обеих в подобном месте.
   Сирота, подойдя к самой  решетке,  отделявшей  сад  монастыря  от  сада
больницы доктора  Балейнье,  сказала  что-то  Адриенне,  на  лице  которой
выразилось удивление,  негодование  и  жалость.  В  это  время  показалась
монахиня,  беспокойно  оглядывавшаяся  по   сторонам,   очевидно   кого-то
отыскивая. Увидав Розу Симон, робко прижавшуюся к решетке, она подбежала к
ней и схватила ее за руку, видимо, строго упрекая;  несмотря  на  довольно
энергичное вмешательство мадемуазель де Кардовилль, горячо протестовавшей,
она потащила девушку к  монастырю,  причем  бедная  Роза,  вся  в  слезах,
два-три  раза  оглянулась   на   Адриенну,   которая,   сделав   несколько
выразительных жестов, быстро отвернулась, как бы желая  скрыть  набежавшие
слезы.
   Коридор,  где  стояла  Горбунья  во  время  этой  трогательной   сцены,
находился во втором этаже. Молодой девушке пришло в голову спуститься вниз
и  поискать  возможности  пробраться  в  сад,  чтобы  поговорить  с   этой
красавицей с золотыми волосами, удостовериться, действительно ли это  была
мадемуазель де Кардовилль, и, если она теперь находится в здравом  разуме,
передать, что Агриколь имеет сообщить ей нечто очень важное, но не  знает,
как это сделать.
   День заканчивался, солнце клонилось к  закату.  Опасаясь,  что  Флорине
надоест ее ждать, Горбунья решилась действовать как можно скорее. Время от
времени прислушиваясь, швея дошла  легкими,  неслышными  шагами  до  конца
коридора и спустилась по лестнице  из  трех  ступенек  на  площадку,  куда
выходила дверь из кладовой белья. С площадки винтовая лестница  шла  вниз.
Горбунья, слыша за дверью голоса, поспешно спустилась и очутилась в нижнем
коридоре,  откуда  стеклянная  дверь  выходила  в   часть   личного   сада
настоятельницы. Под прикрытием густой  и  переплетавшейся  зелени  длинной
аллеи Горбунья незаметно пробралась к решетке  больничного  сада.  В  двух
шагах  от  нее,  на  деревянной  скамье  сидела  Адриенна  де  Кардовилль,
облокотясь на спинку скамьи.
   Испуг, утомление, отчаяние той ужасной ночи, когда она была привезена в
больницу,   поколебали   на   время    твердость    характера    Адриенны.
Воспользовавшись подавленным состоянием и  слабостью,  доктор  Балейнье  с
дьявольской  хитростью  успел  даже  внушить  сомнение   относительно   ее
умственного  здоровья.  Но  спокойствие,  наступившее  вслед  за   сильным
возбуждением, размышление и здравый, тонкий ум Адриенны помогли преодолеть
тот страх, который доктору удалось, было, в ней  возбудить.  Она  даже  не
верила  больше  в  _заблуждение_  ученого  доктора.  Она  ясно  поняла  по
поведению этого  человека  отвратительное  лицемерие  и  редкую  дерзость,
соединенную с необыкновенной ловкостью. Поздно, правда, но она поняла, что
доктор Балейнье был слепым орудием госпожи де Сен-Дизье. С  той  поры  она
замкнулась в гордом молчаливом спокойствии. Ни  одной  жалобы,  ни  одного
упрека не сорвалось с  ее  уст.  Она  ждала.  А  между  тем,  хотя  она  и
пользовалась  относительной  свободой  в  действиях  (однако  сноситься  с
внешним миром не могла), все-таки ее положение было тем тяжелее,  что  она
ужасно страдала от отсутствия приятных для взора изящных  вещей,  которыми
любила себя окружать. Но  она  знала,  что  подобное  положение  не  могло
длиться долго. Адриенна  понятия  не  имела  о  действии  и  о  применении
законов,  но  здравый   смысл   подсказывал   ей,   что   если   временное
насильственное заключение еще могло быть  оправдано  признаками  внезапной
болезни, то злоупотреблять этим долго  нельзя.  Не  могла  же  девушка  ее
положения пропасть бесследно, не возбудив толков и разговоров,  и  тут  уж
нельзя будет безнаказанно обманывать насчет ее состояния, а помешательство
потребуется доказывать гласно. Правильно или нет думала Адриенна,  но  эта
уверенность возвратила ей прежнюю энергию  и  гибкость  ума.  Не  раз  она
тщетно старалась понять причины своего заключения, так как  хорошо  знала,
что княгиня де Сен-Дизье должна  была  действовать,  руководясь  какими-то
очень вескими причинами, а не просто желанием ее помучить... И Адриенна не
ошиблась. Д'Эгриньи и княгиня были уверены, что она знает о  важности  дня
13  февраля,  хотя  и  скрывает  это,  и,  несомненно,  явится  на   улицу
св.Франциска, чтобы предъявить свои права. Запрятав Адриенну в сумасшедший
дом, они хотели нанести роковой удар по ее будущему, но нужно оговориться,
что эта предосторожность была бесполезна,  так  как  хотя  мадемуазель  де
Кардовилль была на пути к  открытию  семейного  секрета,  который  от  нее
скрывали, но она не окончательно в него  проникла,  потому  что  некоторые
важные семейные бумаги были спрятаны или затеряны. Но каковы  бы  ни  были
причины гнусного  поведения  ее  врагов,  она  до  глубины  души  была  им
возмущена. Трудно было найти человека, менее злобного и мстительного,  чем
эта великодушная девушка, но при мысли о мучениях,  которые  она  выносила
из-за княгини Сен-Дизье, аббата д'Эгриньи  и  доктора  Балейнье,  Адриенна
давала себе слово добиться всеми возможными средствами  полного  отмщения.
Если ей в этом отказывали, она была полна решимости  продолжать  борьбу  с
жестокими, коварными лицемерами не только для  того,  чтобы  отомстить  за
себя, но чтобы избавить от тех же мучений более слабых и  не  способных  к
борьбе.
   Находясь под тяжким впечатлением от встречи  с  Розой  Симон,  Адриенна
сидела, склонившись на спинку скамьи и  прикрыв  глаза  левой  рукой.  Она
положила шляпу рядом с собою, и золотые локоны почти  совершенно  скрывали
ее свежие и гладкие щеки. Небрежная,  но  полная  грации  склоненная  поза
подчеркивала  красоту  и  изящество  ее  стана,  который  особенно  удачно
обрисовывался  зеленым  муаровым  платьем.  Широкий  воротник  с   розовым
галстуком и плоские рукавчики  из  великолепного  гипюра  смягчали  резкий
контраст между цветом платья и прозрачной  белизной  ее  лебединой  шеи  и
рафаэлевских рук с чуть заметными голубыми  жилками.  На  высоком  подъеме
стройной ножки перекрещивались тонкие  ленты  черного  атласного  башмака:
доктор разрешил ей одеваться с обычным ее вкусом. Мы упоминали уже раньше,
что привычка к изяществу костюма не была у Адриенны  признаком  кокетства:
она смотрела  на  это,  как  на  долг,  обязывавший  подчеркивать  нарядом
дарованную от Бога красоту.
   При виде молодой девушки  Горбунья  без  всякого  завистливого  чувства
залюбовалась ее красивой фигурой и одеждой, не делая  печальных  сравнений
со своим уродством и лохмотьями. Швея, обладавшая  большим  здравым  умом,
невольно подумала при  этом,  что  явно  странно,  как  могла  сумасшедшая
одеваться с таким вкусом и благоразумием.
   Невольно изумляясь, подходила  взволнованная  Горбунья  к  решетке;  ей
пришло  в  голову,  что  вероятно  сегодня   мадемуазель   де   Кардовилль
чувствовала себя лучше, и безумие прошло. Для того, чтобы увериться в том,
что  она  не  ошибается  в  своих  предположениях,   Горбунья   произнесла
взволнованным голосом не особенно громко, но очень ясно:
   - Мадемуазель де Кардовилль!
   - Кто меня зовет? - сказала Адриенна.
   Подняв  голову,  она  при  виде  Горбуньи  не  могла  сдержать  легкого
восклицания изумления, почти страха...
   Действительно, эта бедная, худая, горбатая  девушка,  нищенски  одетая,
явившаяся так неожиданно, не могла не внушить Адриенне, с  ее  поклонением
красоте, чувство страха, даже отвращения...
   Горбунья  не  заметила  произведенного  ею  впечатления.  Она   стояла,
неподвижно  устремив  взор,  со  сложенными   руками,   выражая   глубокое
восхищение и почти  обожание;  она  как  бы  невольно  преклонилась  перед
ослепительным зрелищем красоты  мадемуазель  де  Кардовилль,  которую  она
только сейчас увидала во всем блеске.
   Рассказ Агриколя о красоте и обаянии его  покровительницы  был,  по  ее
мнению, слишком бледен и не давал понятия об очаровательной девушке, лучше
которой  Горбунья  не  представляла  себе  ничего  даже  в  своих   тайных
поэтических мечтах.
   По странному совпадению, созерцание прекрасного идеала приводило в один
и тот же божественный восторг обеих девушек, столь различных между  собой,
эти два противоположные типа - красоты и безобразия, богатства  и  нищеты.
Отдав невольно дань  поклонения  Адриенне,  Горбунья  сделала  движение  к
решетке.
   - Что  вам  от  меня  надо?  -  воскликнула,  вставая,  мадемуазель  де
Кардовилль с видом  отвращения,  которого  не  могла  теперь  не  заметить
Горбунья.
   Скромно опустив глаза, последняя сказала еле слышно:
   - Простите, мадемуазель, за мое внезапное появление, но  дорога  каждая
минута... меня прислал Агриколь!
   Назвав  кузнеца,  Горбунья  с  беспокойством  взглянула  на   Адриенну,
опасаясь, не забыла ли мадемуазель де Кардовилль имени ее приемного брата.
Но к своей радости, - она заметила, что имя Агриколя, казалось,  уменьшило
страх Адриенны, которая  подошла  к  решетке  и  с  ласковым  любопытством
посмотрела на Горбунью.
   - Вы пришли от Агриколя Бодуэна? - спросила Адриенна. - А кто вы такая?
   - Я его приемная сестра... бедная работница,  живущая  с  ним  в  одном
доме...
   Адриенна как будто старалась собрать свои мысли  и,  вскоре  совершенно
успокоившись, сказала с доброй и ласковой улыбкой:
   - Это вы посоветовали г-ну Агриколю обратиться  ко  мне  с  просьбой  о
залоге?
   - Как, сударыня, вы помните это?
   - Я никогда не забываю великодушия и  благородства.  Господин  Агриколь
мне говорил с глубокой нежностью о вашей к нему привязанности; я  об  этом
не забыла, и это совсем не странно... Но как вы попали в монастырь?
   - Мне сказали, что я найду здесь работу,  в  которой  я,  к  несчастью,
сильно нуждаюсь. Но настоятельница, к сожалению, мне отказала.
   - А как же вы меня узнали?
   - По вашей красоте, которую мне описал Агриколь.
   - Не по этому ли скорее? - показала с улыбкой на свои золотистые волосы
Адриенна.
   - Надо извинить Агриколя, - заметила  Горбунья  с  полуулыбкой,  редкой
гостьей на ее устах, - что  он  как  поэт  позволил  себе,  хотя  и  очень
почтительно, описать портрет своей покровительницы... Он не  пропустил  ни
одной черты совершенной красоты.
   - Но кто внушил вам мысль заговорить со мной?
   - Надежда услужить вам...  Вы  были  так  добры  к  Агриколю,  что  мне
хотелось доказать вам свою благодарность...
   -  Прекрасно,  дорогое  дитя,  -  с  непередаваемой  грацией   заметила
Адриенна. - Мне приятно будет удвоить свою благодарность...  хотя  пока  я
ничем не могла быть полезна вашему достойному приемному брату, несмотря на
мое желание.
   Во  время  этого  разговора  обе  молодые  девушки  обменялись   полным
удивления  взором.  Горбунья  не  в  силах  была  понять,  как  могла  так
выражаться женщина, которую считали помешанной; она удивлялась также  тому
спокойствию и свободе, с какой она позволяла себе говорить  с  мадемуазель
де Кардовилль, не угадывая, что избранные натуры с доброй душой,  к  числу
которых принадлежала и Адриенна,  умеют  ободрить  людей  и  заставить  их
невольно выказать свои достоинства с самой лучшей стороны.
   В свою очередь, Адриенна была поражена, что бедная работница,  нищенски
одетая, умела выражаться таким изящным образом и так  кстати.  Чем  больше
она  смотрела  на  Горбунью,  тем  скорее  пропадало   первое   неприятное
впечатление, заменяясь совершенно противоположным чувством.  С  обычной  и
быстрой женской проницательностью она  успела  подметить,  что  старенький
черный чепчик Горбуньи прикрывал роскошные каштановые волосы, блестящие  и
приглаженные, что худенькие, узкие  белые  руки,  обрамленные  изношенными
рукавами,   были   поразительно   чисты,   доказывая,    что    врожденные
чистоплотность и  самоуважение  Горбуньи  боролись  с  нуждой  из  чувства
самоуважения. Наконец, в бледности и  меланхоличности  черт  работницы,  в
разумном,  кротком  и  нежном  выражении  голубых  глаз  таилось  какое-то
грустное,   трогательное   обаяние,   какое-то    скромное    достоинство,
заставлявшее  забывать  о  физическом  недостатке.  Адриенна   поклонялась
физической красоте, но у нее был слишком развитой ум, слишком  благородная
душа и доброе сердце, чтобы она не сумела оценить и красоту  нравственную,
проявляющуюся  иногда  у  самых  несчастных,  больных  существ.   Конечно,
подобное суждение было для нее открытием. Богатство и положение держали ее
всегда вдалеке от людей  того  класса,  к  какому  принадлежала  Горбунья.
Красавица  аристократка  и  несчастная  работница  изучали  друг  друга  с
возрастающим изумлением.  Прервав  невольное  молчание,  Адриенна  сказала
молодой швее:
   - Причину нашего  взаимного  удивления  легко  отгадать.  Вы,  конечно,
поражаетесь, как  это  сумасшедшая,  если  вам  сообщили  обо  мне,  может
говорить так здраво, а я, - при этом мадемуазель де Кардовилль  заговорила
в самом сочувственном и как бы почтительном тоне, - я поражена  контрастом
между благородством вашего языка и манер и  тем  печальным  положением,  в
каком вы,  по-видимому,  находитесь.  Немудрено,  что  мое  изумление  еще
сильнее вашего.
   - Ах, мадемуазель, - с радостью воскликнула Горбунья, причем  глаза  ее
затуманились слезами счастья. - Значит, это так! Меня  обманули:  я  сама,
видя вас, такую прелестную, ласковую и добрую, не в силах  была  поверить,
чтобы такое несчастье могло постигнуть вас... Но позвольте... как вы  сюда
попали? Как это случилось?
   - Бедняжка! - отвечала Адриенна, тронутая вниманием Горбуньи. -  А  как
случилось, что вы с вашим сердцем и умом так несчастны? Но успокойтесь. Не
всегда будет так: скоро я и вы, мы займем подобающее нам место.  Поверьте,
я никогда не забуду, что, несмотря  на  мучительные  заботы,  овладевающие
вами, из-за безработицы, одна, без средств к  существованию,  вы  подумали
обо мне, желая быть мне полезной... И вы,  действительно,  можете  оказать
мне большую услугу... я очень рада этому, потому что тогда  я  еще  больше
буду  вам  обязана:  вы  увидите,  как   я   буду   злоупотреблять   своей
благодарностью... - прибавила Адриенна с прелестной улыбкой. - Но  раньше,
чем говорить о себе, подумаем о других. Ваш приемный брат в тюрьме?
   - Теперь, вероятно, уже нет;  благодаря  великодушию  одного  товарища,
вчера его отец внес залог и его обещали  освободить  сегодня  же...  Но  я
получила от него письмо еще из тюрьмы, где он пишет,  что  имеет  сообщить
вам нечто очень важное.
   - Мне?
   - Да, вам. Каким образом может Агриколь, освободившись, передать вам?
   - Он хочет что-то сообщить мне! - повторила в задумчивости  мадемуазель
де Кардовилль. - Не могу себе представить, что бы это могло быть.  Но,  во
всяком случае, пока я здесь,  я  лишена  всякой  возможности  сноситься  с
внешним миром. Господин Агриколь пока никак не может меня увидеть.  Пусть,
значит, он ждет, когда я выйду. Кроме того,  надо  выручить  из  монастыря
двух бедных сирот...  более  меня  достойных  участия...  дочерей  маршала
Симона, задерживаемых здесь насильно.
   - Вы знаете их, мадемуазель?
   - Господин Агриколь, сообщая мне об их прибытии в Париж, сказал, что им
пятнадцать лет и что они поразительно похожи  друг  на  друга...  Третьего
дня, прогуливаясь здесь, по обыкновению, я увидала у  окон  разных  келий,
одной внизу, другой наверху, двух заплаканных  девушек,  сходство  которых
между собой и какое-то тайное предчувствие навели меня на мысль,  что  это
те  самые  сиротки,  о  которых  говорил  господин  Агриколь   и   которые
заинтересовали меня и раньше, поскольку они мои родственницы.
   - Они ваши родственницы, мадемуазель?
   - Как же!.. Не имея возможности иначе помочь, я старалась хоть  знаками
выразить им сочувствие. Их слезы и унылый вид прелестных лиц ясно  убедили
меня, что они такие же невольные пленницы в монастыре, как я в больнице!
   - Я начинаю понимать... вы жертва семейной злобы.
   - Какова бы ни была моя участь, я заслуживаю  меньшего  сожаления,  чем
двое детей... Их отчаяние меня очень тревожит... Кажется, больше всего  их
мучит разлука... Из немногих слов, сказанных мне сейчас одной из сирот,  я
поняла, что они жертвы злодейского замысла... Но, благодаря вам появляется
возможность их спасти. С тех  пор,  как  я  здесь,  я  лишена  возможности
общения с внешним миром. У меня нет ни пера, ни бумаги. Но если вы  будете
внимательно меня слушать,  то,  быть  может,  мы  сумеем  бороться  против
гнусного преследования.
   - Говорите же, мадемуазель, говорите!
   - Солдат, привезший девушек во Францию, отец Агриколя, здесь?
   - Да. Если бы вы видели его гнев и  отчаяние,  когда  исчезли  девушки,
доверенные ему умирающей матерью!
   - Необходимо, чтобы он воздержался  от  всякого  насилия...  иначе  все
потеряно. Вот возьмите это кольцо. - Адриенна сняла с  одного  из  пальцев
колечко. - Отдайте кольцо ему и пусть он сейчас же  идет...  вы  запомните
имя и адрес?
   - Не беспокойтесь, мадемуазель, не забуду.  Агриколь  только  один  раз
произнес ваше имя, а я не забыла. У сердца есть своя собственная память!
   - Я это вижу, милое дитя! Так запомните имя: граф де Монброн...
   - Граф де Монброн... Не забуду.
   - Это один из  моих  добрых  старых  друзей.  Он  живет  на  Вандомской
площади, в доме N_7.
   - Вандомская площадь, N_7. Я запомню.
   - Пусть отец Агриколя идет к нему сегодня же. Если его нет дома,  пусть
подождет. Он должен ему  отдать  это  кольцо  в  доказательство,  что  его
прислала я, и пусть он ему подробно расскажет  обо  всем:  и  о  похищении
сестер Симон, и адрес монастыря, где их задерживают как пленниц.  Обо  мне
пусть тоже сообщит, что меня заперли в больницу доктора Балейнье... Правда
всегда чувствуется: граф ему  поверит.  Это  человек  поразительного  ума,
очень опытный и обладающий  большим  влиянием.  Он  тотчас  же  предпримет
необходимые шаги, и завтра, самое позднее послезавтра, я в этом уверена, я
и бедные сироты, мы будем на свободе. И все это благодаря вам... Но минуты
дороги... торопитесь... Нас могут застать вместе... спешите, дитя мое...
   Уже совсем собравшись уходить, Адриенна еще раз обернулась к Горбунье и
таким сердечным, ласковым тоном сказала  ей,  что  бедная  девушка  ни  на
минуту не усомнилась в искренности этих слов:
   - Господин Агриколь сказал мне, что сердце  мое  стоит  вашего:  только
теперь я поняла, как лестно, как почетно для меня это  сравнение...  Прошу
вас, дайте вашу руку... - Прибавила она со слезами на глазах  и  протянула
сквозь решетку свою прелестную ручку.
   Слова и движения Адриенны были полны  такого  дружеского  участия,  что
Горбунья  без  ложного  стыда  вложила  свою  исхудавшую   руку   в   руку
красавицы-аристократки.
   Порывом невольного, святого почтения Адриенна поднесла эту руку к своим
губам и проговорила:
   - Если я не могу поцеловать мою спасительницу как сестру, мне  хотя  бы
поцеловать руку, облагороженную и освященную трудом!
   В это время в саду больницы послышались чьи-то шаги, и Адриенна  быстро
скрылась между деревьями, успев шепнуть Горбунье:
   - Смелее... не забудьте... надейтесь!
   Все это произошло так быстро, что молодая работница не  успела  сделать
ни шагу. Слезы струились по ее бледным щекам, но  теперь  это  были  слезы
радости. Мадемуазель де Кардовилль обошлась с  ней,  как  с  сестрой;  она
поцеловала руку ей, несчастному существу, прозябающему в бездне  нищеты  и
отчаяния; она гордилась, что сердца их схожи... Трудно найти пример  более
чистого чувства равенства, чувства, сходного с дивными словами  Евангелия.
Есть слова и впечатления, которые заставляют добрую душу  забыть  о  целых
годах страдания и  муки.  Они,  как  блестящая  молния,  открывают  иногда
человеку его собственное величие. То же случилось и с Горбуньей: благодаря
великодушным  словам,  ей  стало  ясно  на  минуту  сознание  ее   высоких
достоин