того он не может, ему стало скучно. Потом, вспомнив все то  волнение  и
озлобление, которые он видел на всех лицах, ему стало грустно: он решил-
ся уехать и пошел вниз. Проходя через сени хор,  он  встретил  ходившего
взад и вперед унылого гимназиста с подтекшими глазами.  На  лестнице  же
ему встретилась пара: дама, быстро бежавшая на каблучках, и легкий това-
рищ прокурора.
  - Я говорил вам, что не опоздаете, - сказал прокурор в то  время,  как
Левин посторонился, пропуская даму.
  Левин уже был на выходной лестнице и доставал из жилетного кармана но-
мерок своей шубы, когда секретарь поймал его.  -  Пожалуйте,  Константин
Дмитрич, баллотируют.
  В кандидаты баллотировался так решительно отказавшийся Неведовский.
  Левин подошел к двери в залу: она была заперта. Секретарь  постучался,
дверь отворилась, и навстречу Левину проюркнули два раскрасневшиеся  по-
мещика.
  - Мочи моей нет, - сказал один раскрасневшийся помещик.
  Вслед за помещиком высунулось лицо губернского предводителя. Лицо  это
было страшно от изнеможения и страха.
  - Я тебе сказал не выпускать! - крикнул он сторожу.
  - Я впустил, ваше превосходительство!
  - Господи!- и, тяжело вздохнув, губернский предводитель, устало шмыгая
в своих белых панталонах,  опустив  голову,  пошел  по  средине  залы  к
большому столу.
  Неведовскому переложили, как и было рассчитано, и  он  был  губернским
предводителем. Многие были веселы, многие были довольны, счастливы, мно-
гие в восторге, многие недовольны и несчастливы. Губернский предводитель
был в отчаянии, которого он не мог скрыть. Когда  Неведовский  пошел  из
залы, толпа окружила его и восторженно следовала за ним, так же как  она
следовала в первый день за губернатором, открывшим выборы, и так же  как
она следовала за Снетковым, когда тот был выбран.

                                    XXXI

  Вновь избранный губернский предводитель и многие из торжествующей пар-
тии новых обедали в этот день у Вронского.
  Вронский приехал на выборы и потому, что ему было скучно в  деревне  и
нужно было заявить свои права на свободу пред Анной, и  для  того,  чтоб
отплатить Свияжскому поддержкой на выборах за все его хлопоты для Вронс-
кого на земских выборах, и более всего для того, чтобы строго  исполнить
все обязанности того положения дворянина и  землевладельца,  которые  он
себе избрал. Но он никак не ожидал, чтоб это  дело  выборов  так  заняло
его, так забрало за живое и чтоб он мог так хорошо делать это  дело.  Он
был совершенно новый человек в кругу дворян, но, очевидно, имел успех  и
не ошибался, думая, что приобрел уже влияние  между  дворянами.  Влиянию
его содействовало: его богатство и знатность; прекрасное помещение в го-
роде, которое уступил ему старый знакомый, Ширков, занимавшийся финансо-
выми делами и учредивший процветающий  банк  в  Кашине;  отличный  повар
Вронского, привезенный из деревни; дружба с  губернатором,  который  был
товарищем, и еще покровительствуемым товарищем, Вронского; а более всего
- простые, ровные ко всем отношения, очень скоро заставившие большинство
дворян изменить суждение о его мнимой гордости. Он чувствовал сам,  что,
кроме этого шального господина, женатого на Кити  Щербацкой,  который  a
propos de bottes с бешеною злобой наговорил ему кучу ни к чему  нейдущих
глупостей, каждый дворянин, с которым он знакомился, делался его сторон-
ником. Он ясно видел, и другие признавали это, что  успеху  Неведовского
очень много содействовал он. И теперь у себя за столом,  празднуя  выбор
Неведовского, он испытывал приятное чувство торжества за своего  избран-
ника. Самые выборы так заманили его, что, если он будет женат к будущему
трехлетию, он и сам подумывал баллотироваться, - вроде того,  как  после
выигрыша приза чрез жокея ему захотелось скакать самому.
  Теперь же праздновался выигрыш жокея. Вронский сидел в  голове  стола,
по правую руку его сидел молодой губернатор, свитский генерал. Для  всех
это был хозяин губернии,  торжественно  открывавший  выборы,  говоривший
речь и возбуждавший и уважение  и  раболепность  во  многих,  как  видел
Вронский; для Вронского же это был Маслов Катька, - такое  было  у  него
прозвище в Пажеском корпусе, - конфузившийся пред ним, и которого Вронс-
кий старался mettre a son aise. По левую руку сидел Неведовский со своим
юным, непоколебимым и ядовитым лицом. С ним Вронский был прост и  уважи-
телен.
  Свияжский переносил свою неудачу весело. Это даже не была неудача  для
него, как он и сам сказал, с бокалом  обращаясь  к  Неведовскому:  лучше
нельзя было найти представителя того нового направления, которому должно
последовать дворянство. И потому все честное, как он сказал,  стояло  на
стороне нынешнего успеха и торжествовало его.
  Степан Аркадьич был тоже рад, что весело провел время и  что  все  до-
вольны. За прекрасным обедом перебирались эпизоды выборов. Свияжский ко-
мически передал слезливую речь предводителя и заметил, обращаясь к Неве-
довскому, что его  превосходительству  придется  избрать  другую,  более
сложную, чем слезы, поверку сумм. Другой  шутливый  дворянин  рассказал,
как выписаны были лакеи в чулках для бала губернского предводителя и как
теперь их придется отослать назад, если новый губернский предводитель не
даст бала с лакеями в чулках.
  Беспрестанно во время обеда, обращаясь к Неведовскому, говорили:  "наш
губернский предводитель" и "ваше превосходительство".
  Это говорилось с тем же удовольствием, с каким молодую женщину называ-
ют "madame" и по имени мужа. Неведовский делал вид,  что  он  не  только
равнодушен, но и презирает это звание, но очевидно было, что он счастлив
и держит себя под уздцы, чтобы не выразить восторга, не подобающего  той
новой, либеральной среде, в которой все находились.
  За обедом было послано несколько телеграмм людям, интересовавшимся хо-
дом выборов. И Степан Аркадьич, которому было очень весело, послал Дарье
Александровне телеграмму такого содержания: "Неведовский выбран  двенад-
цатью шарами. Поздравляю. Передай". Он продиктовал  ее  вслух,  заметив:
"Надо их порадовать". Дарья же  Александровна,  получив  депешу,  только
вздохнула о рубле за телеграмму и поняла, что дело было в  конце  обеда.
Она знала, что Стива имеет слабость  в  конце  обедов  "faire  jouer  le
telegraphe".
  Все было, вместе с отличным обедом и винами не от русских  виноторгов-
цев, а прямо заграничной разливки, очень благородно,  просто  и  весело.
Кружок людей в двадцать человек был подобран Свияжским  из  единомышлен-
ных, либеральных, новых деятелей и вместе остроумных и порядочных.  Пили
тосты, тоже полушутливые, и за нового губернского предводителя, и за гу-
бернатора, и за директора банка, и за "любезного нашего хозяина".
  Вронский был доволен. Он никак не ожидал такого милого тона в  провин-
ции.
  В конце обеда стало еще веселее. Губернатор просил Вронского  ехать  в
концерт в пользу братии, который устраивала его  жена,  желающая  с  ним
познакомиться.
  - Там будет бал, и ты увидишь нашу красавицу.  В  самом  деле  замеча-
тельно.
  - Not in my line, - отвечал Вронский, любивший это выражение, но улыб-
нулся и обещал приехать.
  Уже пред выходом из-за стола, когда все закурили, камердинер Вронского
подошел к нему с письмом на подносе.
  - Из Воздвиженского с нарочным, - сказал он с значительным выражением.
  - Удивительно, как он похож на товарища прокурора Свентицкого, -  ска-
зал один из гостей по-французски про камердинера, в то время как  Вронс-
кий, хмурясь, читал письмо.
  Письмо было от Анны. Еще прежде чем он прочел письмо, он уже знал  его
содержание. Предполагая, что выборы кончатся в пять дней, он обещал вер-
нуться в пятницу. Нынче была суббота, и он знал, что содержанием  письма
были упреки в том, что он не вернулся вовремя. Письмо, которое он послал
вчера вечером, вероятно, не дошло еще.
  Содержание было то самое,как он ожидал,но  форма  была  неожиданная  и
особенно неприятная ему. "Ани очень больна, доктор  говорит,  что  может
быть воспаление. Я одна теряю голову. Княжна Варвара не помощница, а по-
меха. Я ждала тебя третьего дня, вчера и теперь посылаю узнать, где ты и
что ты? Я сама хотела ехать, но раздумала, зная, что это будет тебе неп-
риятно. Дай ответ какой-нибудь, чтоб я знала, что делать".
  Ребенок болен, а она сама хотела ехать. Дочь больна, и этот враждебный
тон.
  Это невинное веселье выборов и та мрачная,тяжелая любовь, к которой он
должен был вернуться, поразили Вронского  своею  противоположностью.  Но
надо было ехать, и он по первому поезду, в ночь, уехал к себе.

                                   XXXII

  Перед отъездом Вронского на выборы, обдумав то, что те сцены,  которые
повторялись между ними при каждом его отъезде, могут только охладить,  а
не привязать его, Анна решилась сделать над собой все возможные  усилия,
чтобы спокойно переносить  разлуку  с  ним.  Но  тот  холодный,  строгий
взгляд,которым он посмотрел на нее, когда пришел объявить о своем отъез-
де, оскорбил ее, и еще он не уехал, как спокойствие ее уже было разруше-
но.
  В одиночестве потом передумывая этот взгляд, который выражал право  на
свободу, она пришла, как и всегда, к одному - к сознанию  своего  униже-
ния. "Он имеет право уехать когда и куда он хочет. Не только уехать,  но
оставить меня. Он имеет все права, я не имею никаких. Но, зная  это,  он
не должен был этого делать. Однако что же он сделал?.. Он  посмотрел  на
меня с холодным, строгим выражением. Разумеется, это неопределимо,  нео-
сязаемо, но этого не было прежде, и этот взгляд многое значит, -  думала
она. - Этот взгляд показывает, что начинается охлаждение".
  И хотя она убедилась, что начинается охлаждение,  ей  все-таки  нечего
было делать, нельзя было ни в чем изменить своих отношений к нему. Точно
так же как прежде, одною любовью и привлекательностью она могла удержать
его. И так же как прежде, занятиями днем и морфином по ночам  она  могла
заглушать страшные мысли о том, что будет, если он разлюбит ее.  Правда,
было еще одно средство: не удерживать его, - для этого она не хотела ни-
чего другого, кроме его любви, - но сблизиться с ним, быть в таком поло-
жении, чтоб он не покидал ее. Это средство было развод  и  брак.  И  она
стала желать этого и решилась согласиться в первый же раз,  как  он  или
Стива заговорят ей об этом.
  В таких мыслях она провела без него пять дней, те  самые,  которые  он
должен был находиться в отсутствии.
  Прогулки, беседы с княжной Варварой, посещения  больницы,  а  главное,
чтение, чтение одной книги за другой занимали ее  время.  Но  на  шестой
день, когда кучер вернулся без него, она почувствовала, что уже не в си-
лах ничем заглушать мысль о нем и о том, что он там делает. В это  самое
время дочь ее заболела. Анна взялась ходить за нею, но и это не развлек-
ло ее, тем более что болезнь не была опасна. Как она ни  старалась,  она
не могла любить эту девочку, а притворяться в любви она не могла. К  ве-
черу этого дня, оставшись одна, Анна почувствовала такой страх за  него,
что решилась было ехать в город, но, раздумав  хорошенько,  написала  то
противоречивое письмо, которое получил Вронский, и, не перечтя его, пос-
лала с нарочным. На другое утро она получила его письмо и  раскаялась  в
своем. Она с ужасом ожидала повторения того строгого взгляда, который он
бросил на нее, уезжая, особенно когда он узнает,  что  девочка  не  была
опасно больна. Но все-таки она была рада, что написала ему. Теперь  Анна
уже признавалась себе, что он тяготится ею, что он с сожалением  бросает
свою свободу, чтобы вернуться к ней, и, несмотря на то, она  рада  была,
что он приедет. Пускай он тяготится, но будет тут с нею, чтоб она видела
его, знала каждое его движение.
  Она сидела в гостиной, под лампой, с новою книгой Тэна и читала, прис-
лушиваясь к звукам ветра на дворе и ожидая каждую минуту приезда  экипа-
жа. Несколько раз ей казалось, что она слышала звуки колес, но она  оши-
балась; наконец послышались не только звуки колес, но и покрик кучера  и
глухой звук в крытом подъезде. Даже княжна  Варвара,  делавшая  пасьянс,
подтвердила это, и Анна, вспыхнув, встала, но,  вместо  того  чтоб  идти
вниз, как она прежде два раза ходила, она остановилась. Ей  вдруг  стало
стыдно за свой обман, но более всего страшно за то, как  он  примет  ее.
Чувство оскорбления уже прошло; она только боялась выражения его  неудо-
вольствия. Она вспомнила, что дочь уже второй день была совсем  здорова.
Ей даже досадно стало на нее за то, что она оправилась как раз в то вре-
мя, как было послано письмо. Потом она вспомнила его, что он тут,  весь,
со своими руками, глазами. Она услыхала его голос. И, забыв все, радост-
но побежала ему навстречу.
  - Ну, что Ани? - робко сказал он снизу, глядя на сбегавшую к нему  Ан-
ну.
  Он сидел на стуле, и лакей стаскивал с него теплый сапог.
  - Ничего, ей лучше.
  - А ты? - сказал он, отряхиваясь.
  Она взяла его обеими руками за руку и потянула ее к  своей  талии,  не
спуская с него глаз.
  - Ну, я очень рад, - сказал он, холодно оглядывая ее, ее прическу,  ее
платье, которое он знал, что она надела для него.
  Все это нравилось ему, но уже столько раз нравилось! И  то  строго-ка-
менное выражение, которого она так боялась, остановилось на его лице.
  - Ну, я очень рад. А ты здорова? - сказал он,  отерев  платком  мокрую
бороду и целуя ее руку.
  "Все равно, - думала она, - только бы он был тут, а когда он  тут,  он
не может, не смеет не любить меня".
  Вечер прошел счастливо и весело при княжне Варваре, которая жаловалась
ему, что Анна без него принимала морфин.
  - Что ж делать? Я не могла спать... Мысли мешали. При нем я никогда не
принимаю. Почти никогда.
  Он рассказал про выборы, и Анна умела вопросами вызвать его на то  са-
мое, что веселило его, - на его успех. Она рассказала ему все, что инте-
ресовало его дома. И все сведения ее были самые веселые.
  Но поздно вечером, когда они остались одни, Анна, видя, что она  опять
вполне овладела им, захотела стереть то тяжелое впечатление  взгляда  за
письмо. Она сказала:
  - А признайся, тебе досадно было получить письмо, и ты не поверил мне?
  Только что она сказала это, она поняла, что, как ни любовно он был те-
перь расположен к ней, он этого не простил ей.
  - Да, - сказал он. - Письмо было такое странное. То Ани больна, то  ты
сама хотела приехать.
  - Это все было правда.
  - Да я и не сомневаюсь.
  - Нет, ты сомневаешься. Ты недоволен, я вижу.
  - Ни одной минуты. Я только недоволен, это правда,  тем,  что  ты  как
будто не хочешь допустить, что есть обязанности...
  - Обязанности ехать в концерт...
  - Но не будем говорить, - сказал он.
  - Почему же не говорить? - сказала она.
  - Я только хочу сказать, что могут встретиться дела  необходимые.  Вот
теперь мне надо будет ехать в Москву, по делу дома... Ах,  Анна,  почему
ты так раздражительна? Разве ты не знаешь, что я не могу без тебя жить?
  - А если так, - сказала Анна вдруг изменившимся голосом, - то ты тяго-
тишься этою жизнью... Да, ты приедешь на день и уедешь, как поступают...
  - Анна, это жестоко. Я всю жизнь готов отдать...
  Но она не слушала его.
  - Если ты поедешь в Москву, то и я поеду. Я не останусь здесь. Или  мы
должны разойтись, или жить вместе.
  - Ведь ты знаешь, что это одно мое желанье. Но для этого...
  - Надо развод? Я напишу ему. Я вижу, что я не могу так  жить...  Но  я
поеду с тобой в Москву.
  - Точно ты угрожаешь мне. Да я ничего так не желаю, как не разлучаться
с тобою, - улыбаясь, сказал Вронский.
  Но не только холодный, злой взгляд человека преследуемого и ожесточен-
ного блеснул в его глазах, когда он говорил эти нежные слова.
  Она видела этот взгляд и верно угадала его значение. "Если так, то это
несчастие!" - говорил этот его взгляд. Это было минутное впечатление, но
она никогда уже не забыла его.
  Анна написала письмо мужу, прося его о  разводе,  и  в  конце  ноября,
расставшись с княжной Варварой, которой надо  было  ехать  в  Петербург,
вместе с Вронским переехала в Москву. Ожидая каждый день ответа  Алексея
Александровича и вслед за тем развода, они поселились теперь  супружески
вместе.


                               ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

                                     I

  Левины жили уже третий месяц в Москве. Уже давно прошел тот срок, ког-
да, по самым верным расчетам людей, знающих эти дела, Кити  должна  была
родить; а она все еще носила, и ни по чему не было заметно, чтобы  время
было ближе теперь, чем два месяца назад. И доктор, и акушерка, и  Долли,
и мать, и в особенности Левин, без ужаса не могший подумать о приближав-
шемся, начинали испытывать нетерпение и беспокойство; одна Кити чувство-
вала себя совершенно спокойною и счастливою.
  Она теперь ясно сознавала зарождение в себе нового чувства любви к бу-
дущему, отчасти для нее уже настоящему ребенку и с наслаждением  прислу-
шивалась к этому чувству. Он теперь уже не был вполне частью ее, а иног-
да жил и своею независимою от нее жизнью. Часто ей бывало больно от это-
го, но вместе с тем хотелось смеяться от странной новой радости.
  Все, кого она любила, были с нею, и все были так добры к ней, так уха-
живали за нею, так одно приятное во всем предоставлялось ей, что если  б
она не знала и не чувствовала, что это должно скоро кончиться, она бы  и
не желала лучшей и приятнейшей жизни. Одно, что портило ей прелесть этой
жизни, было то, что муж ее был не тот, каким она любила его и  каким  он
бывал в деревне.
  Она любила его спокойный, ласковый и гостеприимный тон  в  деревне.  В
городе же он постоянно казался беспокоен и настороже, как  будто  боясь,
чтобы кто-нибудь не обидел его и, главное, ее. Там, в деревне, он,  оче-
видно зная себя на своем месте, никуда не спешил и никогда не  бывал  не
занят. Здесь, в городе, он постоянно торопился, как бы не пропустить че-
го-то, и делать ему было нечего. И ей было жалко его.  Для  других,  она
знала, он не представлялся жалким; напротив, когда Кити в обществе смот-
рела на него, как иногда смотрят на любимого человека,  стараясь  видеть
его как будто чужого, чтоб определить себе то  впечатление,  которое  он
производит на других, она видела, со страхом даже  для  своей  ревности,
что он не только не жалок, но очень привлекателен  своею  порядочностью,
несколько  старомодною,  застенчивою  вежливостью  с  женщинами,   своею
сильною фигурой и особенным, как ей казалось,  выразительным  лицом.  Но
она видела его не извне, а изнутри; она видела, что он здесь не  настоя-
щий; иначе она не могла определить себе его состояние. Иногда она в душе
упрекала его за то, что он не умеет жить в городе:  иногда  же  сознава-
лась, что ему действительно трудно было устроить здесь свою  жизнь  так,
чтобы быть ею довольным.
  В самом деле, что ему было делать? В карты он не любил играть. В  клуб
не ездил. С веселыми мужчинами вроде Облонского водиться, она уже  знала
теперь, что' значило... это значило пить и ехать  после  питья  куда-то.
Она без ужаса не могла подумать, куда в таких  случаях  ездили  мужчины.
Ездить в свет? Но она знала, что для этого надо находить удовольствие  в
сближении с женщинами молодыми, и она не могла желать этого. Сидеть дома
с нею, с матерью и сестрами? Но, как ни были ей приятны и веселы одни  и
те же разговоры, - "Алины-Надины", как называл эти разговоры между сест-
рами старый князь, - она знала, что ему должно быть это скучно.  Что  же
ему оставалось делать? Продолжать писать свою книгу? Он и попытался  это
делать и ходил сначала в библиотеку заниматься выписками и справками для
своей книги; но, как он говорил ей, чем больше он ничего не  делал,  тем
меньше у него оставалось времени. И, кроме того, он  жаловался  ей,  что
слишком много разговаривал здесь о своей книге и что потому все мысли  о
ней спутались у него и потеряли интерес.
  Одна выгода этой городской жизни была та, что ссор  здесь,  в  городе,