и отца, с помощью  веревки,  через
минуту был уже на стене. Несчастный не подозревал, что на ее  гребне  были
насыпаны осколки стекол от разбитых бутылок, которыми он порезал себе руки
и ноги. Но, боясь испугать отца, кузнец сдержал  невольный  крик  боли  и,
перекинув веревку, спустился по  ней  в  сад.  Тотчас  же  он  подбежал  к
калитке, которая, действительно, была закрыта на громадный железный засов.
Но замок был настолько плох, что одно сильное движение  Агриколя  -  и  он
слетел. Засов отодвинулся, дверь отворилась - и Дагобер вместе  с  Угрюмом
очутились в саду.
   - Теперь, - сказал солдат сыну, - благодаря тебе главное сделано... Вот
надежный путь для побега наших пленниц... Нам остается только добраться до
них без помехи... Угрюм пойдет вперед разведчиком... Иди, собака, иди... и
главное молчи... ни звука.
   Умное животное сделало несколько шагов, прислушиваясь и поводя носом  с
осторожностью и внимательностью настоящей ищейки.
   При бледном свете луны, задернутой облаками, Дагобер и его сын  увидали
несколько длинных аллей. Не зная, по какой из них идти, Агриколь дал совет
отцу держаться стены, которая, несомненно,  приведет  их  к  какому-нибудь
зданию.
   - Верно... пойдем по траве... а не по  грязной  аллее  -  меньше  будет
шума, - сказал солдат.
   Они пошли рядом с аллеей, тянувшейся близ стены; Угрюм  бежал  впереди.
Время от времени все они  останавливались  и  прислушивались,  прежде  чем
продолжать путь мимо колеблемых ветром  деревьев  и  кустарников,  которые
принимали при лунном свете причудливые формы.
   Пробило  половину  первого,  когда  они  дошли  до  железной   решетки,
отделявшей собственный  сад  настоятельницы.  Сюда-то  и  забралась  утром
Горбунья, чтобы поговорить с мадемуазель де Кардовилль.
   Через решетку Агриколь и его отец разглядели забор, стоявший  на  месте
воздвигающейся постройки, а за ним небольшой четырехугольный павильон.
   - Вот там, верно, и есть  павильон  сумасшедшего  дома,  где  находится
мадемуазель де Кардовилль.
   - А здание, где помещаются Роза и Бланш, должно быть, напротив него,  -
сказал Дагобер. - Только нам отсюда не видать их окон.  Бедные  девочки...
они тут... бедняжки... в горе, в слезах! - прибавил он с волнением.
   - Только бы калитка не была заперта, - сказал Агриколь.
   - А может... ведь это внутри сада...
   - Пойдем потихоньку.
   Через несколько минут они достигли двери, запертой только на  задвижку.
Дагобер хотел ее отворить, но Агриколь его удержал:
   - Смотри, чтобы она не заскрипела!
   - Как ее лучше отворять, сразу или потихоньку?
   - Пусти меня, я это сделаю!
   И Агриколь так быстро отворил дверь, что она еле скрипнула. Но  как  ни
слаб был этот звук, он раздался в ночной тиши очень ясно, потому  что  как
раз в этот момент ветер стих.
   Агриколь и Дагобер замерли на месте... Они боялись переступить за порог
калитки, чтобы не закрыть себе путь к отступлению. Но все  было  спокойно,
нигде ничего не слышно. Успокоившись, Агриколь и  его  отец  вошли  в  сад
настоятельницы.
   Как только Угрюм попал  за  решетку,  он  начал  выказывать  величайшую
радость. Он прыжками достиг места, где утром Роза говорила  с  мадемуазель
де Кардовилль, затем, обнюхав траву, начал бегать, нюхая землю  и  подымая
нос кверху, как охотничья собака, напавшая на след.
   Дагобер и Агриколь дали полную  волю  животному,  следя  с  тревогой  и
надеждой за его  движениями  и  вполне  полагаясь  на  инстинкт  Угрюма  и
привязанность к сиротам.
   - Должно быть, Роза стояла тут, когда  Горбунья  ее  видела,  -  шепнул
Дагобер. - Теперь Угрюм напал на след, пусть ищет.
   Через несколько секунд  собака  обернулась,  взглянула  на  Дагобера  и
вихрем понеслась к дверям  нижнего  этажа  здания,  расположенного  против
павильона мадемуазель де Кардовилль. Добежав до дверей, собака легла,  как
бы поджидая хозяина.
   - Сомнений нет, девочки здесь, - сказал Дагобер, подходя  к  Угрюму.  -
Здесь заперта Роза.
   - Посмотрим, заделаны ли окна решетками? - сказал Агриколь,  следуя  за
отцом.
   Когда они подошли к Угрюму,  Дагобер  наклонился  к  собаке  и  сказал,
показывая на дом:
   - Что, старина? Здесь наши Роза и Бланш?
   Пес поднял голову и радостно  залаял.  Дагобер  еле  успел  схватить  и
зажать ему морду.
   - Все пропало! - воскликнул кузнец. - Несомненно, его услыхали:
   - Нет!.. - отвечал Дагобер. - Но теперь я уверен, что девочки здесь.
   В эту минуту дверь в железной решетке, через которую они  вошли  в  сад
настоятельницы, с шумом захлопнулась.
   - Нас заперли, - живо промолвил Агриколь, - а другого выхода нет!
   Отец и сын обменялись испуганным взглядом. Но  кузнец  скоро  пришел  в
себя и заметил:
   - Быть может, она сама захлопнулась от собственной тяжести...  Я  пойду
взгляну и, если возможно, снова открою...
   - Иди, а я осмотрю окна.
   Агриколь пошел к калитке, а Дагобер, скрываясь у стенки, прошел  на  ту
сторону, куда выходили окна, и  дошел  до  окон  первого  этажа.  Их  было
четыре. Два из них не были заделаны решетками. Он поднял голову и взглянул
наверх. Окна второго этажа не  были  зарешечены.  От  земли  они  были  не
высоко. Та из девушек, которая помещалась там, могла легко спуститься вниз
на простыне, как в гостинице "Белый Сокол". Но для этого надо было  знать,
где ее поместили. Дагобер знал, что комната эта находилась над комнатой  в
нижнем этаже, где помещена была другая сестра, но в нижнем этаже было тоже
четыре окна, и в которое надо было постучать, солдат не знал:
   Агриколь поспешно возвратился.
   - Это ветер захлопнул калитку, должно быть: я снова ее открыл и заложил
камнем... но надо торопиться...
   - Как же узнать окна бедных девочек? - с отчаянием воскликнул Дагобер.
   - И правда! Что же теперь делать?
   -  Позвать  так,  на  авось,  нельзя...  Можно  поднять  тревогу,  если
ошибемся.
   - Боже мой! - с возрастающим отчаянием сказал Агриколь, - прийти  сюда,
быть уже под их окнами и не знать...
   - Делать нечего... рискнем наугад... будь что будет!
   - То есть как это?
   - Я позову громко Розу и Бланш... Бедные девочки в горе: не может быть,
чтобы они спали... Услыхав мой голос, они сразу  вскочат,  и  та,  которую
заперли во втором этаже, с помощью простыни, через пять минут спустится  к
нам. Что касается другой, которая внизу,  то  если  ее  окно  не  заделано
решеткой, так и говорить нечего: через мгновение она будет у нас...  а  то
придется выломать решетку.
   - Но все же, отец, возможно ли это?
   - Может быть, все же услышат только они?
   - А если другие услышат? Тогда все пропало?
   - Почем знать! Пока сообразят, да  пока  отопрут  двери,  пока  позовут
сторожей, мы успеем, может быть, вернуть сирот и  удрать  через  маленькую
калитку...
   - Опасно... Но иного я не вижу!
   - Если мужчин только двое, то мы с Угрюмом с ними справимся, а  ты  тем
временем похитишь девочек, если тревогу подымут раньше, чем мы закончим...
   - Батюшка! есть ведь средство... и самое верное! - воскликнул Агриколь.
-   Горбунья   ведь   рассказывала,   что   мадемуазель   де    Кардовилль
переговаривалась знаками с Розой и Бланш.
   - Да.
   - Ну, так она  несомненно  знает  окна  их  комнат,  если  бедняжки  ей
отвечали.
   - Верно... пойдем скорей за ней... Но как узнать?..
   - Горбунья сказала, что над ее окном есть нечто вроде навеса...
   - Идем скорее... проломать забор ничего не стоит...  С  тобой  железная
полоса?
   - Вот она.
   - Идем... идем!
   Через несколько секунд три доски были взломаны  в  заборе,  и  Агриколь
пролез через отверстие.
   - Ты, батюшка, карауль здесь, -  сказал  он  отцу,  отправляясь  в  сад
больницы доктора Балейнье.
   Окно, о котором говорила  Горбунья,  узнать  было  нетрудно.  Оно  было
высоко и широко, над ним помещался навес; несомненно, прежде это окно было
дверью, но теперь его на  треть  заделали,  и  несколько  железных  полос,
расположенных на довольно большом друг от друга расстоянии,  защищали  его
извне.
   Дождь прекратился. Луна,  выйдя  из-за  туч,  которые  ее  до  сих  пор
скрывали, полным светом озаряла павильон. Агриколь, приблизившись к  окну,
увидел,  что  комната  погружена  во  мрак  и  только  в   глубине   через
полуоткрытую дверь пробивается довольно сильный свет. Кузнец, надеясь, что
Адриенна не спит, легонько постучал в окно.
   Дверь из внутренней комнаты тотчас же распахнулась,  и  мадемуазель  де
Кардовилль, еще не ложившаяся спать, одетая так же как утром, со свечой  в
руке вошла  в  комнату.  На  ее  очаровательном  лице  читались  боязнь  и
изумление... Девушка поставила  свечу  на  стол  и  приблизилась  к  окну,
внимательно прислушиваясь... Вдруг  она  вздрогнула  и  остановилась:  она
различила лицо мужчины, заглядывавшего в окно.
   Агриколь, боясь, что мадемуазель де Кардовилль испугается  и  скроется,
снова постучал и рискнул произнести довольно громко:
   - Это я... Агриколь Бодуэн.
   Адриенна, услыхав это имя и вспомнив разговор с Горбуньей, решила,  что
Агриколь с отцом пришли похитить из монастыря Розу и Бланш. Она  осторожно
открыла окно и узнала при ярком свете луны молодого кузнеца.
   - Мадемуазель, - сказал последний. - Нельзя терять ни минуты: графа  де
Монброн в Париже нет... Мы с отцом пришли вас освободить.
   - Благодарю вас, господин  Агриколь...  я  вам  очень  благодарна...  -
полным трогательной благодарности голосом  сказала  Адриенна.  -  Но  надо
подумать сперва о дочерях генерала Симона...
   - О них позаботились также... Вы укажете нам, где их окна...
   - Одно внизу... последнее со стороны сада, а другое как раз над ним  на
втором этаже.
   - Теперь они спасены! - сказал кузнец.
   - Однако мне кажется, - живо заметила  Адриенна,  -  что  окно  второго
этажа довольно высоко... но там около постройки вы найдете  много  длинных
жердей... они могут вам пригодиться.
   - Это послужит мне лестницей... Но теперь дело идет о вас.
   - Позаботьтесь только об этих бедняжках: время не терпит... Они  должны
быть освобождены сегодня же ночью... А мне ничего не стоит посидеть  здесь
еще день или два...
   - Да нет же, мадемуазель, - возразил кузнец. - Я  вижу,  что  вы  и  не
подозреваете, как важно для вас выйти отсюда сегодня  же...  Речь  идет  о
вещах очень серьезных...
   - Что вы хотите этим сказать?
   - Некогда объясняться... Умоляю вас, выходите... я  сейчас  сломаю  эти
засовы.
   - Незачем. Дверь только замкнута с улицы. Отбейте замок, и я  свободна.
Живу здесь я одна.
   - И через десять минут после  этого  мы  будем  на  бульваре...  Только
поторопитесь, да не забудьте надеть что-нибудь теплое... ночь  холодная...
Я сейчас вернусь...
   - Господин Агриколь, - сказала Адриенна со слезами на глазах, - я знаю,
чем вы для меня рискуете... Надеюсь когда-нибудь доказать вам, что у  меня
память не хуже вашей. Вы и ваша названная  сестра  -  замечательные  люди:
какое  благородство,  какое  мужество!  Я  рада,  что  столь  многим   вам
обязана... Но приходите за мной  только  тогда,  когда  будут  освобождены
дочери маршала Симона!
   - Благодаря вашей помощи дело практически сделано... Я бегу к  отцу,  а
затем вернусь за вами...
   Агриколь последовал совету Адриенны:  выбрал  толстую,  длинную  жердь,
взвалил ее на плечи и пошел к отцу.
   Но еще в ту минуту, когда Агриколь  направился  к  постройке,  Адриенне
показалось, что из-за купы деревьев  в  саду  отделилась  какая-то  темная
фигура, быстро перебежала через аллею и скрылась за деревьями.  Испуганная
Адриенна, желая предупредить Агриколя, позвала его вполголоса.  Но  он  не
мог уже ее слышать: в это время он был возле отца, который  в  мучительной
тревоге ходил от окна к окну, внимательно прислушиваясь.
   - Мы спасены! - шепнул ему Агриколь. - Вот окна твоих девочек!
   - Наконец-то! - с неописуемой радостью сказал  Дагобер.  -  В  них  нет
решеток! - воскликнул он, осмотрев окна.
   - Убедимся сперва, здесь ли они... А  потом  я  с  помощью  этой  жерди
поднимусь наверх... Не высоко ведь.
   - Ладно, ладно. Как взберешься туда, постучи в окно,  позови  Розу  или
Бланш и, когда они тебе ответят, спускайся вниз. Эту же жердь мы прислоним
к окну, и они по ней спустятся... Они ведь ловкие, смелые девочки...  Живо
за работу!
   Пока Агриколь устанавливал жердь и  собирался  по  ней  лезть,  Дагобер
постучал в окно нижнего этажа и громко сказал:
   - Это я... Дагобер!
   Роза Симон, действительно, жила в этой комнате. Разлученная с  сестрой,
девушка  не  спала  и,  охваченная  лихорадкой,  обливала   слезами   свое
изголовье. При стуке Дагобера  она  сперва  задрожала  от  страха.  Затем,
услыхав дорогой, знакомый голос солдата, она вскочила,  провела  рукой  по
лбу, чтобы увериться, что не спит, и с радостным криком бросилась к окну.
   Но вдруг... прежде, чем она успела открыть окно, раздались два выстрела
и послышались крики:
   - Караул!.. разбой!
   Сирота остановилась, окаменев от изумления. Она  совершенно  машинально
взглянула в окно и при бледном  свете  луны  увидела  ожесточенную  борьбу
между  несколькими  мужчинами,  причем  неистовый  лай   Угрюма   покрывал
беспрерывные крики:
   - Караул!.. Грабят... Убивают!



        "10. НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ДНЯ"

   За два часа до событий в монастыре Роден  и  отец  д'Эгриньи  сидели  в
знакомом  уже  нам  кабинете  на  улице  Милье-дез-Урсен.  После  Июльской
революции д'Эгриньи счел необходимым перенести в это  временное  помещение
секретный архив и бумаги ордена. Мера  очень  благоразумная,  так  как  он
боялся, что государство выгонит святых отцов из  великолепного  помещения,
щедро пожалованного им Реставрацией (*6).
   Роден, по-прежнему нищенски одетый, грязный и засаленный, скромно писал
за письменным столом, исполняя обязанности секретаря,  хотя,  как  мы  уже
знаем, он занимал положение "социуса", -  положение  весьма  значительное,
так как, по кодексу ордена, социус не должен покидать  своего  начальника,
наблюдать за ним, следить за  всеми  его  действиями  и  даже  мимолетными
настроениями, давая о них отчет в Рим.
   Несмотря  на  свое  обычное  бесстрастие,  Роден,  видимо,  был  чем-то
чрезвычайно озабочен. Он еще короче, чем когда-либо, отвечал на вопросы  и
приказания только что вошедшего отца д'Эгриньи.
   - Нет ли чего нового за время моего отсутствия?  -  спросил  маркиз.  -
Каковы донесения? Все ли идет как следует?
   - Донесения самые благоприятные.
   - Прочтите мне их.
   - Я должен прежде предупредить ваше преподобие, что Морок здесь уже два
дня.
   - Он? - с удивлением сказал аббат д'Эгриньи. - Я  думал,  что,  покидая
Германию и Швейцарию, он получил из Фрибурга приказание двинуться на юг. В
Ниме, в Авиньоне он мог бы быть очень полезен теперь: протестанты начинают
волноваться и возможны наступления католицизма.
   - Не знаю, - сказал Роден, - имеются ли у Морока какие-нибудь особенные
причины менять свой маршрут, но он утверждает, что просто хочет дать здесь
несколько представлений.
   - Как так?
   - Какой-то антрепренер, проезжая через  Лион,  пригласил  его  в  театр
предместья Сен-Мартен. Условия были очень выгодные, и он, по его словам не
решился отказать.
   - Пускай, - сказал д'Эгриньи, пожимая плечами.  -  Но  распространением
наших книг, гравюр  и  четок  он  оказал  бы  гораздо  больше  влияния  на
малоразвитое и верующее население Юга и Бретани, чем здесь.
   - Он там внизу со своим  великаном.  В  качестве  старого  слуги  Морок
надеется, что ваше преподобие позволит ему поцеловать  вашу  руку  сегодня
вечером.
   - Невозможно... Вы знаете, как много дела у нас сегодня  вечером...  на
улицу св.Франциска ходили?
   - Ходили... Нотариус уже предупредил старого еврея-сторожа... Завтра  в
шесть  часов  утра  придут  рабочие  ломать  заложенную  дверь,  и   после
полутораста лет в первый раз дом будет открыт.
   Д'Эгриньи после минутного размышления заметил Родену:
   - Накануне такого великого события нельзя  пренебрегать  ничем...  надо
все восстановить в памяти. Прочтите мне  копию  с  заметки,  помещенной  в
архив Общества  полтораста  лет  тому  назад,  относительно  господина  де
Реннепона.
   Секретарь достал заметку в одном из отделений стола и прочел следующее:
   "Сегодня, 19 февраля 1682 г., преподобный отец Александр Бурдон прислал
следующее сообщение с пометкой: Весьма важно  для  будущего.  Из  исповеди
одного умирающего удалось узнать очень важную тайну.  Господин  Мариус  де
Реннепон, один  из  самых  опасных  и  деятельных  вождей  реформированной
религии, самый непримиримый враг нашего святого Общества, снова вступил  в
лоно нашей церкви, кажется, только для того, чтобы спасти  свое  имущество
от конфискации, которую непременно вызвало бы  его  поведение,  враждебное
религии и достойное проклятия. Было  доказано  различными  членами  нашего
Общества, что обращение сьера де Реннепона не было  искренним  и  скрывало
святотатственный обман, он был сослан на вечную каторгу, а  его  состояние
было конфисковано по указу его величества Людовика XIV  (*7).  Он  избежал
справедливого наказания, покончив с жизнью, после чего его труп был брошен
на съедение псам.
   После этого вступления перейдем к  тайне,  весьма  важной  для  будущих
интересов нашего Общества.
   Его величество Людовик XIV в своих отеческих попечениях о нашей  святой
матери-церкви,  а  особенно  о   нашем   ордене,   пожертвовал   все   эти
конфискованные  богатства  нам,  тем  более  что  члены  ордена   доказали
отступничество сьера де Реннепона... Теперь мы с _достоверностью_  узнали,
что из этого имущества у ордена похищена значительная часть: а именно  дом
на улице св.Франциска за N_3 и пятьдесят тысяч золотых экю.  Дом  уступлен
при помощи ложной продажи,  еще  до  конфискации,  на  имя  старого  друга
семейства Реннепонов. Но так как  он,  к  несчастью,  добрый  католик,  то
придраться нельзя. Через полтораста лет  дом  этот  будет  открыт:  такова
последняя воля сьера де Реннепона, а до тех пор даже  дверь  в  дом  будет
замурована.
   Что касается пятидесяти тысяч экю золотом, то, к несчастью, они  отданы
в неизвестные  руки  и  тоже  в  течение  полутораста  лет  на  них  будут
насчитываться проценты, для того чтобы после этого срока они  были  выданы
наследникам де Реннепона и разделены между ними поровну. Сумма, которая  в
течение этого времени должна образоваться, достигнет  громадных  размеров:
не менее сорока или пятидесяти миллионов туринских ливров.
   По неизвестным причинам, указанным в его завещании,  сьер  де  Реннепон
скрыл от своей семьи, изгнанной из Франции и рассеянной  по  всей  Европе,
вследствие эдиктов против протестантов, куда  он  поместил  эти  пятьдесят
тысяч. Он приказал только, чтобы его родные, от отца  к  сыну,  передавали
строгое повеление всем оставшимся в живых наследникам собраться через  сто
пятьдесят лет, 13 февраля 1832 года, на улице св.Франциска. Чтобы  это  не
изгладилось из памяти, он заказал какому-то неизвестному человеку, приметы
которого,  однако,  мы  знаем,  сделать  бронзовые  медали,   на   которых
выгравировано число и завет, и раздать их всем его родным. Мера  эта  была
тем более необходима, что также  неизвестно  почему,  но  на  свидание  13
февраля каждый должен явиться лично,  и  никаких  замещений,  под  угрозой
лишения наследства, не допускается.
   Неизвестный, на которого возложено поручение  раздать  медали,  человек
лет тридцати или тридцати  пяти,  высокий,  гордого  вида,  грустный.  Его
густые черные брови очень странно срослись на переносьи. Он называет  себя
Иосифом, и  есть  основание  предполагать,  что  это  один  из  опасных  и
деятельных  эмиссаров  проклятых  республиканцев-протестантов  из   _семи_
Соединенных _провинций_.
   Из  предыдущего  мы  видим,  что  эта  сумма,  незаконно  переданная  в
неизвестные руки, ускользнула  от  конфискации,  по  которой  наш  любимый
король отдал нам все имущес