вдруг сделалось страшно: сме-
ющиеся глаза и строгое выражение лица пугали ее.
  Самые разнообразные предположения того, о чем он сбирается говорить  с
нею, промелькнули у нее в голове: "Он станет просить  меня  переехать  к
ним гостить с детьми, и я должна буду отказать ему; или о том, чтобы я в
Москве составила круг для Анны... Или не о Васеньке ли Весловском и  его
отношениях к Анне? А может быть, о Кити, о том, что  он  чувствует  себя
виноватым?" Она предвидела все только неприятное, но не угадала того,  о
чем он хотел говорить с ней.
  - Вы имеете такое влияние на Анну, она так любит вас, - сказал  он,  -
помогите мне.
  Дарья Александровна вопросительно-робко смотрела на  его  энергическое
лицо, которое то все, то местами выходило на просвет солнца в тени  лип,
то опять омрачалось тенью, и ожидала того, что он скажет дальше, но  он,
цепляя тростью за щебень, молча шел подле нее.
  - Если вы приехали к нам, вы, единственная женщина из  прежних  друзей
Анны, - я не считаю княжну Варвару, - то я понимаю, что вы  сделали  это
не потому, что вы считаете наше положение нормальным, но потому, что вы,
понимая всю тяжесть этого положения, все так же любите ее и  хотите  по-
мочь ей. Так ли я вас понял? - спросил он, оглянувшись на нее.
  - О да, - складывая зонтик, ответила Дарья Александровна, - но...
  - Нет, - перебил он и невольно, забывшись, что он этим ставит в нелов-
кое положение свою собеседницу, остановился, так что и она  должна  была
остановиться. - Никто больше и сильнее меня не  чувствует  всей  тяжести
положения Анны. И это понятно, если вы делаете мне честь считать меня за
человека, имеющего сердце.  Я  причиной  этого  положения,  и  потому  я
чувствую его.
  - Я понимаю, - сказала Дарья Александровна, невольно любуясь  им,  как
он искренно и твердо сказал  это.  -  Но  именно  потому,  что  вы  себя
чувствуете причиной, вы преувеличиваете, я боюсь, - сказала она. - Поло-
жение ее тяжело в свете, я понимаю.
  - В свете это ад!- мрачно нахмурившись, быстро проговорил он. - Нельзя
представить себе моральных мучений хуже тех, которые она пережила в  Пе-
тербурге в две недели... и я прошу вас верить этому.
  - Да, но здесь, до тех пор, пока ни Анна... ни вы не чувствуете  нужды
в свете...
  - Свет! - с презрением сказал он. - Какую я могу иметь нужду в свете?
  - До тех пор - а это может быть всегда - вы счастливы  и  спокойны.  Я
вижу по Анне, что она счастлива, совершенно счастлива,  она  успела  уже
сообщить мне, - сказала Дарья Александровна улыбаясь; и невольно, говоря
это, она теперь усумнилась в том, действительно ли Анна счастлива.
  Но Вронский, казалось, не сомневался в этом.
  - Да, да, - сказал он. - Я знаю, что она ожила после всех  ее  страда-
ний; она счастлива. Она счастлива настоящим. Но я?.. я боюсь  того,  что
ожидает нас... Виноват, вы хотите идти?
  - Нет, все равно.
  - Ну, так сядемте здесь.
  Дарья Александровна села на садовую скамейку в углу аллеи. Он  остано-
вился пред ней.
  - Я вижу, что она счастлива, - повторил он, и сомнение в том, счастли-
ва ли она, еще сильнее поразило Дарью Александровну. - Но может  ли  это
так продолжаться? Хорошо ли, дурно ли мы поступили, это  другой  вопрос;
но жребий брошен, - сказал он, переходя с русского на французский  язык,
- и мы связаны на всю жизнь. Мы соединены самыми святыми для  нас  узами
любви. У нас есть ребенок, у нас могут быть еще дети. Но закон и все ус-
ловия нашего положения таковы, что являются тысячи компликаций,  которых
она теперь, отдыхая душой после всех страданий и испытаний, не  видит  и
не хочет видеть. И это понятно. Но я не могу не видеть. Моя дочь по  за-
кону - не моя дочь, а Каренина. Я не хочу этого  обмана!-  сказал  он  с
энергическим жестом отрицания и мрачно-вопросительно посмотрел на  Дарью
Александровну.
  Она ничего не отвечала и только смотрела на него. Он продолжал:
  - И завтра родится сын, мой сын, и он по закону - Каренин, он не  нас-
ледник ни моего имени, ни моего состояния, и как бы мы счастливы ни были
в семье и сколько бы у нас ни было детей, между мною и  ими  нет  связи.
Они Каренины. Вы поймите тягость и ужас этого положения! Я пробовал  го-
ворить про это Анне. Это раздражает ее. Она не понимает, и я не могу  ей
высказать все. Теперь посмотрите с другой стороны.  Я  счастлив  ее  лю-
бовью, но я должен иметь занятия. Я нашел это занятие,  и  горжусь  этим
занятием, и считаю его более благородным, чем занятия моих бывших  това-
рищей при дворе и по службе. И уже, без сомнения, не променяю этого дела
на их дело. Я работаю здесь, сидя на месте, и я счастлив, доволен, и нам
ничего более не нужно для счастья. Я люблю эту деятельность. Cela  n'est
pas un pis-aller, напротив...
  Дарья Александровна заметила, что в этом месте  своего  объяснения  он
путал, и не понимала хорошенько этого отступления, но чувствовала,  что,
раз начав говорить о своих задушевных отношениях, о которых  он  не  мог
говорить с Анной, он теперь высказывал все  и  что  вопрос  о  его  дея-
тельности в деревне находился в том же отделе задушевных мыслей,  как  и
вопрос о его отношениях к Анне.
  - Итак, я продолжаю, - сказал он, очнувшись. - Главное же то, что, ра-
ботая, необходимо иметь убеждение, что дело мое не умрет со мною, что  у
меня будут наследники, - а этого у меня нет. Представьте себе  положение
человека, который знает вперед, что дети его и любимой им женщины не бу-
дут его, а чьи-то, кого-то того, кто их ненавидит и знать не хочет. Ведь
это ужасно!
  Он замолчал, очевидно, в сильном волнении.
  - Да, разумеется, я это понимаю. Но что  же  может  Анна?  -  спросила
Дарья Александровна.
  - Да, это приводит меня к цели моего разговора, - сказал он, с усилием
успокоиваясь. - Анна может, это зависит от нее... Даже для  того,  чтобы
просить государя об усыновлении, необходим развод. А это зависит от  Ан-
ны. Муж ее согласен был на развод - тогда ваш муж  совсем  было  устроил
это. И теперь, я знаю, он не отказал бы. Стоило бы только написать  ему.
Он прямо отвечал тогда, что если она выразит желание, он не откажет. Ра-
зумеется, - сказал он мрачно, - это одна из этих  фарисейских  жестокос-
тей, на которые способны только эти люди без сердца.  Он  знает,  какого
мучения ей стоит всякое воспоминание о нем, и, зная ее, требует  от  нее
письма. Я понимаю, что ей мучительно. Но причины  так  важны,  что  надо
passer pardessus toutes ces finesses de sentiment. Il y va du bonheur et
de l'existence d'Anne et de ses enfants. Я о себе не  говорю,  хотя  мне
тяжело, очень тяжело, - сказал он с выражением угрозы кому-то за то, что
ему было тяжело. - Так вот, княгиня, я за вас бессовестно хватаюсь,  как
за якорь спасения. Помогите мне уговорить ее писать ему и требовать раз-
вода!
  - Да, разумеется, - задумчиво сказала  Дарья  Александровна,  вспомнив
живо свое последнее свидание с Алексеем Александровичем. - Да, разумеет-
ся, - повторила она решительно, вспомнив Анну.
  - Употребите ваше влияние на нее, сделайте, чтоб она  написала.  Я  не
хочу и почти не могу говорить с нею про это.
  - Хорошо, я поговорю. Но как же она сама не думает?  -  сказала  Дарья
Александровна, вдруг почему-то при этом вспоминая странную новую привыч-
ку Анны щуриться. И ей вспомнилось, что Анна щурилась, именно когда дело
касалось задушевных сторон жизни. "Точно она на свою жизнь щурится, что-
бы не все видеть", - подумала Долли. - Непременно, я для себя и для  нее
буду говорить с ней, - отвечала Дарья  Александровна  на  его  выражение
благодарности.
  Они встали и пошли к дому.

                                    XXII

  Застав Долли уже вернувшеюся, Анна внимательно посмотрела ей в  глаза,
как бы спрашивая о том разговоре, который она имела с  Вронским,  но  не
спросила словами.
  - Кажется, уж пора к обеду, - сказала она. -  Совсем  мы  не  видались
еще. Я рассчитываю на вечер. Теперь надо идти одеваться. Я думаю,  и  ты
тоже. Мы все испачкались на постройке.
  Долли пошла в свою комнату, и ей стало смешно. Одеваться ей не во  что
было, потому что она уже надела свое лучшее платье; но,  чтоб  ознамено-
вать чем-нибудь свое приготовление к обеду, она попросила горничную  об-
чистить ей платье, переменила рукавчики и бантик и надела кружева на го-
лову.
  - Вот все, что я могла сделать, - улыбаясь, сказала она Анне,  которая
в третьем, опять в чрезвычайно простом, платье вышла к ней.
  - Да, мы здесь очень чопорны, - сказала она, как бы извиняясь за  свою
нарядность. - Алексей  доволен  твоим  приездом,  как  он  редко  бывает
чем-нибудь. Он решительно влюблен в тебя, - прибавила она. - А ты не ус-
тала?
  До обеда не было времени говорить о чем-нибудь. Войдя в гостиную,  они
застали там уже княжну Варвару и мужчин в  черных  сюртуках.  Архитектор
был во фраке. Вронский представил гостье доктора и  управляющего.  Архи-
тектора он познакомил с нею еще в больнице.
  Толстый дворецкий, блестя круглым бритым лицом и  крахмаленным  бантом
белого галстука, доложил, что кушанье готово, и дамы поднялись. Вронский
попросил Свияжского подать руку Анне Аркадьевне, а сам подошел к  Долли.
Весловский прежде Тушкевича подал руку княжне Варваре, так что  Тушкевич
с управляющим и доктором пошли одни.
  Обед, столовая, посуда, прислуга,  вино  и  кушанье  не  только  соот-
ветствовали общему тону новой роскоши дома, но, казалось, были еще  рос-
кошнее и новее всего. Дарья Александровна наблюдала эту новую  для  себя
роскошь и, как хозяйка, ведущая дом, - хотя и не надеясь ничего из всего
виденного применить к своему дому, так это все по  роскоши  было  далеко
выше ее образа жизни, - невольно вникала во все подробности  и  задавала
себе вопрос, кто и как это все сделал. Васенька Весловский, ее муж и да-
же Свияжский и много людей, которых она знала, никогда не думали об этом
и верили на слово тому, что всякий порядочный  хозяин  желает  дать  по-
чувствовать своим гостям, именно, что все, что так хорошо у него устрое-
но, не стоило ему, хозяину, никакого  труда,  а  сделалось  само  собой.
Дарья же Александровна знала, что само собой  не  бывает  даже  кашки  к
завтраку детям и что потому при таком сложном  и  прекрасном  устройстве
должно было быть положено чье-нибудь усиленное внимание.  И  по  взгляду
Алексея Кирилловича, как он оглядел стол, и как сделал знак головой дво-
рецкому, и как предложил Дарье Александровне выбор между ботвиньей и су-
пом, она поняла, что все делается и поддерживается заботами самого хозя-
ина. От Анны, очевидно, зависело все это не более, как  от  Весловского.
Она, Свияжский, княжна и Весловский были одинаково гости, весело пользу-
ющиеся тем, что для них было приготовлено.
  Анна была хозяйкой только  по  ведению  разговора.  И  этот  разговор,
весьма трудный для хозяйки дома при небольшом столе, при лицах, как  уп-
равляющий и архитектор, лицах совершенно другого  мира,  старающихся  не
робеть пред непривычною роскошью и не могущих принимать долгого  участия
в общем разговоре, этот трудный разговор Анна вела со своим обычным так-
том, естественностью и даже удовольствием, как замечала Дарья  Александ-
ровна.
  Разговор зашел о том, как Тушкевич с Весловским одни ездили в лодке, и
Тушкевич стал рассказывать про последние гонки в Петербурге в Яхт-клубе.
Но Анна, выждав перерыв, тотчас же обратилась к архитектору,  чтобы  вы-
вести его из молчания.
  - Николай Иваныч был поражен, - сказала она про Свияжского, - как  вы-
росло новое строение с тех пор, как он был здесь последний раз; но я са-
ма каждый день бываю и каждый день удивляюсь, как скоро идет.
  - С его сиятельством работать хорошо, - сказал  с  улыбкой  архитектор
(он был с сознанием своего достоинства, почтительный и  спокойный  чело-
век). - Не то что иметь дело с губернскими властями. Где бы стопу бумаги
исписали, я графу доложу, потолкуем, и в трех словах.
  - Американские приемы, - сказал Свияжский, улыбаясь.
  - Да-с, там воздвигаются здания рационально...
  Разговор перешел на злоупотребления властей в Соединенных  Штатах,  но
Анна тотчас же перевела его на другую тему, чтобы  вызвать  управляющего
из молчания.
  - Ты видела когда-нибудь жатвенные машины? - обратилась  она  к  Дарье
Александровне. - Мы ездили смотреть, когда тебя встретили. Я сама в пер-
вый раз видела.
  - Как же они действуют? - спросила Долли.
  - Совершенно как ножницы. Доска и много маленьких ножниц. Вот этак.
  Анна взяла своими красивыми, белыми, покрытыми кольцами руками ножик и
вилку и стала показывать. Она, очевидно, видела, что  из  ее  объяснения
ничего не поймется; но, зная, что она говорит приятно и что руки ее кра-
сивы, она продолжала объяснение.
  - Скорее ножички перочинные, - заигрывая, сказал Весловский, не  спус-
кавший с нее глаз.
  Анна чуть заметно улыбнулась, но не отвечала ему.
  - Не правда ли, Карл Федорыч, что как ножницы? - обратилась она к  уп-
равляющему.
  - O ja, - отвечал немец. - Es ist ein ganz einfaches Ding, -  и  начал
объяснять устройство машины.
  - Жалко, что она не вяжет. Я видел на Венской выставке, вяжет проволо-
кой, - сказал Свияжский. - Те выгоднее бы были.
  - Es commt drauf an... Der Preis vom Draht muss ausgerechnet werden. -
И немец, вызванный из молчанья, обратился к Вронскому: - Das lasst  sich
ausrechnen, Erlaucht. - Немец уже взялся было за карман, где у него  был
карандаш в книжечке, в которой он все вычислял, но, вспомнив, что он си-
дит за обедом, и заметив холодный взгляд Вронского,  воздержался.  -  Zu
complicirt, macht zu viel Klopot, - заключил он.
  - Wunscht man Dochots, so hat man auch Klopots, - сказал Васенька Вес-
ловский, подтрунивая над немцем. - J'adore l'allemand,  -  обратился  он
опять с той же улыбкой к Анне.
  - Cessez, - сказала она ему шутливо-строго.
  - А мы думали вас застать на поле, Василий Семеныч, - обратилась она к
доктору, человеку болезненному, - вы были там?
  - Я был там, но улетучился, - с мрачною шутливостью отвечал доктор.
  - Стало быть, вы хороший моцион сделали.
  - Великолепный!
  - Ну, а как здоровье старухи? надеюсь, что не тиф?
  - Тиф не тиф, а не в авантаже обретается.
  - Как жаль!- сказала Анна и, отдав таким образом дань учтивости  домо-
чадцам, обратилась к своим.
  - А все-таки, по вашему рассказу, построить машину трудно было бы, Ан-
на Аркадьевна, - шутя сказал Свияжский.
  - Нет, отчего же? - сказала Анна с улыбкой, которая говорила, что  она
знала, что в ее толковании устройства машины было что-то милое, замечен-
ное и Свияжским. Эта новая черта молодого кокетства  неприятно  поразила
Долли.
  - Но зато в архитектуре знания Анны Аркадьевны удивительны,  -  сказал
Тушкевич.
  - Как же, я слышал, вчера Анна Аркадьевна говорила: в стробу и плинту-
сы, - сказал Весловский. - Так я говорю?
  - Ничего удивительного нет, когда столько видишь и слышишь, -  сказала
Анна. - А вы, верно, не знаете даже, из чего делают дома?
  Дарья Александровна видела, что Анна недовольна была тем  тоном  игри-
вости, который был между нею и Весловским, но сама  невольно  впадала  в
него.
  Вронский поступал в этом случае совсем не так, как Левин. Он,  очевид-
но, не приписывал болтовне Весловского никакой важности и, напротив, по-
ощрял эти шутки.
  - Да ну скажите, Весловский, чем соединяют камни?
  - Разумеется, цементом.
  - Браво! А что такое цемент?
  - Так, вроде размазни... нет, замазки, - возбуждая обший хохот, сказал
Весловский.
  Разговор между обедавшими, за исключением погруженных в мрачное молча-
ние доктора, архитектора и управляющего, не умолкал,  где  скользя,  где
цепляясь и задевая кого-нибудь за живое. Один  раз  Дарья  Александровна
была задета за живое и так разгорячилась, что даже покраснела,  и  потом
уже вспомнила, не сказано ли ею чего-нибудь лишнего и неприятного.  Сви-
яжский заговорил о Левине, рассказывая его странные суждения о том,  что
машины только вредны в русском хозяйстве.
  - Я не имею удовольствия знать этого  господина  Левина,  -  улыбаясь,
сказал Вронский, - но, вероятно, он никогда не видал тех машин,  которые
он осуждает. А если видел и испытывал, то кое-как, и не  заграничную,  а
какую-нибудь русскую. А какие же тут могут быть взгляды?
  - Вообще турецкие взгляды, - обратясь к Анне, с  улыбкой  сказал  Вес-
ловский.
  - Я не могу защищать его суждений, - вспыхнув, сказала Дарья Александ-
ровна, - но я могу сказать, что он очень образованный человек, и если  б
он был тут, он бы вам знал, что ответить, но я не умею.
  - Я его очень люблю, и мы с ним большие приятели, - добродушно  улыба-
ясь, сказал Свияжский. - Mais pardon, il est un petit peu toque:  напри-
мер, он утверждает, что и земство и мировые суды - все не нужно, и ни  в
чем не хочет участвовать.
  - Это наше русское равнодушие, - сказал Вронский, наливая воду из  ле-
дяного графина в тонкий стакан на ножке, - не чувствовать  обязанностей,
которые налагают на нас наши права, и потому отрицать эти обязанности.
  - Я не знаю человека более строгого в исполнении своих обязанностей, -
сказала  Дарья  Александровна,  раздраженная  этим  тоном  превосходства
Вронского.
  - Я, напротив, - продолжал Вронский, очевидно почему-то затронутый  за
живое этим разговором, - я, напротив, каким вы меня видите, очень благо-
дарен за честь, которую мне сделали, вот благодаря Николаю  Иванычу  (он
указал на Свияжского), избрав меня почетным мировым  судьей.  Я  считаю,
что для меня обязанность отправляться на съезд, обсуждать дело мужика  о
лошади так же важна, как и все, что я могу сделать. И буду за честь счи-
тать, если меня выберут гласным. Я этим только могу отплатить за те  вы-
годы, которыми я пользуюсь как землевладелец. К несчастию,  не  понимают
того значения, которое должны  иметь  в  государстве  крупные  землевла-
дельцы.
  Дарье Александровне странно было слушать, как он был спокоен  в  своей
правоте у себя за столом. Она вспомнила, как Левин, думающий  противопо-
ложное, был так же решителен в своих суждениях у себя за столом. Но  она
любила Левина и потому была на его стороне.
  - Так мы можем рассчитывать на вас, граф, на следующий съезд? - сказал
Свияжский. - Но надо ехать раньше, чтобы восьмого уже быть там. Если  бы
вы мне сделали честь приехать ко мне?
  - А я немного согласна с твоим beau-frere, - сказала Анна. - Только не
так, как он, - прибавила она с улыбкой. - Я боюсь, что в последнее время
у нас слишком много этих общественных обязанностей. Как прежде  чиновни-
ков было так много, что для всякого дела нужен был чиновник, так  теперь
все общественные деятели. Алексей теперь здесь шесть месяцев,  и  он  уж
член, кажется, пяти или шести разных общественных учреждений  -  попечи-
тельство, судья, гласный, присяжный, конской что-то. Du train  que  cela
va все время уйдет на это. И я боюсь, что при таком множестве  этих  дел
это только форма. Вы скольких мест член, Николай  Иваныч?  -  обратилась
она к Свияжскому. - Кажется, больше двадцати?
  Анна говорила шутливо, но в тоне ее чувствовалось  раздражение.  Дарья
Александровна, внимательно наблюдавшая Анну и Вронского, тотчас же заме-
тила это. Она заметила тоже, что лицо Вронского при этом разговоре  тот-
час же приняло серьезное и упорное выражение.  Заметив  это  и  то,  что
княжна Варвара тотчас же, чтобы переменить разговор, поспешно заговорила
о петербургских знакомых, и, вспомнив то, что некстати говорил  Вронский
в саду о своей деятельности, Долли поняла, что с этим  вопросом  об  об-
щественной деятельности связывалась какая-то интимная ссора между  Анной
и Вронским.
  Обед, вина, сервировка - все это было очень хорошо, но  все  это  было
такое, какое видела Дарья Александровна на званых обедах и балах, от ко-
торых она отвыкла, и с тем же характером безличности и напряженности;  и
потому в обыкновенный день и в маленьком кружке все это произвело на нее
неприятное впечатление.
  После обеда посидели на террасе. Потом стали играть в lawn ten