запутать, заманив сюда!
   - Засада... я... Оливье... никогда! - бормотал пьяный Голыш.
   - Война _пожирателям_! Или  пусть  они  присоединяются  к  _волкам_!  -
кричала в один голос разъяренная толпа, казалось, заполнившая дом.
   - Идите! - воскликнул кабатчик и, не давая Оливье  времени  опомниться,
схватил его за  руку  и,  отворяя  окно,  выходившее  на  крышу  невысокой
пристройки, продолжал: - Спасайтесь через окно,  спускайтесь  по  крыше  и
бегите полями... Да скорее... давно пора...
   И, видя колебание молодого рабочего, он прибавил со страхом:
   - Да вы с ума сошли, один против двухсот? Еще минута, и будет поздно...
слышите? Идут... идут...
   Действительно,  в  эту  минуту  яростные  крики,  свистки   и   гиканье
удвоились, а деревянная лестница, ведущая на второй этаж,  зашаталась  под
поспешными шагами нескольких  человек.  Пронзительный  крик  раздался  уже
близко:
   - Война _пожирателям_!
   -  Спасайся,  Оливье!  -  воскликнул  Голыш,   который   от   опасности
протрезвел.
   Только он  успел  это  проговорить,  как  дверь  зала,  смежного  с  их
комнатой, со страшным треском распахнулась.
   - Вот они! - в ужасе воскликнул хозяин, всплеснув руками, и, подбежав к
Оливье,  силой  столкнул  его  с  подоконника,  потому  что  тот  все  еще
колебался.
   Окно закрыли, и Морок в сопровождении  кабатчика  вышел  в  залу,  куда
только что ворвались вожаки волков, пока их  товарищи  неистовствовали  во
дворе и на лестнице. Человек восемь или десять бесноватых, не сознававших,
что их подстрекают к буйству, вбежали в залу, возбужденные гневом и  вином
и размахивая длинными палками. Во главе них был каменолом громадного роста
и геркулесова сложения, с рваным красным платком на голове, концы которого
болтались по плечам, и со старой козьей шкурой на  плечах;  он  размахивал
тяжелыми железными клещами. Глаза его были налиты  кровью,  лицо  выражало
зверскую  злобу,  он  громовым  голосом  кричал,  делая  вид,  что   хочет
оттолкнуть Морока от двери в кабинет:
   - Где _пожиратели? Волкам_ хочется их загрызть!
   Кабатчик поспешил отворить дверь в отдельный кабинет, приговаривая:
   - Видите, друзья мои... здесь никого нет... посмотрите сами...
   - Верно... никого нет! - воскликнул изумленный  каменолом,  заглянув  в
кабинет. - Где же они? Нам сказали, что сюда их человек пятнадцать пришло.
Или они пошли бы вместе с нами разносить фабрику... или была бы  драка,  и
_волки_ изрядно бы их порвали!..
   - Коли не пришли... значит придут... - сказал другой. - Надо подождать!
   - Да, да... подождем их!
   - Посмотрим на них поближе!
   - Если _волкам_ хочется поглядеть на _пожирателей_, - сказал  Морок,  -
то почему бы им не пойти повыть около фабрики  поганых  атеистов?..  Стоит
_волкам_, завыть, небось те выскочат, и завяжется драка...
   - И завяжется драка! - машинально повторил Голыш.
   - Но, только, может быть,  _волки_  боятся  _пожирателей_?  -  прибавил
Морок.
   - Ты заговорил о страхе... так ты с нами туда пойдешь: мы тебе покажем,
как мы боимся! - хриплым голосом закричал колосс и двинулся к Мороку.
   Множество голосов завопило:
   - Чтобы _волки_ побоялись _пожирателей_? Такое было бы впервые!
   - Драться... драться... вот и делу конец! Нам это надоело... С чего  им
такое счастье, а мы должны бедствовать!
   - Они говорят, что каменоломы - это дикие звери, единственно  на  то  и
годные, чтобы работать в своих ямах,  как  та  собака,  которая  только  и
знает, что вертеть вертел! - сказал один из посланцев барона Трипо.
   - И что _пожиратели_ наделают себе фуражек из шкур _волков_! - прибавил
другой.
   - Ни они, ни их жены не ходят к обедне, язычники... собаки!.. -  кричал
агент аббата.
   - Ну, они-то... черт их побери, это их  дело!  Но  жены  как  смеют  не
ходить?.. Это требует отмщения!
   - Недаром аббат сказал, что проклятая фабрика накличет на нас холеру...
   - Верно... он это говорил в своей проповеди... Наши жены слышали...
   - Да, да, долой _пожирателей_, которые хотят  навлечь  холеру  на  нашу
округу.
   - Драться!.. драться! - ревела толпа.
   - На фабрику, друзья! - громовым голосом закричал Морок. - На  фабрику,
храбрецы-_волки_!
   - Да, да, долой _пожирателей_, которые хотят навлечь топаньем и шумом.
   Эти отчаянные крики отрезвили Голыша, и он шепнул Мороку:
   - Вы хотите резни? Я на это не согласен.
   - У  нас  будет  время  предупредить  фабрику...  От  этих  мы  дорогой
отделимся, - отвечал ему Морок; затем он крикнул перепуганному  кабатчику:
- Водки! Надо выпить за здоровье _волков_! Я угощаю.
   Он кинул деньги кабатчику, который исчез и через мгновение  вернулся  с
бутылками водки и стаканами.
   - К чему стаканы? - воскликнул Морок. - Разве  такие  молодцы  пьют  из
стаканов?! Вот как надо!
   И, откупорив бутылку, он приложил горлышко к губам.
   - Отлично! - сказал каменотес, которому Морок передал  бутылку.  -  Лей
прямо в глотку! Кто не последует этому совету, тот трус! Это наточит  зубы
_волкам_!
   - Пейте, товарищи! - раздавал Морок бутылки.
   - Без крови дело не обойдется, - прошептал Голыш, сознавая, несмотря на
свое опьянение, всю опасность рокового подстрекательства.
   Действительно, вскоре многочисленная  толпа  покинула  двор  кабатчика,
чтобы устремиться всей массой на фабрику г-на Гарди.
   Некоторые из рабочих и жителей деревни, не желавшие  принимать  участия
во враждебных действиях (их было большинство, прятались  по  домам,  в  то
время как буяны шли главной улицей; но  женщины,  фанатизм  которых  аббат
сумел разжечь, ободряли своими криками и пожеланиями  воинственную  толпу.
Во главе нее шел гигант-каменолом, размахивая своими  огромными  железными
клещами, а прочие вооружились палками, камнями, всем, что попало под руки,
и следовали  за  основным  ядром  толпы.  Головы,  возбужденные  недавними
возлияниями,  кипели  страшной  яростью.  Лица  были  свирепые,   горевшие
ненавистью, ужасные. Разнузданные,  порочные  страсти  угрожали  страшными
последствиями.  Волки  шли  по  четверо  или  пятеро   в   ряд,   распевая
воинственную песню, которая своим нарастающим  возбуждением  разжигала  их
еще сильнее. Вот последний куплет этой песни:

   Бесстрашно вступим в бой с врагами,
   Стальные мышцы напряжем,
   Они вражду раздули сами,
   Ну, что ж! Мы против них идем!
   Царя всеславного потомки -
   Мы не должны в бою робеть,
   Но победить иль умереть;
   Смерть, смерть иль клич победы громкий!
   О племя храбрецов, о соломонов род (*24),
   Смелей, отважней в жаркий бой,
   Победа нас зовет!

   Морок и Голыш исчезли  во  время  суматохи,  когда  толпа  выходила  из
кабака, чтобы двинуться на фабрику.



        "2. ОБЩЕЖИТИЕ"

   Пока _волки_ готовились к дикому нападению  на  _пожирателей_,  фабрика
г-на Гарди имела самый праздничный вид, вполне  гармонировавший  с  ясным,
холодным мартовским утром.
   Девять часов пробило в _общежитии_ рабочих,  отделенном  от  мастерских
широкой дорогой, усаженной по обеим сторонам деревьями. Восходящее  солнце
освещало внушительную  массу  домов,  выстроенных  на  красивом,  здоровом
месте, откуда видны были поросшие лесом живописные склоны, которые с  этой
стороны возвышаются над  Парижем,  отстоящим  отсюда  в  одном  лье.  Дом,
предназначенный для общежития, имел очень скромный и в то же время веселый
вид. Его красная  черепичная  крыша  красиво  оттеняла  белый  цвет  стен,
перерезанных там и  здесь  широкими  кирпичными  контрфорсами,  а  зеленые
ставни второго и третьего этажей приятно выделялись  на  белом  фоне.  Эти
здания, обращенные на юг и восток, были окружены обширным садом  в  десять
арпанов, засаженным деревьями и делившимся на огород и на фруктовый сад.
   Прежде чем продолжать  описание,  которое  может  показаться  несколько
_фантастичным_, установим сначала, что _чудеса_, картину которых мы  будем
набрасывать, не следует рассматривать как утопию или мечту. Напротив,  нет
ничего более реального; поторопимся даже сказать и, больше того,  доказать
(по нынешнему времени подобное  утверждение  придаст  особую  силу  и  вес
делу), что эти чудеса были результатом _превосходной спекуляции_ и в итоге
представляли столь же  _выгодное_,  сколь  и  _гарантированное  помещение_
капитала.
   Итак,  предпринять  великое,   полезное   и   прекрасное   дело,   дать
значительному  количеству  рабочих  идеальный  достаток  по  сравнению   с
ужасной, почти смертоносной  судьбой,  на  которую  эти  люди  практически
всегда обречены; образовать их и поднять в собственных  глазах;  заставить
их отказаться от грубых кабацких наслаждений или,  вернее,  угрюмой  жажды
забвения, в котором эти несчастные  неизбежно  ищут  убежища  от  сознания
горькой судьбы, - заставить их предпочесть всему этому  радости  разумного
человека, отдохновение в искусстве, словом, улучшить нравственную  природу
человека  через  счастье;  наконец,  занять   место   среди   благодетелей
человечества  благодаря  великодушному  начинанию  и  примеру,  что  легко
сделать, и одновременно сделать выгодное дело - все это  может  показаться
сказкой. А между тем таков был секрет чудес, о которых мы говорим.


   Войдем во двор фабрики.
   Агриколь, не подозревавший об ужасном исчезновении Горбуньи, предавался
счастливым мечтам о своей  Анжели  и  с  некоторым  кокетством  заканчивал
туалет, собираясь идти к невесте.
   Опишем кратко  жилище  Агриколя,  за  которое  в  общежитии  он  платил
невероятно дешево - семьдесят пять франков в год, -  как  и  все  холостые
рабочие.  Эта  квартира,  находившаяся  на  третьем  этаже,  состояла   из
прекрасной комнаты и небольшой туалетной комнаты, обращенных окнами на юг,
прямо в сад; некрашеный пол  из  еловых  досок  был  безукоризненно  чист.
Железная кровать с мягким матрацем из маисовых листьев была покрыта мягким
одеялом; в комнату были проведены газ и труба калорифера, так что и  свет,
и тепло поступали по мере надобности в эту комнату. Пестрые обои и  такого
же узора занавеси украшали комнату, мебель  которой  состояла  из  комода,
стола орехового дерева, нескольких стульев и книжного шкафа. В  туалетной,
очень светлой и просторной, был стенной шкаф, туалетный стол  и  громадный
цинковый таз у водопроводного крана, где воды  можно  было  брать  сколько
угодно. Если сравнить это приятное, здоровое, удобное  жилище  с  мрачной,
ледяной  и  запущенной  мансардой,  за  которую  достойный  юноша   платил
девяносто франков в год в доме своей матери, если вспомнить, что ему нужно
было при этом каждый вечер проделывать  полтора  лье,  понятна  станет  та
жертва, которую он приносил привязанности к этой прекрасной женщине.
   Бросив  последний  довольный  взгляд  в  зеркало  и  расправив  усы   и
эспаньолку, Агриколь вышел из  комнаты  и  отправился  к  Анжели  в  общую
бельевую по длинному и широкому коридору, освещавшемуся сверху, еловый пол
которого блистал абсолютной чистотой. Хотя в последнее время семя  раздора
и было брошено врагами господина Гарди в братски  объединенную  ассоциацию
его рабочих, все  же  почти  из  каждой  комнаты,  выходившей  в  коридор,
слышались веселые песни, и Агриколь, проходя мимо многих открытых  дверей,
обменивался сердечным утренним приветствием со своими  товарищами.  Быстро
спустившись с лестницы, кузнец перебежал  через  двор-лужайку,  где  среди
группы деревьев журчал  фонтан,  и  очутился  у  флигеля.  Там  помещалась
мастерская, в которой  часть  не  работающих  на  фабрике  жен  и  дочерей
состоящих в ассоциации рабочих шили белье. Изготовление  его  на  фабрике,
учитывая огромную экономию при оптовой закупке полотна, которую ассоциация
делала непосредственно на фабриках, неслыханно снижало цену  каждой  вещи.
Пройдя через бельевую, громадную залу, выходившую  окнами  в  сад,  хорошо
отапливаемую зимой и хорошо проветриваемую летом,  Агриколь  постучался  в
дверь матери Анжели.
   Если мы скажем несколько слов об этом жилище, расположенном  на  втором
этаже и обращенном окнами в сад, к востоку,  то  только  потому,  что  оно
являло собой пример квартиры семейных рабочих, за которую они платили тоже
баснословно дешево, а именно _125  франков_  в  год.  Небольшая  передняя,
выходившая в коридор, вела в очень просторную комнату, по  обеим  сторонам
которой находились еще две меньшие комнаты для семьи,  -  если  дети  были
достаточно взрослыми для того, чтобы спать в двух дортуарах, устроенных по
примеру дортуаров в пансионах и предназначенных  для  детей  обоего  пола.
Каждую ночь присмотр за этими спальными  помещениями  поручался  отцу  или
матери из семей, принадлежавших к  ассоциации.  Помещение,  о  котором  мы
говорим, так  же,  как  и  все  остальные,  было  совершенно  свободно  от
принадлежностей кухонного хозяйства; так как последнее велось сообща  и  в
широком масштабе в другой части здания, описываемое нами  помещение  можно
было содержать в большой чистоте. Довольно большой ковер, удобное  кресло,
несколько красивых фарфоровых вещиц на этажерке  из  белого  лакированного
дерева,  несколько  гравюр  на  стене,  бронзовые  часы,  кровать,  комод,
секретер из красного дерева - все  это  говорило,  что  съемщики  квартиры
пользовались уже и некоторым достатком.
   Анжель,  которую  теперь  можно  называть  невестой  Агриколя,   вполне
оправдывала лестный портрет, набросанный Агриколем  бедной  Горбунье.  Эта
очаровательная девушка семнадцати  лет,  одетая  просто,  но  очень  мило,
сидела в эту минуту рядом  с  матерью  и  при  появлении  Агриколя  слегка
покраснела.
   - Я пришел, чтобы исполнить обещание, если ваша матушка  ничего  против
не имеет, - сказал кузнец.
   - Конечно, нет, Агриколь! - ласково отвечала мать  девушки.  -  Она  не
захотела осмотреть общежитие  ни  с  отцом,  ни  с  братом,  ни  со  мной,
откладывая до воскресенья, чтобы пойти с вами... Ну, да это и  хорошо:  вы
так прекрасно объясняете, что наша новенькая сразу  все  поймет.  Она  вас
дожидается уже целый час, да еще с каким нетерпением!
   - Извините меня, пожалуйста, - весело  сказал  Агриколь.  -  Мечтая  об
удовольствии видеть вас, я и счет времени потерял... это мое  единственное
оправдание!
   - Ах, мама! - воскликнула Анжель, став  румяной,  как  вишня.  -  Зачем
говорить такие, вещи?
   - А разве не правда? Да ведь я тебя не браню, напротив! Ну,  иди  же...
Агриколь объяснит тебе лучше меня, чем обязаны нашему хозяину все  рабочие
фабрики!
   - Господин Агриколь, - промолвила девушка, завязывая ленты хорошенького
чепчика. - Как жаль, что вашей приемной сестры нет с нами!
   - Горбуньи? Да, жаль... но это ничего,  дело  только  откладывается  на
время, так как, надеюсь, ее вчерашний визит не был последним.
   Поцеловав на  прощание  мать,  Анжель  вышла  из  комнаты  под  руку  с
Агриколем.
   - Боже, господин Агриколь! - сказала она. - Вы не поверите, до  чего  я
была поражена, когда увидала такой красивый дом после того, как привыкла к
нищете рабочих в провинции... Какая там нищета!.. Я сама  испытала  ее  на
себе... а здесь все кажутся счастливыми и  довольными!..  Право,  точно  в
сказке... Мне кажется, что я вижу все это во  сне.  А  когда  я  спрашиваю
объяснения  у  мамы,  она  мне  отвечает:  "Господин  Агриколь  тебе   все
объяснит!"
   - И знаете, почему я так счастлив,  что  могу  исполнить  эту  приятную
обязанность? - нежно и серьезно спросил Агриколь. - Потому что никогда это
не было более кстати.
   - Как это, господин Агриколь?
   - Показать вам этот дом, объяснить выгоды нашей ассоциации  -  это  все
равно, что  сказать  вам  прямо:  здесь,  мадемуазель,  рабочий  уверен  в
настоящем  и  будущем  и  не  должен,  как  многие  бедные   его   братья,
отказываться от  нежных  потребностей  сердца,  от  счастья  выбрать  себе
подругу жизни!.. Здесь ему нечего бояться, что он соединит свою  нищету  с
другой...
   Анжель опустила глаза и покраснела.
   - Здесь рабочий может мечтать о семейном счастье, не  боясь  того,  что
впоследствии ему придется  страдать,  видя  ужасные  лишения  дорогих  ему
людей... Здесь благодаря  порядку  и  разумному  распределению  труда  все
мужчины, женщины и дети живут в достатке и счастливо. Словом,  -  прибавил
Агриколь, нежно улыбаясь, - можно легко доказать, что здесь самое умное  -
это... любить... и самое благоразумное... вступить в брак!
   - Не пора ли нам идти?.. - робким и взволнованным  голосом  проговорила
девушка, покраснев еще больше.
   - Сейчас, мадемуазель, - отвечал кузнец,  довольный  тем,  что  породил
смятение в этой невинной душе. - Да вот  мы  рядом  с  дортуаром  девочек;
зайдем сюда: эти щебетуньи уж верно выпорхнули из своих гнездышек!
   - Хорошо, зайдемте.
   Молодой кузнец и Анжель вошли в  обширный  дортуар,  вроде  тех,  какие
бывают в пансионах, с длинными рядами маленьких  кроваток,  причем  в  его
обоих концах стояли кровати двух матерей,  которые  по  очереди  исполняли
роль воспитательниц.
   - Ах, как здесь хорошо! как чисто! Кто же  за  этим  смотрит,  господин
Агриколь?
   - Сами дети. Прислуги здесь не полагается. Но если бы вы видели,  какое
невероятное соревнование существует между малютками:  каждая  хочет  лучше
других оправить свою постель. Это их занимает, будто  они  куклам  постель
застилают. Вы знаете, девочки любят ведь играть в  домашнее  хозяйство,  а
здесь игра переходит в дело, и все идет превосходно.
   - О! я понимаю! Значит, пользуются их склонностями и приучают к делу?
   - Ну да! в этом весь секрет. Вы сами увидите, что  они  повсюду  заняты
полезным трудом и необыкновенно довольны значимостью своих занятий.
   - Боже! господин Агриколь, - робко  заметила  девушка,  -  если  только
сравнить эти теплые, чистые дортуары с грязными  соломенными  тюфяками  на
чердаках, где несчастные дети мерзнут, сбившись в одну кучу, как у  нас  в
провинции!
   - Да и в Париже не лучше, если не хуже!
   - Как, должно быть, господин Гарди добр, великодушен и богат, если он в
состоянии делать так много добра!
   - А я сейчас очень вас удивлю, мадемуазель Анжель, так удивлю,  что  вы
мне, пожалуй, и не поверите! - засмеялся Агриколь.
   - Как это, господин Агриколь?
   - Положим, что господин Гарди самый благородный и добрейший  человек  в
мире! Он делает добро для добра, а не из расчета. Но представьте себе, что
если бы он был самым жадным эгоистом... то и тогда добро, которое  он  для
нас делает... дало бы ему все-таки громадную прибыль!
   - Возможно ли это? Я верю, раз вы это говорите, но... если так  выгодно
делать добро, то отчего его делают так редко?
   - А потому, что редко в одном лице соединяются три условия: знать, мочь
и хотеть.
   - Увы, да! Кто знает... те не могут!
   - А кто может, те не знают или не хотят!
   - Но отчего же добро, которое делает господин Гарди, приносит  ему  так
много выгод?
   - Сейчас я вам это объясню.
   - Ах, как хорошо пахнет фруктами! - воскликнула Анжель.
   - Это мы пришли к нашему фруктовому складу. Я готов об заклад побиться,
что наши щебетуньи из дортуара найдутся и здесь... не затем, чтобы клевать
плоды, а для того, чтобы работать!
   Отворив дверь, они вошли в громадную  кладовую,  где  хранились  зимние
фрукты, симметрично расположенные  рядами  на  длинных  полках.  Несколько
детей,  семи-восьми  лет,  тепло  и  чисто  одетых,   пышущих   здоровьем,
перебирали под наблюдением женщины плоды, откидывая испортившиеся.
   - Видите, - сказал Агриколь, - мы везде, где можно,  применяем  детский
труд. Эти занятия доставляют детям развлечение, удовлетворяя потребности в
движении и деятельности, свойственные  их  возрасту;  нельзя  и  придумать
лучшего времяпрепровождения для девочек и женщин.
   - Как все разумно организовано!
   - А если  бы  вы  видели,  как  эти  ребята  на  кухне  стараются!  Под
присмотром одной или двух женщин они работают за десятерых служанок!
   - Ведь в этом возрасте любят _играть в  кухню_!  Они,  должно  быть