но  гнетущее  ее  материнское  сердце
жестокое воспоминание смерти  последнего,  грудного  мальчика,  умершего
крупом, его похороны, всеобщее равнодушие пред  этим  маленьким  розовым
гробиком и своя разрывающая сердце одинокая боль пред бледным лобиком  с
вьющимися височками, пред раскрытым и удивленным ротиком, видневшимся из
гроба в ту минуту, как его закрывали розовою крышечкой с галунным  крес-
том.
  "И все это зачем? Что ж будет из всего этого? То, что я,  не  имея  ни
минуты покоя, то беременная, то кормящая, вечно сердитая, ворчливая, са-
ма измученная и других мучающая, противная мужу, проживу свою  жизнь,  и
вырастут несчастные, дурно воспитанные и нищие дети. И теперь,  если  бы
не лето у Левиных, я не знаю, как бы мы прожили. Разумеется, Костя и Ки-
ти так деликатны, что нам незаметно; но это не может продолжаться.  Пой-
дут у них дети, им нельзя будет помогать нам; они и теперь стеснены. Что
ж, папа, который себе почти ничего не оставил, будет помогать? Так что и
вывести детей я не могу сама, а разве с помощью других, с унижением. Ну,
да если предположим самое счастливое: дети не будут больше умирать, и  я
кое-как воспитаю их. В самом лучшем случае они только не будут  негодяи.
Вот все, чего я могу желать. Из-за всего  этого  сколько  мучений,  тру-
дов... Загублена вся жизнь!" Ей опять вспомнилось то, что сказала  моло-
дайка, и опять ей гадко было вспомнить про это; но она не могла не  сог-
ласиться, что в этих словах была и доля грубой правды.
  - Что, далеко ли, Михайла? - спросила Дарья Александровна у  конторщи-
ка, чтобы развлечься от пугавших ее мыслей.
  - От этой деревни, сказывают, семь верст.
  Коляска по улице деревни съезжала на мостик. По мосту, звонко и весело
переговариваясь, шла толпа веселых баб со свитыми свяслами  за  плечами.
Бабы приостановились на мосту, любопытно оглядывая коляску. Все обращен-
ные к ней лица показались Дарье Александровне здоровыми, веселыми, драз-
нящими ее радостью жизни. "Все живут, все наслаждаются жизнью, - продол-
жала думать Дарья Александровна, миновав баб, выехав в гору и  опять  на
рыси приятно покачиваясь на мягких рессорах старой коляски, - а  я,  как
из тюрьмы, выпущенная из мира, убивающего меня заботами,  только  теперь
опомнилась на мгновение. Все живут: и эти бабы, и сестра Натали,  и  Ва-
ренька, и Анна, к которой я еду, только не я.
  А они нападают на Анну. За что? Что же, разве я лучше? У меня по край-
ней мере есть муж, которого я люблю. Не так, как бы я хотела любить,  но
я его люблю, а Анна не любила своего? В чем же она виновата?  Она  хочет
жить. Бог вложил нам это в душу. Очень может быть, что и я бы сделала то
же. И я до сих пор не знаю, хорошо ли сделала, что послушалась ее в  это
ужасное время, когда она приезжала ко мне в Москву. Я тогда должна  была
бросить мужа и начать жизнь сначала. Я бы могла  любить  и  быть  любима
по-настоящему. А теперь разве лучше? Я не уважаю его. Он  мне  нужен,  -
думала она про мужа, - и я терплю его. Разве это лучше? Я тогда еще мог-
ла нравиться, у меня оставалась моя красота", - продолжала думать  Дарья
Александровна, и ей хотелось посмотреться в зеркало. У ней было дорожное
зеркальце в мешочке, и ей хотелось достать его; но, посмотрев  на  спины
кучера и покачивавшегося конторщика, она почувствовала, что ей будет со-
вестно, если кто-нибудь из них оглянется, и не стала доставать зеркала.
  Но и не глядясь в зеркало, она думала, что и теперь еще не  поздно,  и
она вспомнила Сергея Ивановича, который был особенно любезен к ней, при-
ятеля Стивы, доброго Туровцына, который вместе  с  ней  ухаживал  за  ее
детьми во время скарлатины и был влюблен в нее. И еще  был  один  совсем
молодой человек, который, как ей шутя сказал муж, находил, что она  кра-
сивее всех сестер. И самые страстные и невозможные романы представлялись
Дарье Александровне. "Анна прекрасно поступила, и уж я  никак  не  стану
упрекать ее. Она счастлива, делает счастье другого человека и не забита,
как я, а, верно, так же, как всегда, свежа, умна, открыта ко  всему",  -
думала Дарья Александровна, и плутовская улыбка морщила ее губы, в  осо-
бенности потому, что, думая о романе Анны, параллельно с ним Дарья Алек-
сандровна воображала себе свой почти такой же роман с воображаемым соби-
рательным мужчиной, который был влюблен в нее. Она,  так  же  как  Анна,
признавалась во всем мужу. И  удивление  и  замешательство  Степана  Ар-
кадьича при этом известии заставляло ее улыбаться.
  В таких мечтаниях она подъехала к повороту с большой дороги, ведшему к
Воздвиженскому.

                                    XVII

  Кучер остановил четверню и оглянулся направо, на ржаное поле, на кото-
ром у телеги сидели мужики. Конторщик хотел  было  соскочить,  но  потом
раздумал и повелительно крикнул на мужика, маня его к себе. Ветерок, ко-
торый был на езде, затих, когда остановились;  слепни  облепили  сердито
отбивавшихся от них потных лошадей. Металлический, доносившийся от теле-
ги звон отбоя по косе затих. Один из мужиков поднялся и пошел к коляске.
  - Ишь рассохся! - сердито крикнул конторщик на медленно ступавшего  по
колчам ненаезженной сухой дороги босыми ногами мужика. - Иди, что ль!
  Курчавый старик, повязанный по волосам лычком, с темною от пота горба-
тою спиной, ускорив шаг, подошел к коляске и взялся загорелою  рукой  за
крыло коляски.
  - Воздвиженское, на барский двор? к графу? - повторил он. - Вот только
изволок выедешь. Налево поверток. Прямо по пришпекту, так и  воткнешься.
Да вам кого? самого?
  - А что, дома они, голубчик? - неопределенно сказала  Дарья  Александ-
ровна, не зная, как даже у мужика спросить про Анну.
  - Должно, дома, - сказал мужик, переступая босыми ногами и оставляя по
пыли ясный след ступни с пятью пальцами. - Должно, дома, - повторил  он,
видимо желая  разговориться.  -  Вчера  гости  еще  приехали.  Гостей  -
страсть... Чего ты? - Он обернулся к кричавшему  ему  что-то  от  телеги
парню. - И то! Даве тут проехали  все  верхами  жнею  смотреть.  Теперь,
должно, дома. А вы чьи будете?..
  - Мы дальние, - сказал кучер, взлезая на козлы. Так недалече?
  - Говорю, тут и есть. Как выедешь... - говорил он, перебирая рукой  по
крылу коляски.
  Молодой, здоровый, коренастый парень подошел тоже.
  - Что, работы нет ли насчет уборки? - спросил он.
  - Не знаю, голубчик.
  - Как, значит, возьмешь влево, так ты и упрешься, - говорил мужик, ви-
димо неохотно отпуская проезжающих и желая поговорить.
  Кучер тронул, но только что они заворотили, как мужик закричал:
  - Стой! Эй, милой! Постой. - - кричали два голоса.
  Кучер остановился.
  - Сами едут! Вон они! - прокричал мужик. - Вишь, заваливают! -  прого-
ворил он, указывая на четверых верховых и двух в  шарабане,  ехавших  по
дороге.
  Это были Вронский с жокеем, Весловский и Анна верхами и княжна Варвара
с Свияжским в шарабане. Они ездили кататься и  смотреть  действие  вновь
привезенных жатвенных машин.
  Когда экипаж остановился, верховые поехали шагом. Впереди  ехала  Анна
рядом с Весловским. Анна ехала спокойным шагом на невысоком плотном анг-
лийском кобе со стриженою гривой и коротким хвостом. Красивая голова  ее
с выбившимися черными волосами из-под высокой шляпы,  ее  полные  плечи,
тонкая талия в черной амазонке и вся спокойная грациозная посадка  пора-
зили Долли.
  В первую минуту ей показалось неприлично, что  Анна  ездит  верхом.  С
представлением о верховой езде для дамы в  понятии  Дарьи  Александровны
соединялось представление молодого легкого  кокетства,  которое,  по  ее
мнению, не шло к положению Анны; но когда она рассмотрела ее вблизи, она
тотчас же примирилась с ее верховою ездой. Несмотря на элегантность, все
было так просто, спокойно и достойно и в позе, и в одежде, и в движениях
Анны, что ничего не могло бытьестественней.
  Рядом с Анной на серой разгоряченной кавалерийской  лошади,  вытягивая
толстые ноги вперед и, очевидно, любуясь собой, ехал Васенька Весловский
в шотландском колпачке с развевающимися лентами, и  Дарья  Александровна
не могла удержать веселую улыбку, узнав его. Сзади их ехал Вронский. Под
ним была кровная темно-гнедая лошадь, очевидно разгорячившаяся на  гало-
пе. Он, сдерживая ее, работал поводом.
  За ним ехал маленький человек в жокейском костюме. Свияжский с княжной
в новеньком шарабане на крупном вороном рысаке догоняли верховых.
  Лицо Анны в ту минуту, как она в маленькой прижавшейся в  углу  старой
коляски фигуре узнала  Долли,  вдруг  просияло  радостною  улыбкой.  Она
вскрикнула, дрогнула на седле и тронула лошадь галопом. Подъехав  к  ко-
ляске, она без  помощи  соскочила  и,  поддерживая  амазонку,  подбежала
навстречу Долли.
  - Я так и думала и не смела думать. Вот радость! Ты не можешь предста-
вить себе мою радость!- говорила она, то прижимаясь лицом к Долли и  це-
луя ее, то отстраняясь и с улыбкой оглядывая ее.
  - Вот радость, Алексей! - сказала она, оглянувшись на  Вронского,  со-
шедшего с лошади и подходившего к ним.
  Вронский, сняв серую высокую шляпу, подошел к Долли.
  - Вы не поверите, как мы рады вашему приезду, -  сказал  он,  придавая
особенное значение произносимым словам и улыбкой открывая  свои  крепкие
белые зубы.
  Васенька Весловский, не слезая с лошади, снял  свою  шапочку  и,  при-
ветствуя гостью, радостно замахал ей лентами над головой.
  - Это княжна Варвара, - отвечала Анна на вопросительный взгляд  Долли,
когда подъехал шарабан.
  - А! - сказала Дарья Александровна, и лицо ее невольно выразило неудо-
вольствие.
  Княжна Варвара была тетка ее мужа, и она давно знала ее и не  уважала.
Она знала, что княжна Варвара всю жизнь свою провела приживалкой у бога-
тых родственников; но то, что она жила теперь у Вронского, чужого ей че-
ловека, оскорбило ее за родню мужа. Анна заметила выражение лица Долли и
смутилась, покраснела, выпустила из рук амазонку и спотыкнулась на нее.
  Дарья Александровна подошла к остановившемуся шарабану и холодно  поз-
доровалась с княжной Варварой. Свияжский был тоже знакомый. Он  спросил,
как поживает его чудак-приятель с  молодою  женой,  и,  осмотрев  беглым
взглядом непаристых лошадей и с заплатанными крыльями коляску, предложил
дамам ехать в шарабане.
  - А я поеду в этом вегикуле, - сказал он. - Лошадь смирная,  и  княжна
отлично правит.
  - Нет, оставайтесь как вы были, - сказала подошедшая Анна, - а мы пое-
дем в коляске, - и, взяв под руку Долли, увела ее.
  У Дарьи Александровны разбегались глаза на этот элегантный, невиданный
ею экипаж, на этих прекрасных лошадей, на эти элегантные блестящие лица,
окружавшие ее. Но более всего ее поражала перемена, происшедшая в знако-
мой и любимой Анне. Другая женщина, менее внимательная, не знавшая  Анны
прежде и в особенности не думавшая  тех  мыслей,  которые  думала  Дарья
Александровна дорогой, и не заметила бы ничего особенного в Анне. Но те-
перь Долли была поражена тою временною красотой, которая только в минуты
любви бывает на женщинах и которую она застала теперь на лице Анны.  Все
в ее лице: определенность ямочек щек и подбородка,  склад  губ,  улыбка,
которая как бы летала вокруг лица, блеск глаз, грация и быстрота  движе-
ний, полнота звуков голоса, даже манера, с которою  она  сердито-ласково
ответила Весловскому, спрашивавшему у нее позволения сесть на  ее  коба,
чтобы выучить его галопу с правой ноги, - все  было  особенно  привлека-
тельно; и, казалось, она сама знала это и радовалась этому.
  Когда обе женщины сели в коляску, на обеих вдруг нашло смущение.  Анна
смутилась от того внимательно-вопросительного взгляда, которым  смотрела
на нее Долли; Долли - оттого,что после слов Свияжского о вегикуле ей не-
вольно стало совестно за грязную старую коляску, в которую  села  с  нею
Анна. Кучер Филипп и конторщик испытывали то же чувство. Конторщик, что-
бы скрыть свое смущение, суетился, подсаживая дам, но Филипп кучер  сде-
лался мрачен и вперед готовился не подчиниться  этому  внешнему  превос-
ходству. Он иронически улыбнулся, поглядев на вороного рысака и уже  ре-
шив в своем уме, что этот вороной в шарабане хорош только на проминаж  и
не пройдет сорока верст в жару в одну упряжку.
  Мужики все поднялись от телеги и любопытно и весело смотрели на встре-
чу гостьи, делая свои замечания.
  - Тоже рады, давно не видались, - сказал курчавый  старик,  повязанный
лычком.
  - Вот, дядя Герасим, вороного жеребца бы снопы возить, живо бы!
  - Глянь-ка. Эта в портках женщина? - сказал один из них,  указывая  на
садившегося на дамское седло Васеньку Весловского.
  - Не, мужик. Вишь, как сигнул ловко!
  - Что, ребята, спать, видно, не будем?
  - Какой сон нынче!- сказал старик,  искосясь  поглядев  на  солнце.  -
Полдни, смотри, прошли! Бери крюки, заходи!

                                   XVIII

  Анна смотрела на худое, измученное, с засыпавшеюся  в  морщинки  пылью
лицо Долли и хотела сказать то, что она думала, - именно, что Долли  по-
худела; но, вспомнив, что она сама похорошела и что взгляд Долли  сказал
ей это, она вздохнула и заговорила о себе.
  - Ты смотришь на меня, - сказала она, - и  думаешь,  могу  ли  я  быть
счастлива в моем положении? Ну, и что ж! Стыдно признаться;  но  я...  я
непростительно счастлива. Со мной случилось что-то волшебное,  как  сон,
когда сделается страшно, жутко, и вдруг  проснешься  и  чувствуешь,  что
всех этих страхов нет. Я проснулась. Я пережила мучительное, страшное  и
теперь уже давно, особенно с тех пор, как мы здесь, так  счастлива!..  -
сказала она, с робкою улыбкой вопроса глядя на Долли.
  - Как я рада! - улыбаясь, сказала Долли, невольно  холоднее,  чем  она
хотела. - Я очень рада за тебя. Отчего ты не писала мне?
  - Отчего?.. Оттого, что я не смела... ты забываешь мое положение...
  - Мне? Не смела? Если бы ты знала, как я... Я считаю...
  Дарья Александровна хотела сказать свои мысли нынешнего утра, но поче-
му-то ей теперь это показалось не у места.
  - Впрочем, об этом после. Это что же эти все строения? - спросила она,
желая переменить разговор и указывая на красные и зеленые крыши, виднев-
шиеся из-за зелени живых изгородей, акации и сирени. - Точно городок.
  Но Анна не отвечала ей.
  - Нет, нет! Что же ты считаешь о моем положении, что ты думаешь,  что?
- спросила она.
  - Я полагаю... - начала было Дарья Александровна, но в это  время  Ва-
сенька Весловский, наладив коба на галоп с правой ноги, грузно  шлепаясь
в своей коротенькой жакетке о замшу дамского седла, прогалопировал  мимо
них.
  - Идет, Анна Аркадьевна! - прокричал он.
  Анна даже и не взглянула на него; но опять Дарье Александровне показа-
лось, что в коляске неудобно начинать этот длинный  разговор,  и  потому
она сократила свою мысль.
  - Я ничего не считаю, - сказала она, - а всегда любила  тебя,  а  если
любишь, то любишь всего человека, какой он есть, а не каким я хочу, чтоб
он был.
  Анна, отведя глаза от лица друга и сощурившись (это была новая привыч-
ка, которой не знала за ней Долли), задумалась, желая вполне понять зна-
чение этих слов. И, очевидно, поняв их так, как хотела, она взглянула на
Долли.
  - Если у тебя есть грехи, - сказала она, - они все простились бы  тебе
за твой приезд и эти слова.
  И Долли видела, что слезы выступили ей на глаза. Она молча пожала руку
Анны.
  - Так что ж эти строения? Как их много! - после минуты молчания повто-
рила она свой вопрос.
  - Это дома служащих, завод, конюшни, - отвечала Анна. - А это парк на-
чинается. Все это было запущено, но Алексей все возобновил. Он очень лю-
бит это именье, и, чего я никак не  ожидала,  он  страстно  увлекся  хо-
зяйством. Впрочем, это такая богатая натура! За что ни возьмется, он все
делает отлично. Он не только не скучает, но он со  страстью  занимается.
Он - каким я его знаю, - он сделался расчетливый, прекрасный хозяин,  он
даже скуп в хозяйстве. Но только в хозяйстве. Там, где дело идет  о  де-
сятках тысяч, он не считает, - говорила она с тою радостно-хитрою  улыб-
кой, с которою часто говорят  женщины  о  тайных,  ими  одними  открытых
свойствах любимого человека. - Вот видишь это большое строение? Это  но-
вая больница. Я думаю, что это будет стоить больше ста  тысяч.  Это  его
dada теперь. И знаешь, отчего это взялось? Мужики у него  просили  усту-
пить им дешевле луга, кажется, а он отказал, и я упрекнула его в скупос-
ти. Разумеется, не от этого, но все вместе, -  он  начал  эту  больницу,
чтобы показать, понимаешь, как  он  не  скуп.  Если  хочешь,  c'est  une
petitesse; но я еще больше его люблю за это. А  вот  сейчас  ты  увидишь
дом. Это еще дедовский дом, и он ничего не изменен снаружи.
  - Как хорош! - сказала Долли, с невольным удивлением глядя на прекрас-
ный с колоннами дом, выступающий из разноцветной зелени старых  деревьев
сада.
  - Не правда ли, хорош? И из дома, сверху, вид удивительный.
  Они въехали в усыпанный щебнем и убранный цветником двор,  на  котором
два работника обкладывали  взрыхленную  цветочную  клумбу  необделанными
ноздреватыми камнями, и остановились в крытом подъезде.
  - А, они уже приехали! - сказала Анна, глядя на верховых лошадей,  ко-
торых только что отводили от крыльца. - Не правда ли, хороша эта лошадь?
Это коб. Моя любимая. Подведи ее сюда, и дайте сахару. Граф где? - спро-
сила она у выскочивших двух парадных лакеев. - А, вот и  он!  -  сказала
она, увидев выходившего навстречу ей Вронского с Весловским.
  - Где вы поместите княгиню? - сказал Вронский по-французски, обращаясь
к Анне, и, не дождавшись ответа, еще раз поздоровался с Дарьей Александ-
ровной и теперь поцеловал ее руку. - Я думаю, в большой балконной?
  - О нет, это далеко! Лучше в угловой, мы больше  будем  видеться.  Ну,
пойдем, - сказала Анна, дававшая вынесенный ей лакеем сахар любимой  ло-
шади.
  - Et vous oubliez votre  devoir,  -  сказала  она  вышедшему  тоже  на
крыльцо Весловскому.
  - Pardon, j'en ai tout plein les poches, - улыбаясь, отвечал он, опус-
кая пальцы в жилетный карман.
  - Mais vois venez trop tard, - сказала она, обтирая платком руку,  ко-
торую ей намочила лошадь, бравшая сахар. Анна обратилась к Долли:  -  Ты
надолго ли? На один день? Это невозможно!
  - Я так обещала, и дети... - сказала Долли, чувствуя себя смущенною  и
оттого, что ей надо было взять мешочек из коляски,  и  оттого,  что  она
знала, что лицо ее должно быть очень запылено.
  - Нет, Долли, душенька... Ну, увидим. Пойдем, пойдем! - и Анна  повела
Долли в ее комнату.
  Комната эта была не та парадная, которую предлагал Вронский, а  такая,
за которую Анна сказала, что Долли извинит ее. И зта комната, за которую
надо было извиняться, была преисполнена роскоши, в какой никогда не жила
Долли и которая напомнила ей лучшие гостиницы за границей.
  - Ну, душенька, как я счастлива! - на минутку присев в своей  амазонке
подле Долли, сказала Анна. - Расскажи же мне про своих. Стиву  я  видела
мельком. Но он не может рассказать про детей.  Что  моя  любимица  Таня?
Большая девочка, я думаю?
  - Да, очень большая, -  коротко  отвечала  Дарья  Александровна,  сама
удивляясь, что она так холодно отвечает о своих детях.  -  Мы  прекрасно
живем у Левиных, - прибавила она.
  - Вот если б я знала, - сказала Анна, - что ты меня  не  презираешь...
Вы бы все приехали к нам. Ведь Стива старый и большой друг с Алексеем, -
прибавила она и вдруг покраснела.
  - Да, но мы так хорошо... - смутясь, отвечала Долли.
  - Да впрочем, это я от радости говорю глупости. Одно, душенька, как  я
тебе рада! - сказала Анна, опять целуя ее. - Ты еще мне не сказала,  как
и что ты думаешь обо мне, а я все хочу знать. Но я  рада,  что  ты  меня
увидишь, какая я есть. Мне, главное, не хотелось бы, чтобы думали, что я
что-нибудь хочу доказать. Я ничего не хочу  доказывать,  я  просто  хочу
жить; никому не делать зла, кроме себя. Это я имею право, не правда  ли?
Впрочем, это длинный разговор, и мы еще обо всем хорошо переговорим. Те-