перед  всем
светом... Тут была тайна, проникнуть в которую Адриенна пыталась напрасно.
   Ужасное сомнение и жестокое любопытство разжигали  еще  больше  роковую
любовь Адриенны, и легко понять ее отчаяние при мысли, что ни  равнодушие,
ни презрение Джальмы не могли убить это чувство, более страстное и пылкое,
чем когда-либо. Иногда, видя в этом нечто роковое, она говорила себе,  что
должна любить Джальму, что он заслуживает этой любви, что  наступит  день,
когда непонятное поведение принца объяснится самым  естественным  образом.
Иногда, напротив, стыдясь своего желания извинить Джальму, она мучилась  и
терзалась сознанием своей слабости. Жертва ужасных страданий,  она  никого
не хотела видеть и жила в полном уединении.
   Вскоре, как молния,  вспыхнула  эпидемия  холеры.  Слишком  несчастная,
чтобы  лично  бояться  этого  бича,  Адриенна  страдала  только  при  виде
несчастий других. Одна из  первых  внесла  она  большую  сумму  на  помощь
больным; эти вклады текли со всех сторон, и порождавшее их милосердие было
достойно восхищения.  Флорина  заболела  холерой;  несмотря  на  опасность
заразы, хозяйка пришла ее навестить и подбодрить. Камеристка,  побежденная
этим доказательством доброты, не могла больше скрывать своей  измены.  Она
надеялась, вероятно, что смерть освободит ее  из-под  страшного  гнета  ее
тиранов и что она может, наконец, открыть все Адриенне.
   Итак, последняя узнала и о постоянном шпионстве  Флорины  и  о  причине
внезапного исчезновения Горбуньи. При этом открытии привязанность и нежная
жалость к бедной работнице еще  сильнее  охватили  сердце  мадемуазель  де
Кардовилль.  По  ее  приказу  были  предприняты  энергичные  шаги,   чтобы
разыскать бедную швею. Признания Флорины  привели  и  к  другим  серьезным
результатам: Адриенна, страшно встревоженная новым доказательством  интриг
Родена, вспомнила о своем плане, когда, под влиянием счастливой любви, она
хотела предохранить Джальму  и  всю  семью  Реннепонов  от  опасностей,  о
которых говорил ей инстинкт любви. Собрать всех своих, соединиться с  ними
против опасного врага  -  вот  к  какому  решению  пришла  Адриенна  после
признаний Флорины, в этом она видела свой долг. В опасной борьбе с  такими
страшными и сильными  врагами,  как  Роден,  отец  д'Эгриньи,  княгиня  де
Сен-Дизье  и  их  союзники,  Адриенна  не  только  ставила  себе   задачей
разоблачить алчных лицемеров, но надеялась в ней найти если  не  утешение,
то хотя бы достойную ее  великодушного  сердца  возможность  отвлечься  от
своих горестей.
   С этого времени грустная и мрачная  апатия  молодой  девушки  сменилась
беспокойной, лихорадочной деятельностью. Она объединила вокруг  себя  всех
своих родных, кого могла собрать, как это и говорилось в тайном донесении,
переданном  отцу  д'Эгриньи.  Особняк  Кардовилль   стал   вскоре   очагом
деятельных и беспрерывных действий,  центром  частых  собраний  семьи,  на
которых живо обсуждались способы нападения и защиты.
   Вполне верное во всех пунктах тайное донесение,  о  котором  говорилось
ранее, высказывало предположение (правда, с оттенком сомнения) о  свидании
Адриенны с Джальмой. В этом оно отступало от  истины.  Дальше  мы  узнаем,
почему это неверное предположение  могло  оказаться  истинным.  В  горячих
заботах об интересах семьи Реннепонов  мадемуазель  де  Кардовилль  тщетно
старалась найти хотя бы временное забвение от роковой любви, терзавшей  ее
втайне и в которой она горько себя упрекала.
   Утром того дня, когда Адриенна, узнав, наконец, адрес  Горбуньи,  почти
чудом вырвала ее из когтей смерти, Агриколь Бодуэн зашел на минутку к  ней
поговорить о господине Гарди. Узнав, куда она отправляется, кузнец  просил
разрешения  сопровождать  ее  на  улицу  Хлодвига,  и  они  оба   поспешно
отправились в путь.
   Итак, снова можно было наблюдать трогательное и символическое  зрелище:
мадемуазель де Кардовилль и Горбунью, два крайних звена  социальной  цепи,
объединяло трогательное равенство: работница и  аристократка  стоили  друг
друга по уму, по душе и по сердцу... Они стоили одна  другой,  потому  что
обе являлись образцами: одна -  красоты,  богатства  и  грации,  другая  -
покорности судьбе и  незаслуженного  несчастия...  Увы!  Разве  несчастие,
переносимое с достоинством и мужеством, не имеет также своего ореола?
   Горбунья, распростертая на соломе, казалась такой слабой, что  если  бы
Агриколя не задержали внизу заботы о Сефизе,  умиравшей  ужасной  смертью,
мадемуазель де Кардовилль решила бы подождать еще некоторое время,  прежде
чем предложить Горбунье встать и спуститься к карете.
   Благодаря находчивости и благому обману Адриенны швея была уверена, что
Сефизу унесли в больницу, где ее приведут в чувство  и  вылечат.  Так  как
сознание Горбуньи было еще не вполне ясно, она поверила этой  выдумке  без
малейшего подозрения и не знала даже, что Агриколь сопровождал мадемуазель
де Кардовилль.
   - И это вам мы с Сефизой обязаны жизнью! - говорила Горбунья,  грустное
и нежное лицо которой было обращено к Адриенне. - Вы... на коленях, в этой
мансарде...  возле  этого  нищенского  ложа,  где  мы  с  сестрой   хотели
умереть!.. Ведь Сефиза тоже будет спасена... не  правда  ли?..  Помощь  не
опоздала?
   - Да, да, успокойтесь... мне сейчас говорили, что она приходит в себя!
   - А ей сказали, что я жива? Бедняжка  стала  бы  жалеть,  что  пережила
меня!
   - Успокойтесь, дорогое дитя! - говорила  Адриенна,  сжимая  ее  руки  в
своих руках и не сводя с нее влажного от слез взора. -  Сказали  все,  что
нужно было сказать!  Не  тревожьтесь  и  думайте  только,  как  бы  скорее
выздороветь... и надеюсь, - к  счастью...  которого  вы  почти  совсем  не
знали!
   - Сколько доброты, мадемуазель Адриенна!.. И это после моего бегства!..
Ведь вы должны были считать меня страшно неблагодарной!
   - Вот когда вы поправитесь... я вам многое  должна  буду  рассказать...
теперь это бы вас утомило. Ну, как вы себя чувствуете?
   - Гораздо лучше!.. свежий воздух... а главное, мысль, что вы  здесь  и,
значит, моя бедная сестра не впадет снова в отчаяние... Ведь  и  мне  надо
много вам сказать... Я уверена, что вы пожалеете Сефизу, не так ли?
   - Рассчитывайте на меня во всем и всегда, дитя мое, - сказала Адриенна,
скрывая тягостное замешательство. - Вы знаете,  я  интересуюсь  всем,  что
касается вас... Но скажите мне... - прибавила она растроганным голосом,  -
прежде чем дойти до такого ужасного решения, вы писали мне, не правда ли?
   - О да!
   - Увы! - грустно продолжала Адриенна. - И, конечно, не получая  ответа,
вы, должно быть, подумали, что я весьма забывчива и ужасно неблагодарна!
   - О! Никогда я вас не обвиняла! Моя бедная сестра подтвердит вам это! Я
была вам благодарна до конца!
   - Я верю вам... я знаю ваше сердце! Но... как  же,  наконец,  могли  вы
объяснить мое молчание?
   - Я считала, что вы справедливо обижены моим неожиданным бегством...
   - Я... обижена!.. Увы! Вашего письма я не получила.
   - Но как же вы знаете, что я вам писала?
   - Да, мой бедный друг: я знаю  даже,  что  вы  писали  письмо  у  моего
привратника. К несчастью, он отдал это письмо Флорине, сказав, что  письмо
от вас.
   - Мадемуазель Флорина? Но она была всегда так добра ко мне!
   - Флорина меня низко обманывала: продавшись моим врагам, она служила  у
меня шпионкой!
   - Она! Боже! Возможно ли это?
   - Да... она! - с горечью отвечала Адриенна. - Но ее  приходится  больше
жалеть,  чем  порицать:   она   была   вынуждена   повиноваться   страшной
необходимости... И ее сознание и раскаяние были так  искренни,  что  я  не
могла не простить несчастную перед ее смертью!
   - Как, она умерла, такая молодая... красивая?
   - Несмотря на вину Флорины, ее смерть меня  глубоко  тронула.  Она  так
оплакивала свою вину. Тут же она призналась, что перехватила  ваше  письмо
ко мне; она сказала, что вы в нем умоляли меня о свидании,  которое  могло
спасти жизнь вашей сестры.
   - Это правда... я писала вам именно  об  этом.  Но  какая  была  выгода
скрыть от вас это письмо?
   - Боялись, что вы вернетесь ко мне... вы,  мой  ангел-хранитель...  вы,
так нежно меня любившая... Мои враги боялись  вашей  преданности,  боялись
безошибочного инстинкта вашего сердца... Ах!  Я  никогда  не  забуду  того
ужаса, какой вам внушал негодяй, которого я защищала от ваших подозрений!
   - Господин Роден? - с дрожью спросила Горбунья.
   - Да... - отвечала Адриенна. - Но не  будем  теперь  говорить  об  этих
людях...  Воспоминание  о  них  отравит  мою  радость  при   виде   вашего
возвращения к жизни... Ваш голос становится немного тверже,  щеки  не  так
бледны. Слава Богу! Я так счастлива, что нашла вас!.. Если  бы  вы  знали,
как много я жду от нашего общения! Ведь мы больше не расстанемся,  не  так
ли? Обещайте мне это во имя нашей дружбы.
   - Мне... быть вашим другом! - воскликнула смиренно Горбунья.
   - А разве за несколько дней до вашего ухода я не называла  вас  другом?
Что же изменилось? Ничего... решительно ничего, -  прибавила  растроганная
Адриенна. - Мне кажется даже, что роковое сходство  нашей  судьбы  сделало
для меня вашу дружбу еще более дорогой... ведь она принадлежит мне...  да?
Не отказывайте мне... я так нуждаюсь в друге!
   - Вы... вы нуждаетесь в дружбе такого несчастного существа, как я?
   - Да, - отвечала Адриенна, глядя на Горбунью с глубокой  скорбью.  -  Я
скажу больше... вы являетесь единственным существом,  которому...  я  могу
доверить... свои невзгоды... очень горькие...
   И щеки Адриенны ярко вспыхнули.
   - Чем я заслужила такое доверие? - спросила Горбунья с удивлением.
   - Чуткостью вашего сердца, твердостью характера, а главное, - с  легким
колебанием сказала мадемуазель де Кардовилль, - вы, как  женщина...  лучше
меня поймете и, я уверена, больше всех меня пожалеете...
   -  Жалеть  вас,  мадемуазель  Адриенна!  -  с  возрастающим  удивлением
говорила Горбунья. - Я, такая несчастная и ничтожная, могу  пожалеть  вас,
знатную даму, которой все завидуют?
   - Скажите, мой бедный друг,  -  промолвила  Адриенна  после  нескольких
минут молчания. - Не правда ли,  самое  тяжкое  горе  -  это  то,  которое
приходится скрывать от всех из боязни насмешек и презрения?.. Как решиться
просить участия к страданиям, в которых самой себе признаться  не  смеешь,
потому что краснеешь за них?
   Горбунья не верила своим ушам. Значит, ее благодетельница, так же как и
она, страдала от несчастной любви; иначе бы она так не говорила.  Но  швея
не могла поверить  в  такое  предположение  и,  приписывая  горе  Адриенны
чему-нибудь иному, грустно заметила, думая  о  своей  несчастной  любви  к
Агриколю:
   - О да!.. Горе, которого приходится стыдиться, -  это  ужасно...  более
чем ужасно!
   - Поэтому какое  счастье  встретить  благородное  сердце,  которому  не
только можно все доверить, но и знать, что это сердце, испытанное горем  и
страданиями, даст совет, принесет поддержку и сочувствие!.. Скажите,  дитя
мое, - прибавила Адриенна, внимательно глядя на Горбунью, - если бы у  вас
было горе, заставлявшее вас краснеть, разве вы не были бы счастливы, найдя
себе сестру по  страданиям,  которой  вы  могли  бы  излить  свое  горе  и
облегчить его наполовину, поделившись им с  человеком,  достойным  полного
доверия?
   Горбунья взглянула на свою собеседницу  со  смутным  чувством  тоски  и
опасения.
   Последние слова молодой девушки показались ей знаменательными.
   "Несомненно, она знает мою тайну, - думала Горбунья. - Мой дневник  был
у нее в руках. Она знает о моей любви к Агриколю или  подозревает  о  ней.
Все, что она до сих пор говорила, все это сказано для того, чтобы  вызвать
меня на откровенность и убедиться в истинности своих предположений".
   Эти мысли не возбудили в  душе  Горбуньи  горького  или  неблагодарного
чувства  против  ее  благодетельницы,  но  сердце  несчастной   было   так
болезненно чувствительно, так пугливо и недоверчиво во всем, что  касалось
ее роковой страсти, что, несмотря на свою глубокую  и  нежную  преданность
Адриенне, она жестоко страдала от мысли, что та знает ее тайну.



        "22. ПРИЗНАНИЯ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)"

   Мысль о том, что мадемуазель де Кардовилль знает о ее любви к Агриколю,
столь тягостная в первую минуту, скоро утратила свою горечь в  благородном
и великодушном сердце Горбуньи, и это чудесное, редкое создание  взглянуло
на мадемуазель де  Кардовилль  с  выражением  трогательной  преданности  и
обожания.
   "Быть может, - думала Горбунья,  -  побежденная  редкой  добротой  моей
покровительницы, я и сама  решилась  бы  доверить  ей  тайну,  которую  не
доверила бы никому и унесла бы с собой в могилу... Это было бы по  крайней
мере доказательством моей  благодарности,  а  теперь  я  лишена  грустного
счастья  открыть  ей  единственную  свою  тайну.  И  кроме  того,  как  ни
великодушно ее сострадание ко мне, как ни разумна ее привязанность, -  ей,
такой красивой, окруженной общим восхищением, никогда не понять,  до  чего
ужасно  положение  существа,  подобного   мне,   скрывающего   в   глубине
истерзанного сердца любовь,  настолько  же  безнадежную,  как  и  смешную.
Нет... нет... несмотря на чуткость ее любви,  она  невольно  причинит  мне
боль, даже выражая сострадание... так как утешать друг друга могут  только
сестры по несчастью... по несчастью, совершенно однородному... Увы!  Зачем
возвратила она меня к жизни... зачем не оставила умереть?"
   Эти размышления быстро пронеслись в голове Горбуньи.
   Адриенна внимательно за нею наблюдала:  она  заметила,  как  омрачились
черты молодой работницы, только что, было, прояснившиеся, как на  ее  лице
появилось выражение  болезненного  унижения.  Испуганная  новым  приступом
мрачного уныния, опасного для Горбуньи при ее слабости, когда  она  стояла
еще, так сказать, на  краю  могилы,  мадемуазель  де  Кардовилль  поспешно
заметила:
   - Друг мой, разве вы не согласны со мной, что любое горе... как бы  оно
ни было унизительно... легче перенести, если можно его излить преданному и
верному сердцу?
   - Да, мадемуазель, - с горечью ответила молодая работница. - Но сердце,
страдающее  молча,  должно  одно  решать,  настала   ли   минута   тяжкого
признания... Не  милосерднее  ли  уважать  горькую  тайну,  если  бы  даже
нечаянно ее и узнали?
   - Вы правы, дитя мое, - грустно сказала Адриенна. - И  если  я  выбрала
эту торжественную минуту для признания... то только в надежде, что, узнав,
как я нуждаюсь в вашей нежности... в вашей жалости и в ваших утешениях, вы
сильнее привяжетесь к жизни... Я в этом уверена.
   При этих  словах  Горбунья  приподнялась  на  постели  и  с  величайшим
изумлением взглянула на Адриенну. Она не могла поверить тому, что слышала.
Дело шло не о выпытывании ее тайны, а, напротив, мадемуазель де Кардовилль
сама хотела сделать  тяжелое  признание  и  просила  у  нее,  у  Горбуньи,
сострадания и участия!
   - Как! - воскликнула она в смущеньи. - Это вы хотите...
   - Да, я хочу вам сказать: "Я страдаю... и стыжусь своих страданий..." -
с раздирающим сердце выражением  проговорила  Адриенна.  -  Да...  я  хочу
сделать самое тяжкое признание... Я люблю... и краснею... за мою любовь!
   - Как и я! - невольно воскликнула Горбунья.
   - Я люблю... -  продолжала  Адриенна  со  взрывом  долго  сдерживаемого
страдания, - я люблю... а меня не любят... Моя любовь позорна,  безумна...
она пожирает... она убивает меня... и я не смею никому открыть эту роковую
тайну!..
   - Как и я! - повторила  Горбунья  с  остановившимся  взором.  -  Она  -
королева по красоте... по рождению, уму, богатству... и она страдает,  как
и я... как страдаю я, несчастное существо... Она любит... и нелюбима!
   - Да... как вы... я люблю, а меня не любят!.. - воскликнула мадемуазель
де Кардовилль. - Разве я не была права, когда  говорила,  что  вы  поймете
меня и что вам одной я могу довериться, так как мы страдаем от одинакового
горя!
   - Значит, вы знаете? - сказала Горбунья, опуская глаза. - Вы знаете...
   - Я знаю все... Но я никогда бы об этом не  заговорила...  если  бы  не
должна была открыть вам свою еще более тяжелую тайну... Ваша тайна горька,
а моя унизительна. О сестра моя! Вы видите,  -  прибавила  мадемуазель  де
Кардовилль  с  выражением,  передать  которое  невозможно,   -   несчастие
сближает, уничтожает все сословные преграды...  И  часто  счастливые  мира
сего, окруженные всеобщей  завистью,  испытывают  ужасные  муки,  страдают
сильнее самых смиренных и несчастных... и прибегают к  ним  за  помощью  и
утешением. - Затем, отерев слезы, Адриенна прибавила растроганным голосом:
- Ну, сестра... Мужайтесь... будем любить друг  друга,  поддерживать  друг
друга, и пусть эта тайная, грустная связь соединит нас навеки.
   - Ах, простите меня! - сказала Горбунья, будучи не в  силах  справиться
со смущением. - Теперь, когда вы все знаете, мне стыдно будет взглянуть на
вас...
   - Отчего  же?  Потому  что  вы  страстно  любите  Агриколя?  -  сказала
Адриенна. - Но в таком случае я должна умереть от  стыда,  потому  что  не
была так мужественна, как вы: я не сумела покориться, скрыть свою любовь в
глубине сердца! Тот, кого я люблю, знает об этой безнадежной любви... и он
ею пренебрег... и предпочел женщину, выбор которой является новым, кровным
оскорблением для меня... если я не обманываюсь, судя  по  наружности...  Я
даже иногда утешаю себя тем, что я обманываюсь... Ну, так скажите...  кому
же опускать глаза? Вам ли?
   - Как... вам  предпочли  недостойную  вас  женщину?  Я  не  могу  этому
поверить! - воскликнула Горбунья.
   - Знаете, я сама иногда не  могу  этому  поверить,  не  из  гордости...
нет... а зная цену своему сердцу. Тогда я говорю себе:  "Нет,  верно,  та,
которую мне предпочли могла чем-то тронуть и сердце, и душу,  и  ум  того,
кто ее полюбил!"
   - Ах, мадемуазель Адриенна! Как ужасно ваше горе,  если  это  правда  и
если вы не ошибаетесь, поверив обманчивым признакам...
   - Да, бедный мой друг, велико, ужасно мое горе, но  теперь  я  надеюсь,
что благодаря вам роковая страсть ослабеет. Быть может, у меня хватит силы
ее победить... Я не хочу  краснеть  перед  вами,  когда  вы  все  узнаете,
краснеть  перед  самой  благородной,  достойной  из  женщин,  мужественное
самоотречение которой всегда будет для меня примером!
   - О! Не говорите о моем мужестве... когда я краснею за свою слабость!
   - Краснеть! Да есть ли что-нибудь более геройское, более  трогательное,
чем ваша любовь? Вам краснеть? Из-за чего? Из-за того, что  вы  выказывали
самую честную привязанность к благородному человеку,  любить  которого  вы
привыкли с детства? Краснеть за то, что вы были  самой  преданной  дочерью
для его матери? Краснеть за то, что  вы  переносили,  не  жалуясь,  тысячи
страданий, какие вам бессознательно причиняли любимые люди? Взять хотя  бы
то, что все  забыли  ваше  скромное  имя  "Мадлена"  и  звали  вас  грубым
прозвищем, не думая, что это может  вас  оскорбить.  И  сколько  унижений,
сколько огорчений, перенесенных втайне!
   - Увы! Кто мог сказать вам...
   - ...то, что вы доверяли  только  страницам  вашего  дневника?  Ну  так
знайте же все! Флорина, умирая, созналась в своих  проступках.  Она  имела
низость украсть у вас эти бумаги по приказанию бессовестных людей, в  чьей
власти она находилась... Но она прочла сама этот дневник... И  так  как  в
ней не погасли окончательна добрые чувства,  ее  настолько  поразило  ваше
самоотвержение и ваша печальная, святая любовь, что даже на смертном  одре
она могла  мне  пересказать  из  дневника  некоторые  отрывки,  которые  и
объяснили  ваше  бегство.  Флорина  была  уверена,  что  единственной  его
причиной был страх, что ваша любовь будет предана огласке.
   - Увы! Это правда!
   - О да! - с горечью прибавила Адриенна. - Те, кто наносили удар, знали,
против кого его направить... Им это не в первый раз!.. Они хотели