ли он хоть отчасти представляет
себе свое высокое назначение и обязанности, обратиться к  каждой  фабрике,
участвующей на выставках, с  предложением  _выбрать  известное  количество
наиболее достойных кандидатов, среди которых фабрикант указал бы того, кто
наиболее  достоин  представить  рабочий  класс  на  больших   промышленных
торжествах?_ Не было бы благородным и поощряющим примером, если бы  хозяин
представил к награде и отличию депутата, избранного  самими  же  рабочими,
как одного из наиболее честных, трудолюбивых и знающих в своей профессии?
   Тогда  исчезла  бы   вопиющая   несправедливость,   тогда   добродетель
тружеников поощрялась бы благородной возвышенной целью, тогда _они были бы
заинтересованы в хорошем качестве своей работы_.
   Конечно, фабрикант, тратя материальные и интеллектуальные  средства  на
организуемые им предприятия и на добрые дела, которые он иногда совершает,
имеет законное право получить  награды,  но  зачем  с  таким  бессердечием
лишать всякого отличия труженика, если столь велико влияние,  которое  оно
оказывает на массы? Ведь в армии награждают не одних генералов и офицеров.
Воздав должное вождям могущественной и плодородной  армии  промышленности,
зачем забывать о ее солдатах?
   Почему им всегда не хватает достойной награды  или  слов  поощрения  из
высочайших уст? Почему во Франции нет  ни  одного  _рабочего,  получившего
орден_  за  свое  ремесло,  за  профессиональное  мужество  и  за   долгую
трудолюбивую деятельность? Этот крест и скромная  пенсия,  которая  с  ним
связана, явилась бы для него двойной  наградой,  справедливо  заслуженной.
Нет! Для скромного труженика, для работника-кормильца  только  один  удел:
забвение, несправедливость, равнодушие и презрение.
   И это забвение общества создает труженику невыносимые  условия,  причем
эгоизм и жестокость неблагодарных хозяев усугубляют их.  Одни  падают  под
тяжестью непосильного труда и лишений, умирая раньше времени  и  проклиная
общество, которое их забыло. Другие ищут преходящего забвения своих бед  в
губительном пьянстве; наконец, многие, не имея никакого интереса и выгоды,
никакого материального и морального поощрения к  тому,  чтобы  производить
больше и лучше, ограничиваются лишь тем,  что  необходимо,  дабы  получить
свою зарплату.
   Ничто не привязывает их к труду, потому что ничто  не  возвышает  и  не
облагораживает достоинство труда в их глазах... Ничто не  защищает  их  от
искушения  праздности,  и  если  случайно  они   имеют   некоторое   время
возможность ей предаться, то постепенно они уступают привычкам безделья  и
разврата. И нередко самые низкие страсти бывают способны навсегда погубить
множество прекрасных честных  натур,  полных  добрых  намерений,  погубить
только  потому,  что  их  стремления  к  труду   нигде   не   нашли   себе
благожелательной и достойной поддержки.


   Теперь мы последуем за Горбуньей,  которая,  зайдя  к  своей  клиентке,
дававшей ей работу на дом, пошла на Вавилонскую улицу, в павильон Адриенны
де Кардовилль.




        "ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ. МОНАСТЫРЬ"


        "1. ФЛОРИНА"

   Пока Голыш и Королева Вакханок так грустно заканчивали  веселый  период
своей жизни, Горбунья подходила к двери павильона  на  Вавилонской  улице.
Прежде чем позвонить, бедная девушка тщательно отерла слезы:  ее  постигло
новое горе. По выходе из трактира Горбунья отправилась к даме,  снабжавшей
ее работой, но на этот раз  не  получила  заказа.  Узнав,  что  в  женских
тюрьмах можно заказать работу на треть дешевле,  клиентка  поспешила  этим
воспользоваться. Напрасно бедняжка умоляла снабдить ее работой, соглашаясь
брать за нее еще меньшую плату, - белье было уже все отправлено в тюремные
мастерские и не раньше, чем через две недели  можно  было  ожидать  нового
заказа. Легко себе представить, что чувствовала несчастная девушка  в  эти
минуты,  хорошо  понимая,  что  без  работы  ей  остается  только  просить
милостыню, умереть с голода, или воровать!
   Мы сейчас узнаем о  цели  посещения  павильона  на  Вавилонской  улице.
Горбунья робко позвонила, и ей тотчас же отперла дверь Флорина. Камеристка
уже не была одета в духе изящного  вкуса  Адриенны,  напротив,  костюм  ее
отличался преувеличенно-строгой простотой: на ней  было  темное  платье  с
высоким воротником, достаточно широкое, чтобы скрыть элегантную стройность
ее талии; пряди  волос,  черных-черных  как  смоль,  едва  намечались  под
плоской оборкой белого накрахмаленного  маленького  чепчика,  похожего  на
чепчик монахини; но все же, несмотря на скромный костюм, смуглое и бледное
лицо Флорины было восхитительно прекрасно.
   Мы  уже  знаем,  что  благодаря  своему  преступному  прошлому  Флорина
находилась в полном подчинении у Родена и маркиза д'Эгриньи  и  принуждена
была шпионить за Адриенной, несмотря на доброту и доверие, которые  та  ей
выказывала.  Но  Флорина  не  была  окончательно  испорчена:   она   часто
испытывала болезненные, но  бесплодные  угрызения  совести,  думая  о  том
низком ремесле, которое ей приходилось исполнять около своей госпожи.
   При виде Горбуньи, которую она сейчас же узнала  (накануне  Флорина  же
сообщила швее об  аресте  Агриколя  и  внезапном  сумасшествии  Адриенны),
камеристка  невольно  отступила  назад:  молодая  работница   внушала   ей
сочувствие и жалость. Известие об отсутствии работы, полученное  Горбуньей
в минуту  тяжелых  невзгод,  сообщило  ее  выразительному  лицу  отпечаток
глубокого отчаяния; следы недавних слез бороздили ее щеки,  а  слабость  и
обессиленность бедной девушки производили такое грустное впечатление,  что
Флорина не могла удержаться, чтобы не предложить ей  руку  для  опоры,  и,
приветливо поддерживая Горбунью, поспешно проговорила:
   -  Войдите,  пожалуйста,  войдите...  Отдохните  немножко...   вы   так
побледнели... Вы кажетесь очень больной и очень усталой...
   С этими словами Флорина ввела Горбунью в  переднюю,  где  ярко  топился
камин, а теплый ковер покрывал весь пол. Флорина оставалась пока  Одна  во
всем павильоне: Гебу и Жоржетту уже успели прогнать. Она усадила  швею  на
кресло у огня и предложила ей чем-нибудь подкрепиться.
   - Не выпьете ли вы чего-нибудь? Может быть, сладкого горячего настоя из
апельсиновых цветов?
   - Благодарю  вас,  -  отвечала  растроганно  Горбунья;  она  испытывала
глубокое волнение и благодарность к малейшему знаку внимания,  а  то,  что
Флорина не пренебрегала ею и не отдалялась от нее, несмотря  на  нищенское
одеяние,   вызвало   в   бедной   работнице   изумление,   полное   нежной
признательности. - Благодарю вас, мне нужно только немножко  отдохнуть:  я
пришла издалека, и если вы позволите...
   - Пожалуйста, отдыхайте сколько вам  угодно,  я  теперь  здесь  одна...
после отъезда моей бедной госпожи. - При этом Флорина покраснела и  тяжело
вздохнула. - Прошу вас, не стесняйтесь... Подвиньтесь  поближе  к  огню...
вот сюда... здесь вам будет удобнее...  Боже,  как  вы  промочили  ноги!..
Поставьте их сюда, на скамеечку!..
   Дружеский прием Флорины, ее красота, приветливые манеры,  непохожие  на
манеры обыкновенной горничной, произвели самое  благоприятное  впечатление
на Горбунью, которая, несмотря на свое скромное  положение,  более  любого
другого  способна  была  оценить  истинное   изящество,   деликатность   и
благородство. Невольно поддаваясь очарованию Флорины,  молодая  работница,
обычно робкая и пугливая, готова была ей довериться.
   - Как вы любезны, - вымолвила она с глубокой признательностью.  -  Мне,
право, совестно, что вы так беспокоитесь!
   - Уверяю вас, что я была бы очень рада,  если  бы  могла  услужить  вам
чем-нибудь иным, кроме предложения отдохнуть у камина... Вы такая милая  и
симпатичная!
   - Ах! Если бы вы знали, как приятно погреться у такого славного камина!
- наивно заметила Горбунья.
   Однако излишняя деликатность заставила Горбунью спешно  объяснить  цель
своего прихода, чтобы Флорине не показалось, что она  хочет  злоупотребить
предложенным ей гостеприимством.
   - Я пришла  сюда  вот  зачем:  вчера  вы  мне  сообщили,  что  молодого
рабочего,  кузнеца  Агриколя  Бодуэна,  арестовали  здесь,  в  этом  самом
павильоне...
   - Да... и, увы, как раз в то время, когда моя бедная госпожа хотела ему
помочь!
   - Агриколь, - я его  приемная  сестра,  -  прибавила,  слегка  краснея,
Горбунья, - написал мне вчера из тюрьмы,  что  он  просит  передать  отцу,
чтобы тот пришел сюда как можно скорее и предупредил вашу госпожу, что  он
должен сообщить нечто весьма важное ей или кому-нибудь из ее друзей,  кого
она к нему пришлет... так как писать он не смеет, подозревая,  что  письма
заключенных прочитывают тюремные смотрители.
   - Как? Месье Агриколь имеет сообщить что-то важное моей  госпоже?  -  с
удивлением спросила Флорина.
   -  Да...  Ведь  он  не  знает  несчастья,  постигшего  мадемуазель   де
Кардовилль.
   - Ах, да! Этого внезапного припадка помешательства, - заметила Флорина,
опуская глаза, - наступившего так неожиданно для всех...
   - Вероятно так, - продолжала Горбунья, - потому что  накануне  Агриколь
был очарован любезностью, изяществом и добротой мадемуазель де Кардовилль!
   - Как все, кому приходилось встречаться  с  моей  госпожой!  -  грустно
прибавила Флорина.
   - Сегодня утром, получив письмо Агриколя, - продолжала  Горбунья,  -  я
пошла было к его отцу, но того уже  не  было  дома.  У  него  много  очень
тяжелых забот. Однако письмо моего приемного брата  показалось  мне  столь
важным для мадемуазель де Кардовилль, что я поспешила сюда, желая услужить
барышне, оказавшей столь великодушное участие.
   - К несчастью, мадемуазель Адриенны нет дома, как вы знаете.
   - Нельзя ли сообщить об этом известии кому-нибудь из членов  ее  семьи?
Дело, очевидно, очень важное...
   - Все это очень странно, - задумчиво проговорила Флорина, не отвечая на
вопрос Горбуньи; затем спросила: - А вы не представляете себе, в чем может
заключаться сообщение Агриколя?
   -  Совершенно  не  представляю.  Но,  зная  Агриколя,  зная,  что   это
воплощенная честность и благородство, зная его светлый ум и здравый смысл,
я убеждена, что ему можно вполне довериться... Впрочем, какая бы ему  была
выгода...
   - Боже  мой!  -  воскликнула  Флорина,  прерывая  Горбунью  и  внезапно
пораженная новой мыслью. - Теперь я  вспомнила:  когда  его  арестовали  в
потайной комнате, где мы его спрятали, он шепнул мне мимоходом, потому что
я стояла около него:  "Предупредите  вашу  великодушную  хозяйку,  что  ее
доброта ко мне не останется без вознаграждения. Мое пребывание в  тайнике,
может быть, принесет ей  большую  пользу!".  Больше  он  не  успел  ничего
сказать, потому что его тотчас же увели. Признаюсь, я приписала его  слова
выражению благодарности и обещанию доказать ее когда-нибудь моей  госпоже,
но, если принять во вынимание письмо, которое он написал... - прибавила  в
раздумье Флорина.
   - Это правда, - заметила Горбунья.  -  Несомненно,  что  есть  какая-то
связь  между  пребыванием  Агриколя  в  потайной  комнате  и  тем   важным
открытием, которое он хочет передать вашей госпоже или кому-нибудь  из  ее
родных.
   - В этом тайнике давно никто не был, - задумчиво продолжала Флорина,  -
быть может, месье Агриколь там нашел или увидел что-нибудь, что  могло  бы
интересовать мою госпожу?
   - Если бы письмо Агриколя не было столь спешным, - сказала Горбунья,  -
я не пришла бы сюда: он сам бы явился к вашей госпоже по выходе из тюрьмы.
Благодаря великодушию одного из его товарищей его не замедлят  освободить;
но мне пришло в голову, что, быть может, несмотря на залог, его сегодня не
отпустят, вот почему я захотела исполнить его поручение... тем  паче,  что
великодушие мадемуазель Адриенны по отношению  к  брату  просто  обязывало
меня это сделать.
   Флорина, как всякая еще не  вполне  испорченная  натура,  бывала  очень
довольна, если ей удавалось сделать доброе дело  без  опасности  для  себя
лично, то есть не подвергая себя  беспощадному  гневу  людей,  от  которых
зависела. Благодаря сообщению  Горбуньи  она,  несомненно,  могла  оказать
громадную  услугу  Адриенне.  Зная  ненависть  княгини  де   Сен-Дизье   к
племяннице, она была  уверена,  что  очень  опасно  сообщить  об  открытии
Агриколя, особенно если оно интересно, кому-либо еще, кроме мадемуазель де
Кардовилль.  Поэтому  молодая  девушка   сказала   Горбунье   серьезно   и
проникновенно:
   - Послушайте... я дам вам очень полезный совет: он очень важен для моей
госпожи, но этот  поступок  может  быть  для  меня  гибелен,  если  вы  не
выполните строго моих указаний.
   - Как так, мадемуазель? - с удивлением спросила Горбунья.
   - Месье Агриколь никому, кроме самой мадемуазель  Адриенны,  не  должен
сообщать того, что знает. Это в интересах моей госпожи.
   - Но если он не увидит ее скоро, то отчего бы не сообщить  об  этом  ее
родным?
   - Именно родным он и не должен ничего говорить... Мадемуазель  Адриенна
может выздороветь, тогда он ей все и расскажет...  Но  хотя  бы  даже  она
навсегда осталась помешанной, то  в  этом  случае  месье  Агриколь  должен
молчать, если не  хочет  оказать  услугу  врагам  моей  госпожи...  а  это
случится непременно, если он кому-либо откроется.
   - Теперь я поняла, - с грустью заметила Горбунья, -  что  родные  вашей
доброй госпожи ее не любят и, может, даже преследуют ее.
   - Больше я ничего вам не могу сказать. А теперь обещайте  мне,  что  вы
уговорите господина Агриколя никому не сообщать  о  нашем  разговоре  и  о
совете, который я вам дала. Мое счастье... Нет, не счастье,  -  с  горечью
проговорила девушка,  как  бы  отказываясь  от  надежды  когда-либо  знать
счастье, - не счастье, а покой всей моей жизни зависит от вашего молчания!
   - Ах, не волнуйтесь! -  воскликнула  Горбунья,  изумленная  и  тронутая
печальным выражением лица Флорины. - Я не буду неблагодарной: никто, кроме
Агриколя, не узнает, что я вас видела.
   - Благодарю вас... Благодарю!.. - горячо воскликнула Флорина.
   - Вы меня благодарите? За что же? - спросила удивленная Горбунья,  видя
крупные слезы, навернувшиеся на глаза служанки.
   - Да! Вам я обязана минутой чистого,  ничем  не  отравленного  счастья!
Быть может, мне удалось оказать услугу  моей  доброй  госпоже,  не  рискуя
увеличить свои страдания...
   - Вы несчастны?
   - Это вас удивляет? Поверьте мне, как ни печальна ваша участь,  а  я  с
радостью бы поменялась с вами! - почти невольно вырвалось у Флорины.
   - Увы! - сказала Горбунья. - Вы слишком добры, чтобы я могла  дозволить
вам пожелать моей участи... Особенно сейчас...
   - Что вы этим хотите сказать?
   - Да, - с горечью  продолжала  Горбунья,  -  надеюсь,  вам  никогда  не
придется узнать, что у вас нет работы, когда работа для вас - единственное
средство к существованию.
   - Боже, неужели вы так бедствуете? - спросила Флорина, с  беспокойством
взглянув на Горбунью.
   Молодая работница молчала, опустив голову. Чрезвычайно самолюбивая, она
уже упрекала себя за откровенность, которая имела  характер  жалобы,  хотя
эти слова вырвались у нее  нечаянно,  едва  лишь  она  вспомнила  о  своем
ужасном положении.
   - Если так, то мне жаль вас от всего сердца, -  продолжала  Флорина.  -
Хотя, право, не знаю, счастливей ли вас  я  сама...  Однако  позвольте,  -
прибавила она, подумав, - если вы нуждаетесь в работе, если вам не удается
ничего добиться, я могу, кажется, достать вам работу...  По  крайней  мере
надеюсь...
   - Не может быть! - воскликнула Горбунья. - Я никогда не  осмелилась  бы
обратиться к вам с такой просьбой, а между тем это  может  меня  спасти...
Теперь, когда ваше великодушие обязывает меня к  откровенности,  я  должна
вам признаться, что сегодня утром мне отказали в работе,  очень  скромной,
правда, но которая все-таки приносила мне четыре франка в неделю!
   - Четыре франка в неделю? - воскликнула Флорина, не веря своим ушам.
   - Конечно, это немного, но мне хватало,  -  продолжала  Горбунья.  -  К
несчастью, дама, дававшая мне работу, смогла заказать ее дешевле.
   -  Четыре  франка  в  неделю!  -  повторяла  Флорина,  тронутая   такой
покорностью и такой нуждой. - Ну, а  я  порекомендую  вас  людям,  которые
дадут вам возможность заработать до двух франков в день по крайней мере.
   - Как? Я смогу зарабатывать два франка в день? Возможно ли это?
   - Да... только надо работать поденно... Если вы не захотите поступить в
услужение.
   - В моем положении, - проговорила Горбунья со скромным достоинством,  -
нельзя быть щепетильной, но я предпочла бы работать дома, даже за  гораздо
более скромную плату.
   - Поденная работа, к  сожалению,  обязательное  требование,  -  сказала
Флорина.
   - Значит, мне придется отказаться от надежды  получить  эту  работу,  -
робко отвечала Горбунья. - Я, конечно, не отказалась бы ходить на работу и
поденно, но, к несчастью, для этого необходимо иметь если не  изящное,  то
хотя бы приличное платье... а мне, - признаюсь в этом без стыда:  бедность
не порок, - нечего надеть, кроме этих несчастных обносков.
   - Это неважно, - с живостью заметила Флорина, - вам  дадут  возможность
прилично одеться.
   Горбунья с изумлением  взглянула  на  Флорину.  Эти  условия  настолько
превышали все  ее  надежды  и  так  мало  походили  на  обычный  заработок
работниц, что она едва решалась всему этому верить.
   - Но... - с  замешательством  выговорила  Горбунья,  -  почему  я  могу
надеяться на такое великодушие ко мне? Как  я  смогу  отплатить  за  столь
щедрое вознаграждение?
   Флорина вздрогнула. Сердечный порыв доброй по натуре девушки и  желание
быть полезной бедной швее, кротость и смирение которой ее глубоко тронули,
заставили  сделать  необдуманное  предложение.  Она  знала,  ценой  какого
условия должна  будет  заплатить  Горбунья  за  эти  выгоды,  которые  она
предлагала, и ей только сейчас пришло в голову: да согласится  ли  девушка
на это условие? К сожалению, зайдя столь далеко, Флорина не осмелилась все
объяснить  и  решила  предоставить  дело   собственной   совести   молодой
работницы. Кроме того, она не особенно верила  в  неподкупное  бескорыстие
других.  Флорина  успокаивала  себя  мыслью,  что,  быть  может,  нужда  и
крайность заставят Горбунью поступиться той деликатностью, которая  так  в
ней поражала. Поэтому она продолжала так:
   - Я  понимаю,  что  такое  предложение  должно  вас  очень  удивить  по
сравнению  с  тем,  что  вам  обычно  предлагали,  но,  видите   ли...   я
предполагала найти вам работу в одном благотворительном обществе, где дают
занятия достойным женщинам, находящимся в нужде.  Это  общество  св.Марии;
оно предоставляет места прислуге или поденную  работу  швеям...  Во  главе
дела стоят настолько набожные и милосердные особы, что они даже дают нечто
вроде приданого бедным девушкам, принимаемым ими под покровительство, если
у тех нет приличного платья, - для того чтобы  они  могли  выполнять  свою
работу.
   Это вполне правдоподобное объяснение великолепных  предложений  Флорины
показалось    Горбунье    удовлетворительным,    ведь    речь    шла     о
благотворительности.
   - Теперь я понимаю, почему оплата так велика, - сказала Горбунья. - Но,
к  сожалению,  некому  меня  рекомендовать  этим  сострадательным  особам,
возглавляющим это заведение.
   - Вы бедствуете, вы трудолюбивы и честны - этого  вполне  достаточно...
Но я должна вас предупредить, что вас спросят, достаточно  ли  усердно  вы
исполняете религиозные обязанности.
   - Никто больше меня не может любить и благословлять Создателя, - твердо
вымолвила Горбунья, - но что касается исполнения обрядов, то я считаю  это
делом  совести   каждого   человека   и   скорее   откажусь   от   всякого
покровительства, если на меня будут оказывать давление...
   - О нет, нисколько! Я сказала вам это, чтобы вы не удивлялись  вопросам
этих набожных особ. Да и вообще... Почему бы  не  поп