м  и  продолжал  только
огорченно:
   - Да! Вас-то последнего я счел бы способным на  столь  низкий  донос...
это постыдно!
   - А кто же мог лучше меня разоблачить всю эту мерзость? - резко оборвал
его Роден. - Разве я не занимал положения, которое позволило мне узнать...
к несчастью, слишком поздно... все нити, опутавшие эту  девушку  и  другие
жертвы? Что же мне как честному человеку  оставалось  делать?..  Уведомить
следователя и, представив доказательства, привести его  сюда...  Я  так  и
сделал!
   - Так что, г-н следователь, - продолжал доктор, - мало того,  что  этот
человек обвиняет меня, но он осмеливается обвинять и...
   - Я обвиняю господина аббата д'Эгриньи,  -  прервал  его  Роден  резким
тоном. - Я обвиняю княгиню де Сен-Дизье, я обвиняю и вас, господин доктор,
в насильственном задержании и лишении свободы из низких  выгод  не  только
мадемуазель де Кардовилль, но и дочерей  маршала  Симона,  запертых  здесь
рядом, в монастыре. Надеюсь, это ясно?
   - Увы! это истинная правда, - с живостью прибавила Адриенна. - Я видела
этих бедных девочек. Они в отчаянии.
   Обвинение Родена, касающееся сирот, стало новым ударом для доктора. Ему
стало более чем ясно, что изменник совершенно перешел на сторону врагов...
Желая поскорее окончить тяжелую сцену, Балейнье по  возможности  спокойно,
несмотря на мучительное волнение, сказал следователю:
   - Я мог бы, конечно, молчать  и  с  презрением  отнестись  к  подобному
доносу в ожидании законного следствия, но, уверенный в своей правоте, я...
обращаюсь к самой мадемуазель де Кардовилль... и умоляю ее сказать правду:
не говорил ли я ей еще сегодня, что она недалеко от выздоровления и  скоро
может покинуть лечебницу? Зная ее  порядочность,  я  заклинаю  мадемуазель
ответить, не говорил ли я это и не были ли мы тогда одни без свидетелей, и
если...
   - Позвольте,  -  дерзко  вмешался  Роден.  -  Положим,  мадемуазель  из
великодушия и подтвердит эти слова, но как это будет  свидетельствовать  в
вашу пользу? Абсолютно никак...
   - Как, вы позволяете себе...
   - Я  позволяю  себе  сорвать  с  вас  маску,  даже  не  спросив  у  вас
разрешения... Это очень для вас неудобно, согласен. Но что  же  вы  хотели
нам доказать, утверждая, что, находясь наедине с м-ль  де  Кардовилль,  вы
говорили с ней как с сумасшедшей? Вот так довод, нечего сказать!
   - Но... - сказал доктор.
   -  Но,  -  продолжал  Роден,  не  давая  ему  возможности  говорить,  -
совершенно ясно, что, предвидя нечто подобное тому, что сейчас происходит,
и чтобы оставить лазейку, вы притворялись при  этой  бедной  девушке,  что
полностью верите в свою отвратительную ложь. Это могло быть вам полезно  в
дальнейшем!.. Отстаньте вы с вашими лживыми россказнями: порядочным людям,
обладающим здравым смыслом, слушать их не след!
   - Однако! - с гневом прервал его Балейнье.
   - Однако!  -  продолжал  снова  Роден,  заглушая  своим  голосом  голос
доктора. - Разве не правда,  что  вы  оставили  себе  эту  лазейку,  чтобы
объяснить насильственное задержание врачебной ошибкой? Я это  утверждаю...
и говорю, что вы рассчитываете оказаться в стороне: "Благодаря, мол,  моим
заботам молодая особа выздоровела, чего же больше?"
   - Конечно, я это говорю и настаиваю на этом.
   - Вы упорствуете во  лжи,  потому  что  доказано,  что  мадемуазель  де
Кардовилль не теряла рассудка ни на одну минуту!
   - А я утверждаю, что теряла!
   - А я докажу обратное! - сказал Роден.
   - Вы? каким же образом? - воскликнул доктор.
   -  Ну,  уж  сейчас-то  я,  конечно,  поостерегусь  открыть  это,  -   с
иронической улыбкой заметил Роден; затем он с негодованием прибавил:  -  И
как вам не совестно, как вы не умрете со  стыда,  позволяя  себе  говорить
подобные вещи в присутствии самой мадемуазель де Кардовилль?  Хоть  бы  вы
ее-то избавили от подобного спора.
   - Месье...
   -  Да  перестаньте  же...  постыдитесь,  повторяю   вам...   ведь   это
отвратительно... отвратительно  говорить  такие  вещи  в  ее  присутствии;
отвратительно, если вы говорите правду, и отвратительно, если вы лжете!  -
с омерзением прибавил Роден.
   - Ваше упорство непонятно! -  воскликнул  светский  иезуит,  взбешенный
окончательно.  -  И  я  нахожу,  что  г-н  следователь   доказывает   свое
пристрастие, позволяя осыпать меня такими грубыми клеветами.
   - Я не только обязан выслушивать  противоречивые  показания,  -  строго
заметил господин де Жернанд, - но должен еще их  требовать  для  выяснения
истины. Из всего, что я видел, например,  можно  вывести  заключение,  что
мадемуазель де Кардовилль, даже по  вашему  мнению,  настолько  психически
здорова, что смело может вернуться к себе домой хоть сейчас же.
   - Особых препятствий для этого я не  вижу,  -  заявил  доктор,  -  хотя
считаю нужным предупредить, что полное выздоровление еще не наступило, так
что я вынужден заранее снять с себя всякую ответственность за будущее.
   - Этого вам бояться  нечего,  -  сказал  Роден.  -  Сомнительно,  чтобы
мадемуазель де Кардовилль когда-нибудь обратилась  к  вашим  поразительным
знаниям.
   - Значит, моего вмешательства не требуется, чтобы сию же минуту открыть
двери этого дома для мадемуазель де Кардовилль? - спросил следователь.
   - Мадемуазель свободна, - сказал Балейнье, - совершенно свободна.
   -  Что   касается   насильственного   ее   задержания   под   предлогом
помешательства... то правосудие уже занялось этим делом, и вас вызовут для
допроса...
   - Я вполне спокоен, - отвечал Балейнье, стараясь не утратить  выдержки.
- Совесть моя чиста.
   - Я очень бы желал, чтоб это было так, - сказал господин де Жернанд.  -
Как бы важны ни были доказательства, мы всегда хотим, особенно когда  речь
идет о людях с вашим положением, чтобы обвиняемые оказались невиновными. -
Потом, обратясь к  Адриенне,  он  прибавил:  -  Я  очень  хорошо  понимаю,
мадемуазель, как тяжела и  неприятна  для  вас  эта  сцена...  для  вашего
великодушного и нежного сердца; от вас будет зависеть затем, пожелаете  ли
вы подать частную жалобу на господина доктора или оставите  дело  в  руках
правосудия...  Еще  одно  слово...  Этот  благородный  и  честный  человек
(следователь указал при этом на Родена),  взявшийся  за  вашу  защиту  так
открыто и бескорыстно, сказал мне, что вы, вероятно, не откажетесь принять
на себя временно заботу о дочерях господина маршала  Симона...  которых  я
сейчас иду освобождать из монастыря, куда их заманили также обманом.
   - Действительно, - отвечала Адриенна, -  я  уже  думала  взять  дочерей
маршала Симона к себе, когда услыхала об их приезде в  Париж.  Они  -  мои
родственницы, и для меня и обязанность и удовольствие отнестись к ним  как
к сестрам. Я вам буду вдвойне благодарна, если вы мне их доверите...
   - Я думаю, что лучшего и придумать нельзя! - любезно  отвечал  господин
де Жернанд.
   Затем он обратился к Балейнье:
   - Согласны ли  вы,  месье,  чтобы  я  привел  сюда  девиц  Симон?  Пока
мадемуазель де Кардовилль собирается, я схожу за ними, и они уедут  отсюда
вместе со своей родственницей.
   - Я прошу мадемуазель де Кардовилль считать себя  в  этом  доме  полной
хозяйкой, - ответил доктор. - Моя карета также к ее услугам.
   - Мне остается только  сожалеть,  мадемуазель,  -  сказал  следователь,
подходя к Адриенне, - что я не был призван к вам до  этого  дела,  которое
будет разбираться в суде. Я мог бы,  по  крайней  мере,  избавить  вас  от
нескольких лишних дней страдания... Ваше положение было очень тяжелым!
   - От этих дней горя и печали, - с очаровательным достоинством  отвечала
Адриенна, - у  меня  останется  по  крайней  мере  доброе  и  трогательное
воспоминание о том участии, какое вы  мне  выказали,  месье.  Надеюсь,  вы
позволите мне поблагодарить вас еще у себя в доме... не за справедливость,
которую вы проявили относительно меня, а за то сердечное и, смею  сказать,
даже отеческое отношение ко мне, с каким вы это сделали... Кроме того... -
с прелестной  улыбкой  прибавила  Адриенна,  -  я  очень  хочу,  чтобы  вы
действительно убедились, что я выздоровела окончательно!
   Господин Жернанд почтительно поклонился.
   В течение этого  короткого  разговора  следователь  и  Адриенна  стояли
спиной к Балейнье и Родену, который, пользуясь моментом,  быстро  сунул  в
руку доктора записку, которую нацарапал карандашом на бумажке,  положенной
на дно шляпы. Балейнье, совсем растерявшись от неожиданности, с изумлением
смотрел на Родена. Тот сделал ему какой-то особенный знак, проведя большим
пальцем  две  вертикальные  полосы  по  лбу,  и   затем   принял   прежний
непроницаемый вид. Все это произошло так быстро, что,  когда  господин  де
Жернанд обернулся, Роден стоял в нескольких шагах от доктора и смотрел  на
Адриенну с видом почтительного участия.
   -  Позвольте  мне  вас  проводить!  -  сказал  Балейнье,  идя   впереди
следователя, с которым мадемуазель де Кардовилль простилась очень любезно.
   Роден и Адриенна остались одни.
   Проводив господина  де  Жернанда  до  дверей  дома,  Балейнье  поспешно
развернул записку Родена, содержащую следующие строки:
   "Следователь  войдет  в  монастырь  с  улицы;  бегите   через   сад   и
предупредите настоятельницу, чтобы  она  непременно  повиновалась  данному
мной приказанию относительно девушек. Это исключительно важно".
   Знак, сделанный Роденом, и содержание записки ясно доказывали  доктору,
для которого сегодняшний день был днем  сюрпризов  и  неожиданностей,  что
секретарь преподобного отца совсем не был изменником и действовал,  как  и
прежде, к вящему прославлению Господа. Повинуясь приказанию Родена, доктор
старался разобраться в его непонятном поведении и объяснить  себе,  почему
Роден навел правосудие на дело, которое желательно бы  поскорее  замять  и
которое могло иметь  самые  неприятные  последствия  для  отца  д'Эгриньи,
княгини и для него самого, доктора Балейнье.
   Но вернемся к Родену, оставшемуся с Адриенной.



        "7. СЕКРЕТАРЬ ОТЦА Д'ЭГРИНЬИ"

   Едва следователь и доктор успели выйти, как мадемуазель де  Кардовилль,
сияя  от  радости,  воскликнула,   глядя   на   Родена   с   уважением   и
благодарностью:
   - Наконец-то... благодаря вам... я свободна! Свободна! О! я до сих  пор
не знала, сколько радости, счастья  и  блаженства  в  этом  дивном  слове:
свобода!!!
   Грудь  молодой  девушки  волновалась,  розовые  ноздри  расширялись,  а
пунцовые  губы  полураскрылись,  как  будто  она  с  наслаждением  вдыхала
живительный и чистый воздух.
   - Недолго пробыла я в этом ужасном доме, - продолжала она, - но столько
настрадалась  за  время  своего  заточения,  что  даю  обет   каждый   год
освобождать нескольких заключенных за долги!  Быть  может,  вам  покажется
этот обет немного во вкусе _средних веков_, - прибавила она улыбаясь, - но
не одни же расписные стекла да фасон мебели занимать  у  этой  благородной
эпохи!.. Итак,  вдвойне  благодарю  вас,  месье,  потому  что  считаю  вас
причастным к мысли об _освобождении_, родившейся под влиянием той радости,
которой я всецело обязана вам. Вы,  видимо,  тронуты  и  взволнованы  моим
счастьем;  пусть  же   эта   радость   покажет   вам,   как   велика   моя
признательность, и пусть служит платой  за  вашу  великодушную  помощь!  -
восторженно воскликнула девушка.
   Мадемуазель де Кардовилль ясно видела,  как  сильно  преображалась  под
влиянием ее слов физиономия Родена. Этот человек,  только  что  выказавший
такую твердость, резкость и непреклонность по отношению к Балейнье, теперь
под впечатлением нежных и задушевных чувств Адриенны, казалось, совершенно
изменился. Его крошечные змеиные глазки, полуприкрытые веками, смотрели на
девушку  с  выражением  неописуемого  участия...  Затем,  как   бы   желая
освободиться от новых впечатлений, он заговорил сам с собой:
   - Ну, ну, ладно... без нежностей... время не терпит... моя  миссия  еще
не кончена... нет... нет... еще  не  кончена...  -  Потом,  обратившись  к
Адриенне, он продолжал: - После, милая девушка... верьте мне,  после...  у
нас будет время поговорить и о благодарности...  Теперь  надо  говорить  о
настоящем: оно важнее и для вас и для вашей семьи...  Знаете  ли  вы,  что
происходит?
   Адриенна с удивлением взглянула на иезуита и спросила:
   - Что же происходит?
   - Знаете ли вы настоящую причину вашего заточения в этом доме?.. Знаете
ли, что заставило княгиню и аббата д'Эгриньи действовать подобным образом?
   При этих ненавистных  именах  лицо  мадемуазель  де  Кардовилль,  столь
радостное раньше, опечалилось, и она с горечью ответила:
   - Вероятно, ненависть, какую испытывает моя тетка ко мне!
   - Да... ненависть... и желание безнаказанно отобрать  у  вас  громадное
состояние...
   - У меня? Каким же образом?
   -  Вы,  значит,  не  знали,  мадемуазель,  как  важно  было   для   вас
присутствовать  13   февраля   на   улице   св.Франциска   для   получения
наследства?..
   - Числа и  подробностей  я  не  знала,  сударь,  но  мне  было  отчасти
известно, из  некоторых  семейных  документов  и  благодаря  одному  очень
странному случаю, что один из наших предков...
   - Оставил громадную сумму для раздела между его потомками? Не так ли?
   - Да...
   -  Но,  к  несчастью,  вы  не  знали,  что  наследники  должны  были  в
назначенный час собраться 13 февраля: кто не  явился,  тот  лишался  своих
прав. Понимаете ли теперь, почему вас сюда засадили?
   - О, понимаю! -  воскликнула  Адриенна.  -  К  ненависти  моей  тетушки
прибавилось  еще  чувство  алчности...  Теперь  мне  все  понятно!  Дочери
генерала Симона, такие же наследницы, как и я, были также заперты, подобно
мне...
   - И вы еще, - воскликнул Роден, - не единственные жертвы!
   - Кто же еще?
   - Один молодой индус...
   - Принц Джальма? - с живостью спросила Адриенна.
   - Он чуть было не умер от наркотика... который вы ему дали из-за  этого
же!
   - Великий Боже!  -  с  ужасом  всплеснув  руками,  воскликнула  молодая
девушка.  -  Это  ужасно!..  Молодой  человек...  с   таким   благородным,
великодушным характером, как его мне  описывали!  Но  я  послала  в  замок
Кардовилль...
   - Одно доверенное лицо, которое должно было доставить молодого принца в
Париж?  Я  это  знаю,  дорогая  мадемуазель,  но  этого  человека  удалили
хитростью, и принц попал в руки врагов.
   - Где же он теперь?
   - Я имею на этот счет очень смутные сведения; знаю  только,  что  он  в
Париже. Но я не теряю надежды его найти и с отеческим жаром примусь за эти
поиски, потому что нельзя не  полюбить  этого  королевского  сына  за  его
редкие качества! Какое сердце! Ах, какое сердце!! Золотое сердце,  чистое,
как золото его родины!
   - Его необходимо найти, месье,  -  с  волнением  говорила  Адриенна.  -
Употребите  для  этого  все  силы,  умоляю  вас  об  этом.  Ведь  он   мне
родственник... и одинок здесь... без поддержки... без помощи...
   - Конечно, - с сожалением произнес Роден. - Бедный мальчик!..  ведь  он
почти дитя еще... восемнадцать-девятнадцать лет! Брошенный в Париж, в этот
ад... с присущими его юности дикими, горячими, неудержимыми  страстями,  с
его наивностью и  доверчивостью!  Каким  только  опасностям  он  здесь  не
подвергался!
   - Только бы найти его! - с живостью заметила Адриенна. -  Тогда  уж  мы
сумеем его охранить от этих опасностей... До своего заключения сюда, узнав
об его приезде, я послала к  нему  поверенного  с  предложением  услуг  от
неизвестного друга... Оказывается, что эта  безумная  затея,  которую  мне
поставили в упрек, была,  напротив,  очень  разумна...  теперь  я  в  этом
убеждена даже больше, чем  раньше.  Принц  мне  родственник...  я  обязана
оказать ему самое  щедрое  гостеприимство...  я  хотела  его  поместить  в
павильон, который занимала у тетки...
   - А сами-то вы, дорогая мадемуазель?
   - Я сегодня же перееду в дом, который давно уже начала  отделывать  для
себя, когда решила покинуть княгиню и зажить самостоятельно. Итак,  месье,
если вы уж решились быть добрым гением нашей семьи,  то  будьте  столь  же
великодушны и к принцу,  как  ко  мне  и  к  сестрам  Симон.  Умоляю  вас,
постарайтесь открыть убежище несчастного королевского  сына,  как  вы  его
называете. Не говорите, что вы действуете от  моего  имени,  -  пусть  это
будет все тот же неизвестный друг, - и  отвезите  его  в  мой  павильон...
чтобы он ни о чем не  беспокоился...  чтобы  он  жил,  как  подобает  жить
принцу... О нем позаботятся...
   -  Так...  он  будет  вести  княжеский  образ  жизни  благодаря   вашей
королевской щедрости!.. Но лучшего  применения  для  своего  трогательного
сочувствия вы бы и не нашли! Надо только видеть его  красивое,  задумчивое
лицо, чтобы...
   - Вы его видели? - прервала Адриенна.
   - Да, в течение двух часов... и больше мне не нужно было, чтобы  понять
и оценить его... Очаровательное лицо - зеркало его души...
   - Где же вы его видели?
   - В вашем древнем замке Кардовилль, куда его выкинуло бурей... и где  я
был...  чтобы...  -  Немного  поколебавшись,  Роден  продолжал,   как   бы
увлеченный искренним порывом:  -  Эх,  Господи!  ну  да,  где  я  был  для
совершения позорного... отвратительного дела... приходится сознаваться...
   - Вы в замке Кардовилль и для дурного дела?  -  с  глубоким  изумлением
воскликнула Адриенна.
   - Увы! Да, милая мадемуазель! - наивно отвечал Роден. - Я  должен  был,
по приказанию аббата д'Эгриньи, поставить вашему  бывшему  управителю  два
условия: или быть выгнанным или согласиться на низость... стать шпионом  и
клеветником... Но этот честный и достойный человек отказался...
   - Но кто же вы такой? - все более и более удивляясь, спросила Адриенна.
   - Я?.. Я Роден... бывший секретарь аббата д'Эгриньи... неважная  птица,
как видите...
   Совершенно невозможно передать наивный и в то же  время  смиренный  тон
иезуита, сопровождавшего свои слова почтительным поклоном.
   При этом открытии Адриенна внезапно сделала шаг назад.
   Она не раз слыхала о Родене как о смиренном секретаре аббата д'Эгриньи,
являвшемся в его руках послушным и безучастным инструментом.  Кроме  того,
напомним читателю, что управитель замка Кардовилль в том  письме,  где  он
уведомлял ее о Джальме, жаловался молодой девушке на бесчестные и коварные
предложения, какие делал ему Роден. Узнав,  что  человек,  игравший  такую
бесчестную  роль,  явился  теперь  ее   избавителем,   Адриенна   невольно
почувствовала,  что  в  ней  зарождается  известное  недоверие.   Но   это
неблагоприятное впечатление поколебалось благодаря тому резкому обвинению,
с  которым  Роден  выступил  против   аббата   д'Эгриньи   в   присутствии
следователя. Кроме того, иезуит сам  осудил  себя  за  поведение  в  замке
Кардовилль и таким образом успел предотвратить упрек,  который  ему  могли
сделать.
   Однако все-таки мадемуазель де Кардовилль стала холоднее и сдержаннее в
дальнейшей  беседе  с  Роденом,   начатой   с   такой   полной   свободой,
откровенностью и симпатией.
   Роден, конечно, заметил произведенное им впечатление.  Иного  он  и  не
ждал. Он нисколько не смутился, когда мадемуазель де Кардовилль обратилась
к нему и, глядя ему прямо в лицо проницательным взором, сказала:
   - А!.. так вы господин Роден... секретарь господина аббата д'Эгриньи?
   - Скажите - бывший, дорогая мадемуазель, - отвечал иезуит. -  Вы  очень
хорошо понимаете, что я больше ни ногой к аббату...  Теперь  он  для  меня
самый беспощадный враг... я оказался на улице... Это не важно!.. т.е.  что
я говорю! Это прекрасно, потому что ценой этого со злодеев сорваны маски и
честным людям оказана помощь!
   Эти слова, сказанные очень  просто  и  с  большим  достоинством,  снова
возбудили  в  сердце  Адриенны  чувство  сожаления.  Она   подумала,   что
действительно бедный старик прав. Ненависть аббата д'Эгриньи  должна  быть
непримиримой, а Роден не побоялся, однако, отважно разоблачив его козни.
   Но все-та