были неприятны всякие приготовления, оскорбляющие своим нич-
тожеством величие совершающегося, так еще более  оскорбительны  казались
приготовления для будущих родов, время  которых  как-то  высчитывали  по
пальцам. Он старался все время не слышать этих разговоров о способе  пе-
ленания будущего ребенка, старался отворачиваться и не  видеть  каких-то
таинственных бесконечных вязаных полос, каких-то полотняных треугольнич-
ков, которым приписывала особенную важность Долли, и т. п. Событие  рож-
дения сына (он был уверен, что сын), которое ему обещали, но  в  которое
он все-таки не мог верить, - так оно казалось необыкновенно, - представ-
лялось ему,  с  одной  стороны,  столь  огромным  и  потому  невозможным
счастьем, с другой стороны - столь таинственным событием, что это  вооб-
ражаемое знание того, что будет, и вследствие того приготовление  как  к
чему-то обыкновенному, людьми же производимому,  казалось  ему  возмути-
тельно и унизительно.
  Но княгиня не понимала его чувств и объясняла его неохоту думать и го-
ворить про это легкомыслием и равнодушием, а потому не давала ему покоя.
Она поручала Степану Аркадьичу посмотреть квартиру и теперь подозвала  к
себе Левина.
  - Я ничего не знаю, княгиня. Делайте, как хотите, - говорил он.
  - Надо решить, когда вы переедете.
  - Я, право, не знаю. Я знаю, что родятся детей миллионы без  Москвы  и
докторов... отчего же...
  - Да если так...
  - Да нет, как Кити хочет.
  - С Кити нельзя про это говорить! Что ж ты хочешь, чтоб я напугала ее?
Вот нынче весной Натали Голицына умерла от дурного акушера.
  - Как вы скажете, так я и сделаю, - сказал он мрачно.
  Княгиня начала говорить ему, но он не слушал ее. Хотя разговор с  кня-
гиней и расстраивал его, он сделался мрачен не от этого разговора, но от
того, что он видел у самовара.
  "Нет, это невозможно", - думал он, изредка взглядывая на перегнувшего-
ся к Кити Васеньку, с своею красивою улыбкой говорившего ей что-то, и на
нее, красневшую и взволнованную.
  Было нечистое что-то в позе Васеньки, в его взгляде, в его улыбке. Ле-
вин видел даже что-то нечистое и в позе и во взгляде Кити. И опять  свет
померк в его глазах. Опять, как вчера, вдруг, без малейшего перехода, он
почувствовал себя сброшенным с высоты счастья, спокойствия,  достоинства
в бездну отчаяния, злобы и унижения. Опять все и всё стали противны ему.
  - Так и сделайте, княгиня, как хотите, - сказал он, опять оглядываясь.
  - Тяжела шапка Мономаха!- сказал ему шутя  Степан  Аркадьич,  намекая,
очевидно, не на один разговор с княгиней, а на причину волнения  Левина,
которое он заметил. - Как ты нынче поздно, Долли!
  Все встали встретить Дарью Александровну. Васенька встал на  минуту  и
со свойственным новым молодым людям отсутствием вежливости к дамам  чуть
поклонился и опять продолжал разговор, засмеявшись чему-то.
  - Меня замучала Маша. Она дурно спала и капризна нынче ужасно, -  ска-
зала Долли.
  Разговор, затеянный Васенькой с Кити, шел опять о вчерашнем, об Анне и
о том, может ли любовь стать выше условий света. Кити неприятен был этот
разговор, и он волновал ее и самим содержанием, и тем тоном, которым  он
был веден, и в особенности тем, что она знала уж, как это подействует на
мужа. Но она слишком была проста и невинна, чтоб уметь  прекратить  этот
разговор, и даже для того, чтобы скрыть то внешнее удовольствие, которое
доставляло ей очевидное внимание этого  молодого  человека.  Она  хотела
прекратить этот разговор, но она не знала, что ей сделать. Все,  что  бы
она ни сделала, она знала, будет замечено мужем, и все  перетолковано  в
дурную сторону. И действительно, когда она спросила у Долли, что  с  Ма-
шей, и Васенька, ожидая, когда кончится этот скучный для него  разговор,
принялся равнодушно смотреть на Долли, этот вопрос показался Левину  не-
натуральною, отвратительною хитростью.
  - Что же, поедем нынче за грибами? - сказала Долли.
  - Поедемте, пожалуйста, и я поеду, - сказала Кити  и  покраснела.  Она
хотела спросить Васеньку из учтивости, поедет ли он, и не спросила. - Ты
куда, Костя? - спросила она с виноватым видом у  мужа,  когда  он  реши-
тельным шагом проходил мимо нее. Это виноватое выражение подтвердило все
его сомнения.
  - Без меня приехал машинист, я еще не видал его, - сказал он, не глядя
на нее.
  Он сошел вниз, но не успел еще выйти из кабинета, как услыхал знакомые
шаги жены, неосторожно быстро идущей к нему.
  - Что ты? - сказал он ей сухо. - Мы заняты.
  - Извините меня, - обратилась она к машинисту-немцу, -  мне  несколько
слов сказать мужу:
  Немец хотел уйти, но Левин сказал ему:
  - Не беспокойтесь.
  - Поезд в три? - спросил немец. - Как бы не опоздать.
  Левин не ответил ему и сам вышел с женой.
  - Ну, что вы мне имеете сказать? - проговорил он по-французски.
  Он не смотрел на ее лицо и не хотел видеть, что она, в  ее  положении,
дрожала всем лицом и имела жалкий, уничтоженный вид.
  - Я... я хочу сказать, что так нельзя жить, что это мученье... -  про-
говорила она.
  - Люди тут в буфете, - сказал он сердито, - не делайте сцен.
  - Ну, пойдем сюда!
  Они стояли в проходной комнате. Кити хотела войти в соседнюю.  Но  там
англичанка учила Таню.
  - Ну, пойдем в сад!
  В саду они наткнулись на мужика, чистившего дорожку. И уже не думая  о
том, что мужик видит ее заплаканное, а его взволнованное лицо, не  думая
о том, что они имеют вид людей, убегающих от  какого-то  несчастья,  они
быстрыми шагами шли вперед, чувствуя, что им надо высказаться и  разубе-
дить друг друга, побыть одним вместе и избавиться этим от того  мучения,
которое оба испытывали.
  - Так нельзя жить! Это мученье! Я страдаю, ты  страдаешь.  За  что?  -
сказала она, когда они добрались, наконец, до уединенной лавочки на углу
липовой аллеи.
  - Но ты одно скажи мне: было в его тоне неприличное, нечистое,  унизи-
тельно-ужасное? - говорил он, становясь пред ней опять в ту же  позу,  с
кулаками пред грудью, как он тогда ночью стоял пред ней.
  - Было, - сказала она дрожащим голосом. - Но, Костя, ты не видишь раз-
ве, что не я виновата? Я с утра хотела такой тон взять, но  эти  люди...
Зачем он приехал? Как мы счастливы были! - говорила  она,  задыхаясь  от
рыданий, которые поднимали все ее пополневшее тело.
  Садовник с удивлением видел, несмотря на то, что ничего не гналось  за
ними и что бежать не от чего было, и что ничего они особенно  радостного
не могли найти на лавочке, - садовник видел, что они вернулись домой ми-
мо него с успокоенными, сияющими лицами.

                                     XV

  Проводив жену наверх, Левин пошел на половину Долли.  Дарья  Александ-
ровна с своей стороны была в этот день в большом огорчении.  Она  ходила
по комнате и сердито говорила стоявшей в углу и ревущей девочке:
  - И будешь стоять весь день в углу, и обедать будешь одна, и ни  одной
куклы не увидишь, и платья тебе нового не сошью, - говорила она, не зная
уже, чем наказать ее.
  - Нет, это гадкая девочка! - обратилась она к Левину. - Откуда берутся
у нее эти мерзкие наклонности?
  - Да что же она сделала? - довольно равнодушно сказал Левин,  которому
хотелось посоветоваться о своем деле и поэтому досадно было, что он  по-
пал некстати.
  - Они с Гришей ходили в малину и там... я не могу  даже  сказать,  что
она делала. Вот какие гадости. Тысячу раз пожалеешь miss Elliot. Эта  ни
за чем не смотрит, машина... Figurez vous, qu'elle...
  И Дарья Александровна рассказала преступление Маши.
  - Это ничего не доказывает, это  совсем  не  гадкие  наклонности,  это
просто шалость, - успокоивал ее Левин.
  - Но ты что-то расстроен? Ты зачем пришел? - спросила Долли. - Что там
делается?
  И в тоне этого вопроса Левин слышал, что ему легко будет  сказать  то,
что он был намерен сказать.
  - Я не был там, я был один в саду с Кити. Мы поссорились второй раз  с
тех пор, как... Стива приехал.
  Долли смотрела на него умными, понимающими глазами.
  - Ну скажи, руку на сердце, был ли... не в Кити, а  в  этом  господине
такой тон, который может быть неприятен, не неприятен, но ужасен, оскор-
бителен для мужа?
  - То есть как тебе сказать... Стой, стой в углу! -  обратилась  она  к
Маше, которая, увидав чуть заметную улыбку на лице  матери,  повернулась
было. - Светское мнение было бы то, что он ведет себя,  как  ведут  себя
все молодые люди. Il fait la cour a une jeune  et  jolie  femme,  а  муж
светский должен быть только польщен этим.
  - Да, да, - мрачно сказал Левин, - но ты заметила?
  - Не только я, но Стива заметил. Он прямо после  чая  мне  сказал:  je
crois que Весловский fait un petit brin de cour a Кити.
  - Ну и прекрасно, теперь я спокоен. Я прогоню его, - сказал Левин.
  - Что ты, с ума сошел? - с ужасом вскрикнула Долли. - Что  ты,  Костя,
опомнись! - смеясь, сказала она. - Ну, можешь идти  теперь  к  Фанни,  -
сказала она Маше. - Нет, уж если хочешь ты, то я скажу Стиве. Он  увезет
его. Можно сказать, что ты ждешь гостей. Вообще он нам не к дому.
  - Нет, нет, я сам.
  - Но ты поссоришься?..
  - Нисколько. Мне так это весело будет, - действительно  весело  блестя
глазами, сказал Левин. - Ну, прости ее, Долли! Она не будет, - сказал он
про маленькую преступницу, которая не шла к Фанни и нерешительно  стояла
против матери, исподлобья ожидая и ища ее взгляда.
  Мать взглянула на нее. Девочка разрыдалась, зарылась лицом  в  коленях
матери, и Долли положила ей на голову свою худую нежную руку.
  "И что общего между нами и им?" - подумал  Левин  и  пошел  отыскивать
Весловского.
  Проходя через переднюю, он велел закладывать коляску, чтобы  ехать  на
станцию.
  - Вчера рессора сломалась, - отвечал лакей.
  - Ну так тарантас, но скорее. Где гость?
  - Они пошли в свою комнату.
  Левин застал Васеньку в то время, как тот, разобрав свои вещи из чемо-
дана и разложив новые романсы, примеривал краги, чтоб ездить верхом.
  Было ли в лице Левина что-нибудь особенное, из сам Васенька почувство-
вал, что ce petit brin de cour, который он затеял, был неуместен в  этой
семье, но он был несколько (сколько может быть светский человек)  смущен
входом Левина.
  - Вы в крагах верхом ездите?
  - Да, это гораздо чище, - сказал Васенька, ставя жирную ногу на  стул,
застегивая нижний крючок и весело, добродушно улыбаясь.
  Он был несомненно добрый малый, и Левину жалко стало его и совестно за
себя, хозяина дома, когда он подметил робость во взгляде Васеньки. Н
  а столе лежал обломок палки, которую они нынче утром вместе сломали на
гимнастике, пробуя поднять забухшие барры. Левин взял в руки этот  обло-
мок и начал обламывать расщепившийся конец, не зная, как начать.
  - Я хотел... - Он замолчал было, но вдруг, вспомнив Кити  и  все,  что
было, решительно глядя ему в глаза, сказал:- я велел вам закладывать ло-
шадей.
  - То есть как? - начал с удивлением Васенька. - Куда же ехать?
  - Вам, на железную дорогу, - мрачно сказал Левин, щипля конец палки.
  - Вы уезжаете или что-нибудь случилось?
  - Случилось, что я жду гостей, - сказал Левин, быстрее и быстрее обла-
мывая сильными пальцами концы расщепившейся палки. - И не жду гостей,  и
ничего не случилось, но я прошу вас уехать. Вы можете объяснить как  хо-
тите мою неучтивость.
  Васенька выпрямился.
  - Я прошу вас объяснить мне... - с достоинством сказал он, поняв нако-
нец.
  - Я не могу вам объяснить, - тихо и медленно, стараясь скрыть дрожание
своих скул, заговорил Левин. - И лучше вам не спрашивать.
  И так как расщепившиеся концы были уже все отломаны,  Левин  зацепился
пальцами за толстые концы, разодрал палку и старательно поймал  падавший
конец.
  Вероятно, вид этих напряженных рук, тех  самых  мускулов,  которые  он
нынче утром ощупывал на гимнастике, и блестящих глаз,  тихого  голоса  и
дрожащих скул убедили Васеньку больше слов. Он, пожав плечами и  презри-
тельно улыбнувшись, поклонился.
  - Нельзя ли мне видеть Облонского?
  Пожатие плеч и улыбка не раздражили Левина. "Что ж ему больше остается
делать?" - подумал он.
  - Я сейчас пришлю его вам.
  - Что это за бессмыслица!- говорил Степан Аркадьич, узнав от приятеля,
что его выгоняют из дому, и найдя Левина в саду, где он гулял, дожидаясь
отъезда гостя. - Mais c'est ridicule!  Какая  тебя  муха  укусила?  Mais
c'est du dernier ridicule! Что же тебе показалось,  если  молодой  чело-
век...
  Но место, в которое Левина укусила муха, видно, еще болело, потому что
он опять побледнел, когда Степан Аркадьич  хотел  объяснить  причину,  и
поспешно перебил его:
  - Пожалуйста, не объясняй причины! Я не мог иначе! Мне очень  совестно
перед тобой и перед ним. Но ему, я думаю, не будет большого горя уехать,
а мне и моей жене его присутствие неприятно.
  - Но ему оскорбительно! Et puis c'est  ridicule.  Лидия  Ивановна  уже
стала успокоиваться, как на другое же утро ей принесли
  - А мне и оскорбительно и мучительно! И я ни в чем не виноват,  и  мне
незачем страдать!
  - Ну, уж этого я не ждал от тебя! On  peut  etre  jaloux,  mais  a  ce
point, c'est du dernier ridicule!
  Левин быстро повернулся и ушел от него в глубь аллеи и продолжал  один
ходить взад и вперед. Скоро он услыхал грохот тарантаса и  увидал  из-за
деревьев, как Васенька, сидя на сене (на беду не было сиденья в таранта-
се) в своей шотландской шапочке, подпрыгивая по толчкам, проехал по  ал-
лее.
  "Это что еще?" - подумал Левин, когда лакей, выбежав из дома,  остано-
вил тарантас. Это был машинист, про которого совсем забыл  Левин.  Маши-
нист, раскланиваясь, что-то говорил Весловскому; потом влез в  тарантас,
и они вместе уехали.
  Степан Аркадьич и княгиня были возмущены поступком Левина.  И  он  сам
чувствовал себя не только ridicule в высшей степени, но и виноватым кру-
гом и опозоренным; но, вспоминая то, что он и жена его перестрадали, он,
спрашивая себя, как бы он поступил в другой раз, отвечал себе, что точно
так же.
  Несмотря на все это, к концу этого дня все, за исключением княгини, не
прощавшей этот поступок Левину, сделались необыкновенно оживлены и весе-
лы, точно дети после наказанья или большие после  тяжелого  официального
приема, так что вечером про изгнание Васеньки в отсутствие  княгини  уже
говорилось как про давнишнее событие. И Долли, имевшая от отца дар смеш-
но рассказывать, заставляла падать от смеха Вареньку, когда она в третий
и четвертый раз, все с новыми юмористическими прибавлениями, рассказыва-
ла, как она, только что собралась надеть новые бантики для гостя и выхо-
дила уж в гостиную, вдруг услыхала грохот колымаги. И кто же в колымаге?
- сам Васенька, с шотландскою шапочкой, и с романсами, и с крагами,  си-
дит на сене.
  - Хоть бы ты карету велел запрячь! Нет, и потом слышу: "Постойте!" Ну,
думаю, сжалились. Смотрю, посадили к нему толстого немца и повезли...  И
бантики мои пропали!..

                                    XVI

  Дарья Александровна исполнила свое намерение  и  поехала  к  Анне.  Ей
очень жалко было огорчить сестру и сделать неприятное ее мужу; она пони-
мала, как справедливы Левины, не желая иметь никаких сношений  с  Вронс-
ким; но она считала своею обязанностью побывать у Анны  и  показать  ей,
что чувства ее не могут измениться, несмотря на перемену  ее  положения.
Чтобы не зависеть от Левиных в этой поездке, Дарья Александровна послала
в деревню нанять лошадей; но Левин, узнав об этом, пришел к ней с  выго-
вором.
  - Почему же ты думаешь, что мне неприятна твоя поездка? Да если бы мне
и было это неприятно, то тем более мне неприятно, что ты не берешь  моих
лошадей, - говорил он. - Ты мне ни разу не сказала,  что  ты  решительно
едешь. А нанимать на деревне, во-первых, неприятно для меня, а  главное,
они возьмутся, но не довезут. У меня лошади есть. И если  ты  не  хочешь
огорчить меня, то ты возьми моих.
  Дарья Александровна должна была согласиться, и в назначенный день  Ле-
вин приготовил для свояченицы четверню лошадей и подставу, собрав ее  из
рабочих и верховых, очень некрасивую, но  которая  могла  довезти  Дарью
Александровну в один день. Теперь, когда лошади нужны были и для уезжав-
шей княгини и для акушерки, это было затруднительно для  Левина,  но  по
долгу гостеприимства он не мог допустить Дарью Александровну нанимать из
его дома лошадей и, кроме того, знал, что двадцать рублей, которые  про-
сили с Дарьи Александровны за эту поездку, были для нее очень  важны;  а
денежные дела Дарьи Александровны, находившиеся в очень  плохом  положе-
нии, чувствовались Левиными как свои собственные.
  Дарья Александровна по совету Левина выехала до зари. Дорога была  хо-
роша, коляска покойна, лошади бежали хорошо, и на козлах, кроме  кучера,
сидел конторщик вместо лакея, посланный Левиным для безопасности.  Дарья
Александровна задремала и проснулась, только подъезжая уже к  постоялому
двору, где надо было переменять лошадей.
  Напившись чаю у того самого богатого мужика-хозяина, у которого  оста-
навливался Левин в свою поездку к Свияжскому, и побеседовав с  бабами  о
детях и со стариком о графе Вронском, которого тот очень  хвалил,  Дарья
Александровна в десять часов поехала дальше. Дома ей, за заботами о  де-
тях, никогда на бывало времени думать. Зато уже теперь, на этом четырех-
часовом переезде, все прежде задержанные мысли вдруг столпились в ее го-
лове, и она передумала всю свою жизнь, как никогда  прежде,  и  с  самых
разных сторон. Ей самой странны были ее мысли. Сначала она думала о  де-
тях, о которых, хотя княгиня, а главное, Кити (она на нее больше  надея-
лась), обещала за ними смотреть, она все-таки беспокоилась. "Как бы Маша
опять не начала шалить, Гришу как бы не ударила лошадь, да и желудок Ли-
ли как бы еще больше не расстроился". Но потом вопросы настоящего  стали
сменяться вопросами ближайшего будущего. Она стала думать о том,  как  в
Москве надо на нынешнюю зиму взять новую квартиру, переменить  мебель  в
гостиной и сделать шубку старшей дочери. Потом стали  представляться  ей
вопросы более отдаленного будущего: как она выведет детей в люди. "Дево-
чек еще ничего, - думала она, - но мальчики?
  Хорошо, я занимаюсь с Гришей теперь, но ведь это  только  оттого,  что
сама я теперь свободна, не рожаю. На Стиву, разумеется, нечего рассчиты-
вать. И я с помощью добрых людей выведу их; но если опять роды..." И  ей
пришла мысль о том, как несправедливо сказано, что проклятие наложено на
женщину, чтобы в муках родить чада. "Родить ничего, но носить - вот  что
мучительно", - подумала она, представив себе свою последнюю беременность
и смерть этого последнего ребенка. И ей вспомнился разговор с молодайкой
на постоялом дворе. На вопрос, есть ли у нее  дети,  красивая  молодайка
весело отвечала:
  - Была одна девочка, да развязал бог, постом похоронила.
  - Что ж, тебе очень жалко ее? - спросила Дарья Александровна.
  - Чего жалеть? У старика внуков и так много. Только  забота.  Ни  тебе
работать, ни что. Только связа одна.
  Ответ этот показался Дарье  Александровне  отвратителен,  несмотря  на
добродушную миловидность молодайки, но теперь она невольно вспомнила эти
слова. В этих цинических словах была и доля правды.
  "Да и вообще, - думала Дарья Александровна, оглянувшись  на  всю  свою
жизнь за эти пятнадцать лет замужества, - беременность, тошнота, тупость
ума, равнодушие ко всему и, главное, безобразие. Кити, молоденькая,  хо-
рошенькая Кити, и та так подурнела, а я беременная делаюсь безобразна, я
знаю. Роды, страдания, безобразные страдания,  эта  последняя  минута...
потом кормление, эти бессонные ночи, эти боли страшные..."
  Дарья Александровна вздрогнула от одного воспоминания о боли  треснув-
ших сосков, которую она испытывала почти с каждым ребенком.  "Потом  бо-
лезни детей, этот страх вечный;  потом  воспитание,  гадкие  наклонности
(она вспомнила преступление маленькой Маши в малине), ученье,  латынь  -
все это так непонятно и трудно. И сверх всего - смерть этих же детей". И
опять в воображении ее возникло веч