пухшие от сна и покрасневшие от внезапного пробуждения глаза.
   Дагобер с непокрытой головой стоял перед ним в самой почтительной позе,
стараясь прочитать на сердитой физиономии судьи, удастся ли ему  возбудить
в нем сострадание к своей участи,  т.е.  к  судьбе  сирот.  В  критическую
минуту солдат старался призвать к себе на помощь  все  свое  хладнокровие,
всю силу рассудка и красноречия, всю решимость... Человек, больше двадцати
раз с пренебрежением смотревший в лицо смерти, не опускавший глаз, так как
был спокоен и уверен в себе, перед орлиным взором императора,  его  идола,
героя  и  кумира...  он  дрожал  теперь  и  смущался   перед   деревенским
бургомистром с сердитым и недоброжелательным лицом.
   Точно так же, за несколько часов до этого,  он  бесстрастно  и  покорно
вынужден был переносить оскорбления Морока, чтобы не лишиться  возможности
исполнить возложенную на него умирающей матерью священную миссию; этим  он
показал,  какой  степени  геройской  самоотверженности  может   достигнуть
честная и простая душа.
   -   Ну,   что   можете   вы   представить    в    свое    оправдание?..
Поторапливайтесь... - грубо и нетерпеливо задал вопрос судья, зевая.
   - Мне оправдываться нечего, господин бургомистр, я должен жаловаться! -
твердым тоном отвечал Дагобер.
   - Да что вы меня учить  хотите,  как  мне  вас  спрашивать?  -  крикнул
чиновник сердито и так резко, что солдат уже мысленно упрекнул  себя,  что
неловко начал разговор.
   Желая укротить гнев  судьи,  он  поспешно  заметил  самым  почтительным
тоном:
   - Простите меня, господин бургомистр,  я  не  так  выразился;  я  хотел
сказать, что в этом деле я не виноват.
   - А Предсказатель говорит иное.
   - Предсказатель... - сомнительно протянул солдат.
   - Предсказатель - человек честный и благочестивый; он лгать не  станет!
- перебил судья.
   - Я ничего не могу возразить... Но  думаю,  вы  слушком  справедливы  и
добры, господин бургомистр, чтобы  обвинить  меня,  не  выслушав...  Такой
человек, как вы, не может быть несправедливым... это сразу видно...
   Принуждая себя играть несвойственную ему роль льстеца, Дагобер старался
смягчить голос  и  придать  серьезному  лицу  благообразное  и  вкрадчивое
выражение.
   - Такой человек, как вы, - продолжал он, удваивая угодливость, -  такой
почтенный судья не станет слушать  нашептываний...  его  уши  и  так  ясно
слышат.
   - Тут дело не в ушах, а в глазах, а мои,  хоть  и  горят,  будто  я  их
крапивой натер, а все-таки ясно разглядели ужасную рану Морока.
   - Это так, господин бургомистр, все это правда, но рассудите сами: если
бы он запер клетки и затворил дверь в зверинец... ничего  бы  тогда  и  не
случилось.
   - Совсем нет... Виноваты вы: вам следовало крепче привязать лошадь.
   - Ваша правда, господин бургомистр, конечно же,  вы  правы,  -  говорил
солдат самым ласковым и примирительным тоном. -  Такой  ничтожный  бедняк,
как я, разве смеет спорить с вами, но предположим, что кто-нибудь из злобы
отвязал мою лошадь и отвел ее в зверинец? Ведь  тогда,  согласитесь  сами,
вины на  мне  нет?  То  есть,  конечно,  если  вам  угодно  будет  с  этим
согласиться, я настаивать не смею... - поторопился прибавить он.
   - А зачем бы, черт побери, с вами сыграли такую скверную штуку?
   - Не знаю зачем, господин бургомистр, но...
   - Вы не знаете, ну, а я тем более! - сказал бургомистр с нетерпением. -
И, Бог ты мой, сколько глупейших разговоров из-за трупа подохшей клячи!
   С лица солдата разом исчезла вся его притворная любезность, и оно снова
сделалось строгим и суровым. Он ответил серьезным и взволнованным голосом:
   - Моя лошадь пала... теперь это только остов клячи,  это  так.  Но  час
тому назад это было хоть и старое, но усердное и разумное создание...  Она
радостно ржала при звуке моего голоса... Она лизала  руки  сирот,  которым
служила так же, как ранее  служила  их  матери...  Теперь  все  кончено...
никому служить она больше не будет... ее выкинут, как падаль, на  съедение
псам...  Не  следовало  так  жестоко  напоминать  мне  об  этом,  господин
бургомистр... Я очень любил свою лошадь... да, очень.
   При этих словах, произнесенных с трогательной простотой и достоинством,
бургомистр невольно смягчился и упрекнул себя за сказанное.
   - Понимаю, что вам жалко  своего  коня,  -  сказал  он  менее  сердитым
голосом, - но что делать? Случилось несчастье!
   - Несчастье,  да,  господин  бургомистр,  большое  несчастье.  Девушки,
которых я сопровождаю, слишком  слабы,  чтобы  идти  пешком,  ехать  же  в
экипаже им не на что. А между тем нам необходимо быть в  Париже  в  начале
февраля... Я обещал это их умирающей матери.  У  детей,  кроме  меня,  нет
никого...
   - Вы, значит, их...
   - Я их верный слуга, господин бургомистр, а теперь,  когда  моя  лошадь
мертва, что же я стану  делать?  Послушайте,  вы  человек  добрый,  у  вас
самого, наверно, есть дети! Представьте себе,  если  бы  они  очутились  в
таком положении, как мои сиротки? Если бы у них так же,  как  у  моих,  не
было никого в мире, кроме старого слуги, любящего их всей душой, да старой
лошади, служившей им так долго!.. Их с детства преследуют  несчастья...  с
самого рождения... они дочери  изгнанника  и  изгнанницы...  Вся  радость,
какая может выпасть им на долю в жизни, ждет их в конце этого путешествия,
а между тем смерть лошади делает его невозможным... Подумайте сами,  разве
это вас не тронет до глубины сердца? Разве вы не согласитесь,  что  смерть
лошади для меня непоправимое несчастье?
   - Конечно, - ответил бургомистр,  в  душе  человек  довольно  добрый  и
поэтому невольно разделявший волнение Дагобера. - Теперь мне понятно,  как
тяжела для вас эта потеря... и сироты меня заинтересовали. Сколько им лет?
   - 15 лет и 2 месяца... они близнецы.
   - 15 лет и 2 месяца... почти ровесницы моей Фредерике!
   - У вас такого  же  возраста  барышня?  -  подхватил  Дагобер,  начиная
надеяться на благополучный исход. - Ну, так теперь я почти спокоен  насчет
участи моих сироток... Вы все рассудите по справедливости...
   - Судить по справедливости - мой долг, и, по правде говоря, в этом деле
обе стороны одинаково  виноваты:  с  одной  стороны,  вы  плохо  привязали
лошадь, с другой - укротитель не запер дверей. Он мне говорит: "Я ранен!",
вы говорите: "У меня  убита  лошадь...  и  по  тысяче  причин  эта  потеря
невосполнима".
   - Вы лучше говорите от моего имени, чем я сам бы  сумел  сказать,  -  с
угодливой улыбкой заметил солдат. - Ведь  именно  это  я  хотел  выразить,
потому что, как вы сами изволили  заметить,  господин  бургомистр,  лошадь
была моим единственным богатством, и справедливо будет, если...
   - Так-то так, - прервал его бургомистр, - ваши  доводы  неотразимы!  Но
Предсказатель, со своей стороны, высказал много дельного и основательного.
Он человек святой и безукоризненной честности... я давно  его  знаю...  Мы
здесь все, видите ли, ревностные католики, а он чуть  не  задаром  продает
нашим женщинам назидательные книги и раздает в убыток себе четки,  образки
и тому подобное. Конечно, это дела  не  касается,  скажете  вы  совершенно
справедливо... Но знаете, когда я шел сюда, я намеревался...
   - Обвинить меня... не правда ли, господин  бургомистр?  -  сказал,  все
более и более ободряясь, Дагобер. - А это потому,  что  вы  тогда  еще  не
совсем проснулись... Ваша справедливость бодрствовала только на один глаз.
   - Быть может, господин солдат, быть может! - добродушно заметил  судья.
- Я даже не скрыл от Морока, что считаю его правым. Тогда  он  великодушно
мне заметил: "Если вы обвиняете  моего  противника  сами,  то  я  не  хочу
ухудшать его положение и не открою вам некоих вещей"...
   - По поводу меня?
   - Вероятно. Однако ваш великодушный враг ни  за  что  не  хотел  больше
сказать, когда узнал, что я решил наложить на вас большой  штраф...  Я  не
скрываю, что намеревался это сделать до разговора с вами.
   - Вот видите, как легко может обмануться самый справедливый и  умнейший
человек, - заметил Дагобер, начиная снова входить в роль  льстеца.  Затем,
пытаясь лукаво улыбнуться, он прибавил:  -  Только  такой  человек  всегда
доберется до истины, никакой Предсказатель не предскажет его решения.
   По этой жалкой игре слов, единственной за всю долгую жизнь, можно  было
судить о серьезности  ситуации  и  о  всевозможных  ухищрениях,  на  какие
несчастный пускался, чтобы  завоевать  благоволение  судьи.  А  между  тем
бургомистр не сразу даже догадался, в чем тут соль, и только довольный вид
солдата и его вопросительный взор, казалось, спрашивавший:  "А  что?  Ведь
хорошо? Я сам этого не ожидал" - только  они  пояснили  его  шутку.  Тогда
бургомистр с добродушным видом засмеялся и, покачивая  головой,  прибавил,
еще более подчеркивая смысл шутки:
   - Да... да... правда... Предсказатель на этот раз  плохо  предсказал...
Вы ему ничего не заплатите: я считаю,  что  вина  обоих  одинакова,  и  вы
квиты... Он ранен, зато ваша лошадь убита...
   - Так, по-вашему, сколько он мне должен? - спросил наивно солдат.
   - То есть как сколько?
   - Ну, да... какую сумму он мне заплатит?
   - Какую сумму?
   - Да. Впрочем, прежде чем ее  назначить,  я  должен  вас  предупредить,
господин бургомистр, что я все истрачу на покупку лошади... думаю, я  имею
на это право... Уверен, что около Лейпцига я найду у  крестьян  лошадь  по
сходной цене... да знаете, сознаюсь вам в  крайнем  случае,  я  ограничусь
покупкой хорошего ослика... Я не  тщеславен,  нисколько...  так,  пожалуй,
будет  даже  лучше...  Мне  трудно  после  Весельчака  привыкать  к  новой
лошади... Итак, я должен вам...
   - Да ну вас! - перебил его бургомистр. - О какой сумме вы  толкуете?  О
каком осле, о какой лошади болтаете? Я ведь сказал вам, что ни  вы  ничего
не должны Предсказателю, ни он вам!
   - Как, он мне не должен?
   - Экой вы тупой, непонятливый человек! Еще раз повторяю, что если  вашу
лошадь растерзали звери Предсказателя, то он сам тяжело  ранен...  Значит,
вы квиты... Иначе говоря: ни вы ему, ни он вам ничего не должны...  Поняли
вы наконец?
   Дагобер  находился  в  полном  недоумении;  он  ни  слова  не   отвечал
бургомистру, а только смотрел на него с глубокой тоской. Он видел, что все
надежды должны были разрушиться после этого приговора.
   Наконец он вымолвил изменившимся голосом:
   -  Позвольте,  однако,  мне  заметить  вам,  господин  бургомистр.   По
свойственной вам справедливости вы, верно, обратите внимание на одну вещь.
Рана укротителя не помешает ему заниматься своим ремеслом, а  смерть  моей
лошади лишает меня возможности  дальше  ехать...  Значит,  я  должен  быть
вознагражден...
   Бургомистр полагал, что  оказал  Дагоберу  громадное  снисхождение,  не
вменяя ему в вину рану Предсказателя, ведь Морок, как мы  раньше  сказали,
имел определенное влияние в местности,  особенно  на  женщин,  которым  он
поставлял разные безделушки. Кроме того, было известно, что у него имеются
сильные покровители. Поэтому настойчивость солдата показалась  судье  явно
оскорбительной, и он прежним грубым тоном строго ему заметил:
   - Вы заставляете меня раскаиваться  в  снисходительности.  Вместо  того
чтобы благодарить меня, вы еще пристаете с просьбами.
   - Но, господин бургомистр... я прошу справедливости... Право, лучше  бы
меня ранили, как Морока, лишь бы я смог продолжать путь.
   - Дело не в том, чего бы вы желали или нет. Я принял решение...  Так  и
должно быть, все кончено.
   - Но...
   - Довольно, довольно... перейдем к другому... Ваши документы?
   - Вот и о них надо поговорить... Я только об одном вас умоляю, господин
бургомистр: пожалейте моих бедных сирот... дайте нам возможность двинуться
дальше... и...
   - Я сделал все, что мог... и, пожалуй, больше, чем следует... Еще  раз:
ваши бумаги?
   - Я должен вам сперва объяснить...
   - Без объяснений!.. Ваши документы?.. Или, быть может, вы желаете, чтоб
я вас задержал как бродягу?
   - Меня?.. Арестовать?
   - Я вам говорю, что если вы сейчас не представите мне документы, я буду
действовать так, как будто их у вас не имеется... А людей, у  которых  нет
бумаг, держат под арестом, пока власти не  примут  решения...  Давайте  же
бумаги... право... мне пора домой...
   Положение Дагобера было тем тяжелее, что в нем пробудились было надежды
на счастливый исход. Это был последний удар, довершивший страдания,  какие
ему пришлось перенести за сегодняшний день. Испытание было слишком  тяжело
и даже опасно для  человека  такого  закала,  с  великодушным,  честным  и
решительным характером, но в то же время привыкшего в качестве  воина,  да
еще воина-победителя, относиться к "буржуа" с порядочным высокомерием. При
словах:  "ваши  документы?"  Дагобер   побледнел,   но   старался   скрыть
мучительный страх под видом спокойной уверенности, надеясь этим  заслужить
доброе отношение бургомистра.
   - Я вам расскажу все в двух словах, господин бургомистр...  Ничего  нет
проще... может со всяким случиться...  Надеюсь,  меня  нельзя  принять  за
нищего или бродягу?.. не правда ли?.. Потом, вы сами понимаете,  что  если
честный человек путешествует с двумя девушками...
   - Сколько пустых слов!.. Ваши документы!
   В эту минуту  на  помощь  солдату  совершенно  неожиданно  явились  две
сильные союзницы. Сестры, с живейшим беспокойством прислушивавшиеся к шуму
на площадке, встали с постели и оделись, так что в тот момент, когда судья
закричал: "Пустые слова... Ваши документы!" - Роза  и  Бланш,  держась  за
руки, показались в дверях своей комнаты.
   При виде прелестных  девушек,  траурный  наряд  которых  делал  их  еще
привлекательнее,  бургомистр  встал,  явно  пораженный,  в   изумлении   и
восторге. Невольным движением молодые девушки схватили Дагобера за руки  и
прижались к нему с двух сторон, с беспокойством поглядывая в то  же  время
на бургомистра.
   Эта картина, открывшаяся глазам судьи,  не  могла  не  тронуть  его  до
глубины сердца; он снова  почувствовал  сострадание  и  жалость  при  виде
молодых,  невинных  существ,  которых  ему,  если  можно  так  выразиться,
представил старый солдат. Дагобер, заметив  произведенное  на  бургомистра
впечатление и желая им воспользоваться, поспешил подвести сирот поближе  и
промолвил растроганным голосом:
   - Вот эти бедные девочки, господин бургомистр, вот они!.. Могу ли я вам
представить лучший паспорт?
   При этом на глаза взволнованного солдата невольно навернулись слезы.
   Хотя бургомистр, вообще-то был весьма вспыльчив,  а  спросонья  казался
еще сердитее и недовольнее, чем обычно, в душе он был  неглуп  и  довольно
добр. Он понял, что человек,  которому  поручили  таких  девушек,  не  мог
внушать никаких подозрений.
   - Бедные дети! -  сказал  он  с  возрастающим  сочувствием,  смотря  на
сестер. - Такие молодые и уже сироты! Издалека вы едете?
   - Из глубины Сибири, господин бургомистр. Мать их была туда сослана  до
их рождения... Мы в пути уже около  пяти  месяцев...  Подумайте,  как  это
тяжело для таких девочек!.. Ради них я прошу вашей помощи  и  поддержки...
Для них, господин бургомистр, потому что на них сыплются несчастья...  Вот
и бумаги... я не мог их найти... они  пропали...  и  бумаги,  и  орден,  и
деньги... все лежало вместе. А про  орден  я  сказал  не  из  хвастовства:
видите, он был надет на меня самим императором... Значит, не плохой  же  я
человек после этого... хоть у меня и все пропало... да!.. Нет ни денег, ни
бумаг, вот почему я просил, чтобы мне уплатили за...
   - Но как и где потеряли вы все это?
   - Не знаю, господин бургомистр, я знаю только одно: что третьего дня  я
вынул оттуда немного денег, все было  на  месте.  Вчера  я  не  развязывал
ремней от сумки... мне денег хватило... а потом...
   - Где же лежала сумка?
   - В комнате у девочек... но сегодня ночью...
   Рассказ Дагобера был прерван появлением Предсказателя.
   Спрятавшись у лестницы, он слышал весь разговор  и,  опасаясь,  как  бы
бургомистр не смягчился и не помешал исполнению его плана, он счел  нужным
вмешаться.



        "14. РЕШЕНИЕ"

   Левая рука Морока лежала на перевязи. Медленно поднявшись по  лестнице,
он почтительно поклонился бургомистру.
   При виде свирепой физиономии укротителя Роза и Бланш невольно отступили
назад и крепче прижались к солдату.
   Дагобер нахмурился. В нем снова закипел гнев  на  Морока,  которого  он
считал причиной всех своих бедствий (хотя и не знал, что  бумаги  украдены
Голиафом по его приказанию).
   - Что вам надо, Морок? - спросил бургомистр полусердито и вместе с  тем
не без приветливости. - Я ведь  сказал  трактирщику,  что  желаю  остаться
один.
   - Я пришел оказать вам услугу, господин бургомистр.
   - Услугу?
   - Большую услугу. Иначе я, конечно, не осмелился бы  вас  побеспокоить.
Меня одолело сомнение.
   - Сомнение?
   - Да. Я раскаялся, что не сообщил вам нечто по поводу  этого  человека.
Меня удержало ложное чувство сострадания.
   - Но что же имеете вы мне сообщить?
   Морок подошел к судье поближе и начал нашептывать ему что-то на ухо.
   Сначала лицо  бургомистра  выражало  только  изумление,  но  постепенно
становилось внимательным и озабоченным. Время от времени у него  вырывался
возглас удивления и недоумения, причем он кидал взгляд на  солдата  и  его
юных спутниц. По этим взглядам, все более и более беспокойным,  испытующим
и строгим, легко можно было угадать,  что  вместо  участия,  какое  в  нем
пробудил,  было,  вид  сирот,  им  овладевало  чувство  недоверчивости   и
неприязни.
   Дагобер заметил этот неожиданный перелом.  Страх,  временно  улегшийся,
снова овладел его душой. Роза и Бланш, ничего  не  понимая  в  этой  немой
сцене, смотрели, опешив, на  своего  спутника  все  с  большей  и  большей
тревогой.
   - Черт возьми! - сказал бургомистр, вскакивая со скамейки.  -  Я  и  не
подумал об этом. И где была моя голова? Впрочем, понимаете, когда человека
этак  поднимут  со  сна,  мудрено  все  сразу  сообразить...   Морок,   вы
действительно оказываете мне большую услугу.
   - Однако я ничего не утверждаю!
   - Все равно! Могу об заклад побиться, что вы правы.
   - Ведь это только подозрение,  основанное  на  некоторых  данных...  но
все-таки только подозрение...
   - Которое может навести на истину... А я-то, было, попался  в  западню,
как птенец... Просто не понимаю, где была моя голова...
   - Трудно, знаете, иногда не поддаться определенным впечатлениям...
   - Что и говорить, милейший Морок, что и говорить!
   Пока шли тайные переговоры,  Дагобер  чувствовал  себя,  как  во  время
пытки. Он старался изо всех сил сдержать гнев, но видел,  что  надвигается
сильная гроза.
   Морок снова начал что-то нашептывать бургомистру, указывая  головой  на
девушек.
   - Ну! - с негодованием воскликнул судья, - вы заходите слишком далеко!
   - Я ничего не утверждаю, - поторопился заметить  Морок,  -  это  только
предположение, основанное  на...  -  и  он  снова  приблизил  губы  к  уху
бургомистра.
   - А, впрочем, почему бы и нет? - промолвил судья, воздевая руки к небу.
- Такие люди на все способны. Он утверждает, например,  что  везет  их  из
Сибири, а может быть, это просто наглая ложь? Однако меня два раза  обойти
не удастся! - воскликнул бургомистр в страшном гневе;  как  все  слабые  и
бесхарактерные  люди,  он  делался  безжалостным,  чуть   только   начинал
подозревать, что хотели воспользоваться его слабостью.
   - Не торопитесь осуждать... Не придавайте моим словам  слишком  большое
значение... - продолжал Морок с лицемерным смирением. -  Мое  положение  в
отношении этого человека (он указал на  Дагобера),  к  сожалению,  слишком
ложное; можно подумать, что я делаю это из злобы к нему, быть  может,  это
даже и так... но клянусь тогда, что это невольно;  я  твердо  уверен,  что
мной руководит чувство справедливости, отвращение ко всякой лжи и почтение
к нашей святой религии