буясь  ею,  и
счастливая молодая девушка склонилась к нему так нежно, их взоры слились в
таком безумном страстном восторге, как будто тут не было  задыхавшейся  от
злобы ханжи.
   Но Адриенна, словно  вспомнив,  что  чего-то  не  хватает  для  полного
счастья, знаком подозвала Горбунью и посадила ее рядом с собою.  И  тогда,
рука об руку со своей дорогой  подругой,  улыбаясь  Джальме,  с  обожанием
склонившемуся перед ней, мадемуазель  де  Кардовилль  бросила  на  княгиню
взгляд,  такой  счастливый  и  уверенный,   полный   такого   непобедимого
спокойствия  за  свою  радость,  такого  величественного  презрения  к  ее
клевете,  что  госпожа  де  Сен-Дизье,  растерявшись,  дрожа   от   злобы,
пробормотала  лишь  несколько  непонятных  слов  и,  окончательно  потеряв
голову, почти бегом  бросилась  к  дверям.  Но  боясь  какой-нибудь  новой
подлости или засады, Горбунья, обменявшись взглядом  с  Адриенной,  решила
проводить княгиню до кареты.
   Гневное и злобное разочарование госпожи де Сен-Дизье, увеличившееся еще
больше  при  виде  того,  что  она  очутилась  под  присмотром   Горбуньи,
показалось до того комичным мадемуазель де Кардовилль, что  она  не  могла
удержаться и громко расхохоталась. Под звуки этого смеха, ясно выражавшего
презрение, обезумевшая от  ярости  и  отчаяния  святоша  покинула  дом,  в
который она надеялась внести смуту и несчастье.
   Адриенна и Джальма остались одни.  Прежде  чем  приступать  к  описанию
следующей сцены, необходимо бросить взгляд назад.
   Адриенна и Джальма после своего сближения наслаждались полным, глубоким
счастьем. Девушка с любовью и нежным терпением изучала характер индуса,  о
котором имела понятие и раньше из рассказов путешественников, восхвалявших
молодого принца.
   Адриенна изучала характер Джальмы из двух побуждений: во-первых,  чтобы
оправдать свою страстную любовь к нему, а во-вторых  -  чтобы  назначенным
сроком для испытания сдерживать пылкие порывы страсти молодого  принца,  в
чем была  для  нее  тем  большая  заслуга,  что  и  сама  молодая  девушка
испытывала то же нетерпеливое опьянение страсти, те же пылкие порывы...  У
этих двух  избранных  существ  жгучие,  страстные  желания  и  возвышенные
стремления души замечательно уравновешивались и взаимно поддерживали  друг
друга в их порывах, потому что Бог наделил обоих редкой красотой тела и не
менее  редкой  душевной  красотой,  чем  оправдывалось  их   непреодолимое
влечение друг к другу.
   О конечном сроке этого тяжкого испытания и хотела поговорить Адриенна с
Джальмой в той беседе, которая  началась  у  них  после  внезапного  ухода
госпожи де Сен-Дизье.



        "55. ИСПЫТАНИЕ"

   Мадемуазель де Кардовилль и Джальма остались одни.
   После необдуманного порыва ярости, вызванного низкой  клеветой  госпожи
де Сен-Дизье, Джальма проникся таким благородным доверием к Адриенне,  что
даже ни слова не сказал о постыдном обвинении.
   С другой стороны, благодаря полному  благородному  согласию  их  сердец
Адриенна сочла бы обидой  для  Джальмы  и  для  себя  малейшую  попытку  к
самооправданию.
   Они начали разговор, как будто посещения святоши и не бывало.  С  таким
же презрением отнеслись они  и  к  бумаге,  которая,  по  словам  княгини,
доказывала полное разорение Адриенны. Девушка положила ее,  не  читая,  на
столик. Грациозным жестом она  пригласила  принца  занять  место  рядом  с
собою.
   Джальма неохотно повиновался, так как ему не хотелось  покидать  своего
места у ног девушки.
   - Друг мой, - нежно и серьезно начала Адриенна. - Вы часто допытывались
у меня, когда кончится время испытания, которое мы на себя  наложили:  его
конец приближается.
   Джальма вздрогнул и не мог удержаться от радостно-изумленного возгласа.
Но это восклицание было так нежно, кротко и трепетно, что походило  скорее
на выражение неописуемой благодарности, чем на страстный крик восторга.
   Адриенна продолжала:
   - Нас  разлучали...  нас  обманывали,  окружали  засадами...  старались
ввести в заблуждение относительно наших чувств... и все-таки мы любим друг
друга. Мы повиновались в этом случае непреодолимому  влечению,  осилившему
все, что ему противилось...  Среди  этих  испытаний,  разлученные  друг  с
другом, мы выучились  взаимно  уважать  и  ценить  друг  друга...  И  вот,
соединившись, наконец, вместе,  мы  решились  бороться  против  страстного
увлечения для того, чтобы отдаться ему потом без угрызений совести. В  это
время мы научились читать в сердцах друг  друга,  верить  друг  другу.  Мы
нашли в себе достаточно гарантий  для  будущего  полного  счастья.  Но  мы
должны освятить этот союз в глазах света... единственно понятным для  него
путем... то есть мы должны вступить в  брак!..  Брак  связывает  на  целую
жизнь!.. - Джальма с удивлением взглянул на  девушку;  она  продолжала:  -
Можно ли ручаться за свои чувства на целую жизнь? Только  Бог...  которому
открыты сердца, мог бы связать ненарушимо узами... для вечного  счастья...
Но для людей будущее непроницаемо, и не будет  ли  безумно,  эгоистично  и
нечестиво налагать на себя неразрывные узы, когда мы можем отвечать только
за настоящую минуту?
   - Это грустно, но и совершенно верно, - проговорил Джальма.
   - Не заблуждайтесь по поводу моих слов, - убежденно, но в то  же  время
нежно, произнесла Адриенна. - Такая чистая, благородная,  великая  любовь,
как наша, требует, конечно, Божественного освящения.  Я  не  придерживаюсь
обрядовой стороны религии, как моя тетка, но верю в Бога и хочу, чтобы  Он
благословил наш союз... Призывая на себя Его милосердие, мы  произнесем  с
благодарностью клятву, но только не в том, что  вечно  будем  любить  друг
друга, вечно принадлежать друг другу...
   - Что вы говорите! - прервал ее Джальма.
   - Нет, не в этом, - продолжала Адриенна, - так как  подобная  клятва  -
или ложь, или безумие... Но мы  можем  поклясться,  вполне  искренне,  что
честно употребим все человеческие  силы,  чтобы  эта  любовь  длилась  всю
жизнь. И зачем нам эти неразрывные  узы,  налагаемые  требованиями  света?
Если мы будем любить друг друга, - они лишние; если разлюбим, - они явятся
тяжелыми цепями тирании. Ведь так, друг мой?
   Джальма не отвечал; он только сделал знак, чуть ли не униженный,  чтобы
девушка продолжала.
   - А затем, - прибавила она нежно и гордо, -  из  уважения  к  вашему  и
моему достоинству, я никогда  не  подчинюсь  законам,  придуманным  грубым
эгоизмом мужчин _против_ нас, женщин. Это закон, отрицающий сердце, душу и
разум  у  женщины;  подчиниться  ему  -  значит  сделаться   рабыней   или
клятвопреступницей. Ибо этот закон отнимает у _девушки_ имя, считает,  что
супруга  страдает  неизлечимой  глупостью,  так  как  навек  подчиняет  ее
унизительной  опеке  мужа,  лишает  _мать_  права  на  ребенка  и   отдает
_человека_ в вечное рабство другому  человеку,  равному  ему  перед  лицом
Бога!  Вы  знаете,  друг  мой,  -  со  страстным  возбуждением  продолжала
Адриенна, - вы знаете, как я уважаю вас, - вас, отец которого был  прозван
"отцом Великодушного", вы  знаете,  я  не  побоялась  бы,  что  вы,  такой
благородный и честный человек, воспользуетесь тираническими правами, но  я
не солгала ни разу за всю жизнь, и наша любовь слишком священна, чтобы  мы
скрепляли ее купленным освящением и двойным клятвопреступлением!..  Нет!..
Никогда я не дам клятвы исполнять закон, которого не признает ни  мой  ум,
ни  чувство  собственного  достоинства!  Пусть  завтра  восстановят  право
развода, признают право женщины,  и  я  буду  готова  подчиниться  обычаю,
потому что тогда он не будет идти вразрез с моим умом, сердцем, с тем, что
справедливо, возможно и человечно!
   Затем Адриенна с нежным,  глубоким  чувством,  вызвавшим  слезы  на  ее
глазах, прибавила:
   - О друг мой! Если бы вы знали, что значит для меня ваша  любовь!  Если
бы вы знали, как дорого для меня ваше счастье, вы  бы  поняли  и  извинили
колебания   благородного   и    любящего    сердца,    видящего    роковое
предзнаменование  в  лживом  и  клятвопреступном  обряде.  Мое  желание  -
удержать вас  силой  чувства,  связать  счастьем  и  оставить  вам  полную
свободу, чтобы владеть вами без всякого принуждения!
   Джальма  слушал  девушку  со  страстным   вниманием.   Сам   гордый   и
великодушный, он преклонялся перед  ее  столь  же  гордым  и  великодушным
характером.
   После нескольких минут молчания он произнес  звонким,  нежным  голосом,
почти торжественно:
   -  Меня,  так  же  как  и  вас,  возмущают  ложь,  несправедливость   и
клятвопреступление... Как вы, я нахожу, что человек унижается, принимая на
себя право быть низким тираном... Как вы, я нахожу  достоинство  только  в
свободе...  Но  вы  сказали,  что  хотите   освятить   наш   союз   Божьим
благословением... Кто же нам даст его? Кому произнесем мы наши  клятвы,  в
возможности исполнения которых мы можем поручиться?
   - Через несколько дней я вам это скажу... Я  постоянно,  в  часы  нашей
разлуки думаю об одном: как найти возможность соединиться во имя Бога,  но
помимо светских законов и в границах,  допускаемых  разумом?  И  при  этом
сделать так, чтобы не оскорблять требований света,  в  котором  нам,  быть
может, придется жить. Да, друг мой, когда я вам скажу, чьи достойные  руки
навеки соединят наши руки... кто будет молить  и  призывать  благословение
Божие нашему союзу... союзу святому, но оставляющему нас свободными...  вы
признаете, как и я, что невозможно было  найти  более  чистых  рук,  чтобы
возложить их на нас... Простите, друг мой... это все очень важно... важно,
как счастье... важно, как любовь. И если мои слова вам кажутся  странными,
мои мысли неразумными, говорите... скажите... и мы поищем лучшего  способа
согласовать то, чем мы обязаны Богу и свету, с тем, чем мы обязаны себе...
Говорят, что влюбленные безумны, - прибавила, улыбаясь, молодая девушка, -
а я нахожу, что истинно влюбленные наиразумнейшие люди.
   - Когда вы говорите так о нашем счастье, - сказал глубоко взволнованный
Джальма, - с такой сосредоточенной, серьезной нежностью, мне кажется,  что
я слышу мать, пекущуюся о  будущности  обожаемого  ребенка...  старающуюся
окружить  его  всем,  что  может  сделать  его  мужественным,  крепким   и
великодушным... и избавить от всего, что неблагородно и  недостойно...  Вы
спрашиваете, Адриенна, не странными ли мне кажутся ваши слова? А разве  вы
забыли, что я всегда чувствую во всем то же, что и вы? Меня  оскорбляет  и
возмущает то, что оскорбляет и  возмущает  вас,  и  когда  вы  говорите  о
законах вашей страны, не уважающих в женщине даже матери... я с  гордостью
думаю, что в наших варварских странах, где женщина -  рабыня,  материнство
возвращает ей свободу... Нет, нет... такие законы созданы  не  для  нас  с
вами... Не потому ли, что вы хотите оказать святое уважение  нашей  любви,
вы поднимаете ее  над  недостойным  рабским  подчинением,  которое  бы  ее
запятнало? Знаете ли, Адриенна, на родине, от наших  жрецов,  я  слыхал  о
существах, стоящих ниже Божества, но  выше  людей...  Я  им  не  верил,  а
теперь, зная вас, я им поверил...
   Последние слова были  произнесены  не  в  виде  лести,  а  с  искренним
убеждением, с пылкой верой истинно верующего. Передать общее  выражение  и
нежность, которой дышали слова молодого  индуса,  невозможно,  как  нельзя
описать и выражения влюбленной, нежной тоски,  придававшей  необыкновенное
обаяние чертам принца.
   Адриенна слушала  Джальму  с  гордостью,  благодарностью  и  восторгом.
Положив руку на грудь, как бы для того, чтобы сдержать свое волнение, она,
глядя на принца в опьянении страсти, проговорила:
   - Добрый, великий, справедливый; как всегда! Как бьется мое сердце! Оно
переполнено радостью и гордостью! Благодарю Тебя, Боже! Благодарю  за  то,
что Ты создал для меня обожаемого  возлюбленного!  Ты  хотел  удивить  мир
сокровищами нежности и милосердия, какие должна породить такая любовь! Еще
никому неизвестно всемогущество свободной,  пылкой,  счастливой  любви!  И
благодаря нам, Джальма, в  минуту  нашего  соединения,  -  сколько  гимнов
счастья, благодарности вознесется к престолу Всевышнего! Нет,  нет!  Никто
не знает, какую ненасытную жажду радости  и  всеобщего  счастья  порождает
такая любовь, как наша...  Никто  не  знает,  какой  неистощимый  источник
доброты  зарождается  в  сиянии  того  небесного  ореола,  какой  окружает
пылающие любовью сердца! О да... Я чувствую,  много  слез  будет  осушено!
Много оледеневших от горя сердец отогреется на божественном пламени  нашей
любви!.. И из благословений всех тех, кого мы спасем, мир узнает о  святом
опьянении нашего счастья!
   Ослепленному  взору  Джальмы  Адриенна  казалась  идеальным  существом,
которое было  подобно  божеству  благодаря  неистощимым  сокровищам  своей
доброты... и  вместе  с  тем  -  вполне  чувственным  созданием  благодаря
пылкости страсти, ярко выражавшейся в ее глазах, горящих любовью.
   Молодой индус, обезумев от любви,  бросился  на  колени  перед  молодой
девушкой и воскликнул с мольбою:
   - О, молю тебя! Пощади!.. У меня больше нет воли!..  Не  говори  так...
когда же наступит этот  день?..  Сколько  лет  жизни  я  бы  отдал,  чтобы
ускорить его наступление!
   - Молчи... молчи... не богохульствуй!.. Твоя жизнь... принадлежит мне.
   - Адриенна! Ты любишь меня?
   Девушка не отвечала, но ее глубокий, горящий,  томный  взгляд  заставил
Джальму окончательно  потерять  голову.  Схватив  обе  руки  Адриенны,  он
задыхающимся голосом произнес:
   - Этот день... дивный день... день, когда  мы  очутимся  на  небесах...
день, когда счастье  и  доброта  сделают  нас  равными  богам...  -  зачем
откладывать этот день?
   - Потому что наша любовь нуждается в благословении Божьем, чтобы  стать
безграничной.
   - Разве мы не свободны?
   - О да! Любовь моя... мое Божество! Мы свободны, и потому-то мы  должны
быть достойны этой свободы.
   - Адриенна... молю тебя!
   - И я молю тебя... пожалей святость  нашей  любви...  не  оскверняй  ее
расцвета... Поверь моему сердцу, поверь моим предчувствиям... это будет ее
унижением... позором... Мужайся, друг мой... еще несколько дней,  и  затем
блаженство навек... без угрызений совести... без сожалений!
   - Да... но до этого ад... мучения, которым нет имени... Ты  не  знаешь,
что я испытываю, покидая тебя... ты не знаешь, как жжет меня  воспоминание
о тебе... ты не знаешь, как я страдаю долгими, бессонными ночами... Я тебе
не говорил этого... я тебе не говорил, как я рыдаю, как  в  своем  безумии
призываю тебя... Как я плакал, как я призывал тебя, когда  думал,  что  ты
меня не любишь... А теперь я знаю, что ты моя, что ты любишь меня, и  вижу
тебя ежедневно... Ты становишься все прекраснее с  каждым  днем...  я  все
более и более пьянею!.. Нет, ты не знаешь... ты не знаешь этого!!.
   Джальма не мог больше продолжать.
   То, что он рассказывал о своих мучениях, Адриенна  испытывала  сама  и,
опьяненная, смущенная словами  своего  возлюбленного...  наэлектризованная
его близостью, красотой и страстью, она почувствовала, что слабеет, что ее
мужество исчезает... Непобедимая нега отнимала у нее силы...  парализовала
рассудок... Но с последним порывом целомудрия она  вскочила,  бросилась  в
комнату Горбуньи и воскликнула:
   - Сестра моя!.. Сестра!.. Спаси меня, спаси нас!..
   Прошло не более минуты, и мадемуазель де Кардовилль с  залитым  слезами
лицом,  чистая  и  прекрасная,  обнимала  молодую  работницу,  а   Джальма
благоговейно преклонил колено на пороге комнаты, переступить который он не
смел.



        "56. ЧЕСТОЛЮБИЕ"

   Вскоре  после  описанного  свидания  Джальмы  и  Адриенны  Роден   один
прогуливался по своей спальне в доме на улице Вожирар, где он  так  храбро
перенес "мокса" доктора Балейнье. Засунув руки в задние  карманы  сюртука,
опустив голову на грудь, он погрузился в глубокие раздумья.  Неровная,  то
быстрая, то медленная походка иезуита выдавала его волнение.
   - Что касается Рима, я спокоен, - говорил сам с собой Роден. - Там  все
налажено... на отречение согласие  есть...  и  если  я  буду  в  состоянии
заплатить... то князь-кардинал ручается мне... за  перевес  в  мою  пользу
девяти голосов на следующем конклаве... наш _генерал_ за меня... Сомнения,
возбужденные   кардиналом   Малипьери,   рассеяны...   они   в   Риме   не
взволновали!.. Но переписка аббата д'Эгриньи  с  Малипьери  меня  все-таки
тревожит... перехватить ничего из нее не удалось... Впрочем, все  равно...
этот вояка... _осужден_... с ним кончено... и ждать _исполнения  приговора
недолго_.
   Бледные губы Родена искривились в улыбку, придававшую лицу  дьявольское
выражение.
   Он продолжал после минутной паузы:
   - Третьего дня  проходили  похороны  свободомыслящего...  филантропа...
друга ремесленников... господина  Франсуа  Гарди...  Он  умер  в  припадке
исступленного  бреда  в   Сент-Эреме...   Конечно,   у   меня   была   его
дарственная... но так  вернее:  затеять  процесс  можно  всегда...  только
мертвые не затевают процессов...
   После недолгого молчания он продолжал:
   - Остается рыжая и ее мулат... Сегодня 27  мая...  Первое  июня  не  за
горами, а эти влюбленные скворцы кажутся  неуязвимыми!..  Княгиня  думала,
что нашла  отличную  зацепку...  я  разделял  ее  мнение...  разумно  было
напомнить о том, что Агриколь Бодуэн был найден  полицией  у  нее...  Этот
индийский тигр... заревел  от  ярости  и  ревности...  но  стоило  голубке
заворковать... и глупый зверь стал извиваться у ее  ног,  втянув  когти...
Жалко... мысль была хорошая...
   Роден ходил все быстрее и быстрее.
   -  Ничего   не   может   быть   удивительнее,   -   продолжал   он,   -
последовательного рождения мыслей. Сравнивая эту рыжую дуру с голубкой,  я
вспомнил о той отвратительной старухе, по прозвищу Сент-Коломб, за которой
ухаживает Жак Дюмулен и чье состояние аббат Корбине, надеюсь,  загребет  в
пользу нашей общины. Почему эта мегера пришла мне на ум?.. Я замечал,  что
часто бессмысленный случай  подсказывает  рифмоплетам  лучшие  рифмы;  так
точно  и  лучшие   идеи   возникают   иногда   из   глупейшей   ассоциации
представлений...  Сент-Коломб,  отвратительная  колдунья...  и   красавица
Адриенна де Кардовилль... нечего сказать: они подходят друг к  другу,  как
седло корове или ожерелье... рыбе... Нет... никакого  толку  из  этого  не
будет...
   Едва проговорив эти слова, Роден вздрогнул, и его лицо просияло мрачной
радостью. Затем оно приняло выражение задумчивого изумления, как это часто
случается с учеными, обрадованными непредвиденным открытием. Вскоре,  сияя
от радости и  гордости,  иезуит  выпрямился,  скрестил  на  груди  руки  и
победоносно воскликнул:
   - О! Как велика и прекрасна таинственная работа  мозга...  необъяснимые
сцепления  мыслей...  порождающие  иногда  из   глупого   слова   великую,
блестящую, ослепительную идею. Несовершенство  или  величие?..  Странно...
странно... очень странно!.. Я сравнивал рыжую с голубкой... при  этом  мне
припомнилась мегера с прозвищем  святой  голубки...  торговавшая  телом  и
душой  продажных  созданий...  Дальше  мне  в   голову   приходят   грубые
сравнения... корова и седло...  рыба  и  ожерелье...  и  вдруг  при  слове
_ожерелье_ точно свет воссиял пред моими очами... а мрак, в который я  был
погружен  все  эти  дни,  считая  неуязвимыми   этих   влюбленных,   разом
рассеялся... Да, одно слово _ожерелье_ золотым ключом открыло  клеточку  в
моем мозгу, дурацки закупорившуюся с давних времен...
   И, начав снова быстро ходить, Роден продолжал:
   -  Да...  попробовать  надо...  Чем  больше  я  раздумываю,  тем  более
исполнимым мне кажется этот  замысел...  Только  как  установить  связь  с
мегерой?.. Ба! А  этот  каналья  толстяк...  Жак  Дюмулен!  Но  ту-то  где
найти?..  Как  ее  убедить?  Вот  в  чем  главное...  Вот  в  чем   камень
преткновения... Не поторопился ли я