осторожно  отк-
лоняли его.
  Когда же встали из-за стола и дамы вышли, Песцов, не следуя  за  ними,
обратился к Алексею Александровичу и принялся высказывать главную причи-
ну неравенства. Неравенство супругов, по его мнению, состояло в том, что
неверность жены и неверность мужа казнятся неравно и законом  и  общест-
венным мнением.
  Степан Аркадьич поспешно подошел к Алексею  Александровичу,  предлагая
ему курить.
  - Нет, я не курю, - спокойно отвечал Алексей Александрович и,  как  бы
умышленно желая показать, что он не боится этого разговора, обратился  с
холодною улыбкой к Песцову.
  - Я полагаю, что основания такого взгляда лежат в самой  сущности  ве-
щей, - сказал он и хотел пройти в гостиную; но тут вдруг неожиданно  за-
говорил Туровцын, обращаясь к Алексею Александровичу.
  - А вы изволили слышать о Прячникове? -  сказал  Туровцын,  оживленный
выпитым шампанским и давно ждавший случая прервать тяготившее его молча-
ние. - Вася Прячников, - сказал он с своею доброю улыбкой влажных и  ру-
мяных губ, обращаясь преимущественно к главному гостю, Алексею Александ-
ровичу, - мне нынче рассказывали, он дрался на дуэли в Твери с  Квытским
и убил его.
  Как всегда кажется, что зашибаешь, как нарочно, именно больное  место,
так и теперь Степан Аркадьич чувствовал, что на беду нынче каждую минуту
разговор нападал на больное место Алексея Александровича. Он хотел опять
отвести зятя, но сам Алексей Александрович с любопытством спросил:
  - За что дрался Прячников?
  - За жену. Молодцом поступил! Вызвал и убил!
  - А!- равнодушно сказал Алексей Александрович и, подняв брови,  прошел
в гостиную.
  - Как я рада, что вы пришли, - сказала ему Долли с испуганною улыбкой,
встречая его в проходной гостиной, - мне нужно поговорить с вами. Сядем-
те здесь.
  Алексей Александрович с тем же выражением равнодушия, которое придава-
ли ему приподнятые брови, сел  подле  Дарьи  Александровны  и  притворно
улыбнулся.
  - Тем более, - сказал он, - что я и хотел просить вашего  извинения  и
тотчас откланяться. Мне завтра надо ехать.
  Дарья Александровна была твердо уверена в невинности Анны и чувствова-
ла, что она бледнеет и губы ее дрожат от гнева на этого холодного,  бес-
чувственного человека, так покойно намеревающегося погубить ее невинного
друга.
  - Алексей Александрович, - сказала  она,  с  отчаянною  решительностью
глядя ему в глаза. - Я спрашивала у вас про Анну, вы  мне  не  ответили.
Что она?
  - Она, кажется, здорова, Дарья Александровна, - не глядя на нее, отве-
чал Алексей Александрович.
  - Алексей Александрович, простите меня, я не имею права... но  я,  как
сестру, люблю и уважаю Анну; я прошу, умоляю вас сказать мне, что  такое
между вами? в чем вы обвиняете ее?
  Алексей Александрович поморщился и, почти закрыв глаза, опустил  голо-
ву.
  - Я полагаю, что муж передал вам те причины, почему  я  считаю  нужным
изменить прежние свои отношения к Анне Аркадьевне, - сказал он, не глядя
ей в глаза, а недовольно оглядывая проходившего через гостиную Щербацко-
го.
  - Я не верю, не верю, не могу верить этому!- сжимая  пред  собой  свои
костлявые руки, с энергичным жестом проговорила Долли. Она быстро встала
и положила свою руку на рукав Алексея  Александровича.  -  Нам  помешают
здесь. Пойдемте сюда, пожалуйста.
  Волнение Долли действовало на Алексея Александровича. Он встал  и  по-
корно пошел за нею в классную комнату. Они сели за стол, обтянутый изре-
занною перочинными ножами клеенкой.
  - Я не верю, не верю этому!- проговорила Долли, стараясь  уловить  его
избегающий ее взгляд.
  - Нельзя не верить фактам, Дарья Александровна, - сказал он, ударяя на
слово фактам.
  - Но что же она сделала? -  проговорила  Дарья  Александровна.  -  Что
именно она сделала?
  - Она презрела свои обязанности и изменила своему мужу.  Вот  что  она
сделала, - сказал он.
  - Нет, нет, не может быть! Нет, ради бога,  вы  ошиблись  !-  говорила
Долли, дотрагиваясь руками до висков и закрывая глаза.
  Алексей Александрович холодно улыбнулся одними губами, желая  показать
ей и самому себе твердость своего убеждения; но эта горячая защита, хотя
и не колебала его, растравляла его рану. Он заговорил с большим  оживле-
нием.
  - Весьма трудно ошибаться, когда  жена  сама  объявляет  о  том  мужу.
Объявляет, что восемь лет жизни и сын - что все это ошибка и что она хо-
чет жить сначала, - сказал он сердито, сопя носом.
  - Анна и порок - я не могу соединить, не могу верить этому.
  - Дарья Александровна!- сказал он,  теперь  прямо  взглянув  в  доброе
взволнованное лицо Долли и чувствуя, что язык его невольно  развязывает-
ся. - Я бы дорого дал, чтобы сомнение еще было возможно. Когда я  сомне-
вался, мне было тяжело, но легче, чем теперь. Когда я сомневался, то бы-
ла надежда; но теперь нет надежды, и я все-таки сомневаюсь  во  всем.  Я
так сомневаюсь во всем, что я ненавижу сына и иногда не  верю,  что  это
мой сын. Я очень несчастлив.
  Ему не нужно было говорить этого. Дарья Александровна поняла это,  как
только он взглянул ей в лицо; и ей стало жалко его, и вера в  невинность
ее друга поколебалась в ней.
  - Ах! это ужасно, ужасно! Но неужели это правда, что  вы  решились  на
развод?
  - Я решился на последнюю меру. Мне больше нечего делать.
  - Нечего делать, нечего делать... - проговорила она со слезами на гла-
зах. - Нет, не нечего делать! - сказала она.
  - То-то и ужасно в этом роде горя, что нельзя, как во всяком другом  -
в потере, в смерти, нести крест, а тут нужно действовать, -  сказал  он,
как будто угадывая ее мысль. - Нужно выйти из того унизительного положе-
ния, в которое вы поставлены: нельзя жить втроем.
  - Я понимаю, я очень понимаю это, - сказала Долли и  опустила  голову.
Она помолчала, думая о себе, о своем семейном горе, и вдруг энергическим
жестом подняла голову и умоляющим жестом сложила руки. - Но постойте! Вы
христианин. Подумайте о ней! Что с ней будет, если вы бросите ее?
  - Я думал, Дарья Александровна, и много думал, - говорил Алексей Алек-
сандрович. Лицо его покраснело пятнами, и мутные глаза глядели прямо  на
нее. Дарья Александровна теперь всею душой уже жалела его. - Я это самое
сделал после того, как мне объявлен был ею же самой мой позор; я оставил
все по-старому. Я дал возможность исправления, я старался спасти  ее.  И
что же? Она не исполнила самого легкого требования -  соблюдения  прили-
чий, - говорил он, разгорячаясь. - Спасать можно  человека,  который  не
хочет погибать; но если натура вся так испорчена, развращена, что  самая
погибель кажется ей спасением, то что же делать?
  - Все, только не развод! - отвечала Дарья Александровна.
  - Но что же все?
  - Нет, это ужасно. Она будет ничьей женой, она погибнет!
  - Что же я могу сделать? - подняв плечи и брови, сказал Алексей  Алек-
сандрович. Воспоминание о последнем проступке жены так  раздражило  его,
что он опять стал холоден, как и при начале разговора.  -  Я  очень  вас
благодарю за ваше участие, но мне пора, - сказал он, вставая.
  - Нет, постойте! Вы не должны погубить ее. Постойте, я вам  скажу  про
себя. Я вышла замуж, и муж обманывал меня; в злобе,  ревности  я  хотела
все бросить, я хотела сама... Но я опомнилась; и кто же? Анна спасла ме-
ня. И вот я живу. Дети растут, муж возвращается в семью и чувствует свою
неправоту, делается чище, лучше, и я живу... Я  простила,  и  вы  должны
простить!
  Алексей Александрович слушал, но слова ее уже не действовали на  него.
В душе его опять поднялась вся злоба того дня, когда он решился на  раз-
вод. Он отряхнулся и заговорил пронзительным, громким голосом:
  - Простить я не могу, и не хочу, и считаю несправедливым. Я  для  этой
женщины сделал все, и она затоптала все в грязь, которая ей свойственна.
Я не злой чевовек, я никогда никого не ненавидел, но ее я ненавижу всеми
силами души и не могу даже простить ее, потому что слишком  ненавижу  за
все то зло, которое она сделала мне! - проговорил он со слезами злобы  в
голосе.
  - Любите ненавидящих вас... - стыдливо прошептала Дарья Александровна.
  Алексей Александрович презрительно усмехнулся. Это он давно  знал,  но
это не могло быть приложимо к его случаю.
  - Любите ненавидящих вас, а любить тех, кого ненавидишь, нельзя. Прос-
тите, что я вас расстроил. У каждого своего горя достаточно! - И,  овла-
дев собой, Алексей Александрович спокойно простился и уехал.

                                    XIII

  Когда встали из-за стола, Левину хотелось идти за Кити в гостиную;  но
он боялся, не будет ли ей это неприятно по слишком  большой  очевидности
его ухаживанья за ней. Он остался в кружке мужчин,  принимая  счастие  в
общем разговоре, и, не глядя на Кити, чувствовал ее движения, ее взгляды
и то место, на котором она была в гостиной.
  Он сейчас уже и без малейшего усилия исполнял то обещание, которое  он
дал ей, - всегда думать хорошо про всех людей и всегда всех любить. Раз-
говор зашел об общине, в которой Песков видел какое-то особенное начало,
называемое им хоровым началом. Левин был не согласен ни с Песцовым, ни с
братом, который как-то по-своему и признавал  и  не  признавал  значение
русской общины. Но он говорил с ними,  стараясь  только  помирить  их  и
смягчить их возражения. Он нисколько не интересовался тем,  что  он  сам
говорил, еще менее тем, что они говорили, и только желал одного  -  чтоб
им и всем было хорошо и приятно. Он знал теперь то, что  одно  важно.  И
это одно было сначала там, в гостиной, а потом стало подвигаться и оста-
новилось у двери. Он, не оборачиваясь, почувствовал устремленный на себя
взгляд и улыбку и не мог не обернуться. Она стояла в дверях с  Щербацким
и смотрела на него.
  - Я думал, вы к фортепьянам идете, - сказал он, подходя к ней.  -  Вот
чего мне недостает в деревне: музыки.
  - Нет, мы шли только затем, чтобы вас вызвать, и благодарю, -  сказала
она, как подарком, награждая его улыбкой, - что вы пришли. Что за  охота
спорить? Ведь никогда один не убедит другого.
  - Да, правда, - сказал Левин, - большею частью бывает, что споришь го-
рячо только оттого, что никак не можешь понять, что именно  хочет  дока-
зать противник.
  Левин часто замечал при спорах между самыми умными людьми,  что  после
огромных усилий, огромного количества логических тонкостей и слов споря-
щие приходили, наконец, к сознанию того, что то, что  они  долго  бились
доказать друг другу, давным-давно, с начала спора, было известно им,  но
что они любят разное и потому не хотят назвать того, что они любят, что-
бы не быть оспоренными. Он часто испытывал, что иногда  во  время  спора
поймешь то, что любит противник, и вдруг сам полюбишь это самое и тотчас
согласишься, и тогда все доводы отпадают, как ненужные; а иногда испыты-
вал наоборот: выскажешь, наконец, то, что любишь сам и из-за чего приду-
мываешь доводы, и если случится, что выскажешь это хорошо и искренно, то
вдруг противник соглашается и перестает спорить. Это-то самое  он  хотел
сказать.
  Она сморщила лоб, стараясь понять. Но только что он  начал  объяснять,
она уже поняла.
  - Я понимаю: надо узнать, за что он спорит, что он любит,  тогда  мож-
но...
  Она вполне угадала и выразила его дурно выраженную  мысль.  Левин  ра-
достно улыбнулся: так ему поразителен был этот  переход  от  запутанного
многословного спора с Песцовым и братом к этому лаконическому и  ясному,
без слов почти, сообщению самых сложных мыслей.
  Щербацкий отошел от них, и Кити, подойдя к  расставленному  карточному
столу, села и, взяв в руки мелок, стала чертить им  по  новому  зеленому
сукну расходящиеся круги.
  Они возобновили разговор, шедший за обедом: о свободе и занятиях  жен-
щин. Левин был согласен с мнением Дарьи Александровны, что  девушка,  не
вышедшая замуж, найдет себе дело женское в  семье.  Он  подтверждал  это
тем, что ни одна семья не может обойтись без  помощницы,  что  в  каждой
бедной и богатой семье есть и должны быть няньки, наемные или родные.
  - Нет, - сказала Кити покраснев, но тем смелее глядя  на  него  своими
правдивыми глазами, - девушка может быть так поставлена,  что  не  может
без унижения войти в семью, а сама...
  Он понял ее с намека.
  - О! да! - сказал он, - да, да, да, вы правы, вы правы!
  И он понял все, что за  обедом  доказывал  Песцов  о  свободе  женщин,
только тем, что видел в сердце Кити страх девства и  униженья,  и,  любя
ее, он почувствовал этот страх и униженье и сразу отрекся от своих дово-
дов.
  Наступило молчание. Она все чертила мелом по столу. Глаза ее  блестели
тихим блеском. Подчиняясь ее настроению, он чувствовал во всем  существе
своем все усиливающееся напряжение счастия. .
  - Ах! я весь стол исчертила!- сказала она и,  положив  мелок,  сделала
движенье, как будто хотела встать.
  "Как же я останусь один без нее?" - с ужасом подумал он и взял  мелок.
- Постойте, - сказал он, садясь к столу. - Я давно хотел спросить у  вас
одну вещь.
  Он глядел ей прямо в ласковые, хотя и испуганные глаза.
  - Пожалуйста, спросите.
  - Вот, - сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о, э, н, м,  б,
з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили: когда вы мне ответили: этого не мо-
жет быть, значило ли это, что никогда, или тогда?" Не было никакой веро-
ятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу; но он посмотрел на нее
с таким видом, что жизнь его зависит от того, поймет ли она эти слова.
  Она взглянула на него серьезно, потом оперла нахмуренный лоб на руку и
стала читать. Изредка она взглядывала на него, спрашивая у  него  взгля-
дом: "То ли это, что я думаю?"
  - Я поняла, - сказала она, покраснев.
  - Какое это слово? - сказал он, указывая на н, которым означалось сло-
во никогда.
  - Это слово значит никогда, - сказала она, - но это неправда!
  Он быстро стер написанное, подал ей мел и встал. Она написала:  т,  я,
н, м, и, о.
  Долли утешилась совсем от горя, причиненного ей разговором с  Алексеем
Александровичем, когда она увидела эти две фигуры: Кити с мелком в руках
и с улыбкой робкою и счастливою, глядящую вверх на Левина, и его  краси-
вую красивую фыгуру, нагнувшуюся над столом, с горящими глазами  устрем-
ленными то на стол, то на нее. Он вдруг просиял: он понял. Это  значило:
"тогда я не могла иначе ответить".
  Он взглянул на нее вопросительно, робко.
  - Только тогда?
  - Да, - отвечала ее улыбка.
  - А т... А теперь? - спросил он.
  - Ну, так вот прочтите. Я скажу то, чего бы желала. Очень бы желала! -
Она записала начальные буквы: ч, в, м, з, и, п, ч, б. Это значило: "что-
бы вы могли забыть и простить, что было".
  Он схватил мел напряженными, дрожащими пальцами и, сломав его, написал
начальные буквы следующего: "мне нечего забывать и прощать, я не  перес-
тавал любить вас".
  Она взглянула на него с остановившеюся улыбкой.
  - Я поняла, - шепотом сказала она.
  Он сел