енение страданиями  вашего
сердца? - сказал граф, внимательно наблюдая  за  Адриенной.  -  Значит,  я
все-таки был прав... Вы страдаете... Я на этом настаиваю, - прибавил он  с
чувством, - потому что мне тяжело!
   -  Успокойтесь.  Я  совершенно  счастлива...  как  нельзя  более   быть
счастливой... потому что всякую минуту повторяю себе,  что  я  свободна...
молода... и свободна...
   - Да, свободны... Свободны истязать себя,  как  хотите.  Свободны  быть
несчастной!
   - Будет, будет! Это опять наш старый, вечный спор, - сказала  Адриенна.
- Мне приходится видеть в вас союзника моей тетки и... аббата д'Эгриньи.
   - Во мне? Да... мы союзники... Вроде того, как республиканцы - союзники
легитимистов: они входят в соглашение для того, чтобы пожрать  друг  друга
потом! Кстати, о вашей отвратительной тетушке. Знаете, говорят, у нее  уже
несколько дней происходят бурные заседания духовного  совета...  Настоящий
мятеж ряс и митр! Ваша тетушка на верном пути!
   - Почему бы нет? Вы видели, как она добивалась роли богини Разума...  А
теперь увидим, быть может, что ее причислят и к лику святых! Разве она  не
прожила уже первую часть жизни св.Магдалины?
   - Как бы зло вы о ней ни говорили, вы всегда останетесь у нее в  долгу,
моя дорогая... Однако... хотя и по совершенно иным мотивам,  я  думал  так
же, как и она, относительно вашей прихоти жить отдельно...
   - Знаю, знаю...
   - Да... и именно из желания видеть вас  еще  более  свободной,  чем  вы
теперь... я посоветовал бы вам... просто-напросто...
   - Выйти замуж?..
   - Конечно! И вы были бы свободны, как ветер; только вместо  мадемуазель
де Кардовилль звались бы иначе... госпожа  такая-то...  вот  и  все...  Мы
подыскали бы  вам  прекрасного  мужа...  способного  отвечать...  за  вашу
независимость...
   - А кто бы отвечал за этого смешного супруга?  Кто  бы  решился  носить
имя, покрытое насмешками и презрением?  Неужели  я?  -  сказала  Адриенна,
слегка оживляясь. - Нет, нет, милейший граф, худо или  хорошо,  а  я  одна
ответчица за свои поступки; пусть худое или хорошее мнение касается только
той, которая сама заслужила его своим поведением.  Покрыть  позором  чужое
имя для меня так же невозможно, как и носить такое,  которое  не  было  бы
окружено уважением и почетом. А так как отвечать можно только  за  себя...
то я и буду носить свое собственное имя.
   - Право, только у вас могут быть такие идеи!
   - Почему же? - отвечала, смеясь, Адриенна. - Неужели  потому,  что  мне
представляется совершенно отвратительным, когда прелестная  девушка  вдруг
исчезает  в  каком-то  уродливом,  эгоистичном  человеке,  становясь,  как
говорят вполне серьезно, половиной этого безобразного существа... при всей
своей красоте и миловидности...  как  будто  свежая,  очаровательная  роза
может быть когда-нибудь _половиной_ отвратительного репейника? Сознайтесь,
граф, что есть что-то ужасное  в  этом  супружеском  метемпсихозе...  -  с
хохотом прибавила девушка.
   Притворная лихорадочная веселость Адриенны  так  грустно  противоречила
бледности исказившихся черт  ее  лица,  так  ясно  было,  что  ей  хочется
забыться от тяжелого горя а этом притворном смехе, что господин де Монброн
был тронут и опечален. Но, стараясь скрыть свое волнение, он взял  в  руки
одну из свежеразрезанных  книг,  которыми  была  окружена  мадемуазель  де
Кардовилль. Бросив рассеянный  взгляд  на  книгу,  граф,  стараясь  скрыть
грустное  впечатление,  произведенное  на   него   неестественным   смехом
собеседницы, продолжал:
   - Ну, послушайте... милая, безумная головка: представим себе  еще  одну
глупость... Представим, что мне двадцать лет и вы оказали мне честь  выйти
за меня замуж... Ведь вас тогда стали  бы  звать,  я  думаю,  графиней  де
Монброн, не так ли?
   - Быть может...
   - Как - быть может? Будучи моей женой, вы не носили бы моего имени?
   - Дорогой граф, -  заметила  Адриенна,  улыбаясь,  -  не  будем  дальше
развивать гипотезу, которая может возбудить во мне только... сожаления!
   В это время граф сделал неожиданное движение и  удивленно  взглянул  на
мадемуазель  де  Кардовилль.  Дело  в  том,  что,  продолжая  разговор   с
Адриенной, он машинально перебирал лежавшие возле нее книги и  проглядывал
их названия. Это были "Новейшая история  Индии",  "Путешествие  в  Индию",
"Письма об Индии".  Дальше  шло  все  то  же,  к  удивлению  господина  де
Монброна: "Прогулка  по  Индии",  "Воспоминания  об  Индостане".  Подобная
индийская подборка так поразила графа, что он не мог скрыть  изумления  от
мадемуазель де Кардовилль.
   Адриенна, совеем забыв о присутствии выдающихся ее сочинений и  теперь,
уступая  движению  невольной  досады,  слегка  покраснела.  Но  твердый  и
решительный характер девушки взял верх, и она, глядя в лицо  господина  де
Монброна, спросила напрямик:
   - Ну, что же... милый граф... Чему вы удивились?
   Вместо  того,  чтобы  отвечать  на  этот  прямой   вопрос,   собеседник
углубился, казалось, в собственные думы  и,  не  сводя  глаз  с  Адриенны,
шептал про себя:
   - Нет... нет... это невозможно... а впрочем...
   - Быть может, с моей  стороны  нескромно...  присутствовать  при  вашем
монологе, милый граф? - спросила мадемуазель де Кардовилль.
   - Простите, милое дитя, но я так удивлен тем, что вижу...
   - Что же такого вы видите?
   - Следы столь живого... столь большого и... нового интереса  ко  всему,
что касается Индии, - сказал граф медленно и подчеркивая слова, причем  он
не сводил проницательного взгляда с Адриенны.
   - Ну и что же? - храбро отвечала она.
   - Ну, вот, я и стараюсь найти причину такой внезапной страсти.
   - Страсти к географии? - прервала его Адриенна.  -  Вы  находите,  быть
может, эту страсть слишком серьезной  для  особы  моих  лет?  Но  надо  же
чем-нибудь заполнить свои досуги, а кроме того... Имея кузеном  индийского
принца, мне захотелось познакомиться с этим благодатным краем,  наделившим
меня... диким родственником!
   Последние слова были произнесены  с  такой  горечью,  что  господин  де
Монброн был поражен и, внимательно наблюдал за Адриенной, сказал:
   - Мне кажется, вы говорите о принце... с какой-то досадой!
   - Нисколько. С полным равнодушием!
   - Он заслуживает, однако... иного чувства.
   - Вероятно... только от иной особы! - сухо отвечала девушка.
   - Он так несчастен! - с искренним участием продолжал граф.  -  Я  видел
его два дня тому назад. Он просто изранил мне сердце!
   - А какое мне дело до его терзаний? - с  болезненным  и  почти  гневным
Нетерпением воскликнула Адриенна.
   - Я желал бы, чтобы эти жестокие муки вызвали хотя бы ваше сожаление! -
серьезно заметил граф.
   - Сожаление?.. Во мне?.. - с оскорбленной гордостью вскрикнула  молодая
девушка; затем, сдерживаясь, она холодно прибавила: - Послушайте, господин
де Монброн, это, верно, шутка?.. Не может же быть, чтобы  вы  меня  вполне
серьезно просили посочувствовать любовным переживаниям вашего принца?
   В последних словах  Адриенны  слышалось  такое  ледяное  презрение,  ее
побледневшие черты выражали такое горькое  высокомерие,  что  господин  де
Монброн заметил с грустью:
   - Итак, это правда! Меня не  обманули!  Мне,  чья  верная  и  преданная
дружба давала, как я думал, известное право на ваше доверие... мне  вы  не
открыли ничего... а другому сказали все. Мне это  очень  больно...  очень,
очень больно!
   - Я вас не понимаю, господин де Монброн.
   - Ах, Боже!.. Мне нечего больше осторожничать! - воскликнул граф.  -  Я
вижу, бедному мальчику не осталось ни искры надежды. Вы любите  кого-то...
- и, видя, что Адриенна хочет протестовать, он  не  дал  ей  заговорить  и
продолжал: - О! Вы не  можете  этого  отрицать!..  Ваша  бледность...  эта
грусть, которая вот уже несколько дней  владеет  вами...  ваше  неумолимое
равнодушие к несчастному принцу... все это  мне  доказывает...  доказывает
ясно... что вы любите...
   Мадемуазель де Кардовилль, оскорбленная тоном, каким граф говорил о  ее
предполагаемом чувстве, с гордым достоинством заметила:
   - Мне кажется, господин де  Монброн,  вы  должны  были  бы  знать,  что
замеченная вами тайна не равносильна... признанию, которое я могла бы  вам
сделать... и ваши слова меня более чем удивляют...
   - Ах, дорогая! Если я позволяю себе злоупотреблять грустной привилегией
опыта... если я угадываю вашу любовь... если я позволяю  себе  говорить  о
ней... почти упрекать вас за нее... то это потому, что  тут  речь  идет  о
жизни или смерти юноши, которого я полюбил как сына, потому что невозможно
знать его и не любить!
   - Странно было бы, - продолжала Адриенна с удвоенной  холодностью  и  с
горькой иронией; - странно было бы, если бы моя любовь... предположив, что
я  люблю...  могла  бы  иметь  такое  необыкновенное  влияние  на   принца
Джальму... Какое ему дело до моей любви? - почти с болезненным  презрением
прибавила она.
   - Какое ему дело?.. Ну, позвольте вам прямо сказать, моя  дорогая,  что
вы слишком жестоко шутите! Как?..  Несчастный  юноша  любит  вас  со  всей
слепой страстью первой любви... два раза уже пытался  покончить  с  собой,
чтобы положить конец тем мукам, какие доставляет ему страсть к вам... и вы
находите странным, что ваша любовь к другому... является для него вопросом
жизни или смерти!..
   - Да разве он  меня  любит?  -  воскликнула  девушка  с  непередаваемым
выражением.
   - До смерти... Я говорю вам! Я видел его!
   Адриенна стояла, пораженная удивлением. Ее  бледность  сменилась  ярким
румянцем. Затем румянец снова исчез. Губы побледнели и задрожали. Смущение
девушки было так сильно, что она не могла  выговорить  ни  слова  и  рукой
схватилась за сердце, как бы желая унять его биение.
   Господин де Монброн, испуганный внезапной переменой в лице Адриенны, ее
бледностью, бросился к ней со словами:
   - Боже! Бедное дитя! Что с вами?
   Не отвечая, Адриенна жестом старалась его успокоить. Впрочем,  наблюдая
за изменением ее черт, граф успокоился и  сам.  Вместо  горькой  иронии  и
презрения  лицо  Адриенны,  казалось,  приобретало  выражение  неизъяснимо
сладкого  волнения.  Она  как  будто  с  наслаждением   прислушивалась   к
опьяняющему чувству счастья, овладевшему душой, и боялась потерять хотя бы
частицу этого дивного  ощущения.  Но  вдруг  ей  пришло  на  ум,  что  она
обманывает себя иллюзией, что не так поняла  графа,  и  с  новой  тревогой
воскликнула, обращаясь к господину де Монброну:
   - Но... это правда? То, что вы сказали?
   - Что я вам сказал?
   - Ну, да... что принц Джальма...
   - Любит вас до безумия?.. Увы! Правда, к несчастью!
   - Нет... нет...  -  с  очаровательной  наивностью  воскликнула  молодая
девушка. - Не к несчастью... зачем так говорить!
   - Что вы сказали? - воскликнул граф.
   - Но... эта женщина? - спросила Адриенна, точно это слово жгло ее губы.
   - Какая женщина?.. Кто же, кроме вас, может быть ею?
   - Как? Так это была я?.. Неужели? Я... Одна я?
   - Честное слово... и, поверьте моему опыту, я никогда  не  видал  более
искренней и трогательной страсти.
   - И никогда в его сердце не было другой любви, кроме любви ко мне?
   - Никогда!
   - Однако... мне говорили...
   - Кто?
   - Господин Роден.
   - Что Джальма...
   - Через два дня после свидания со мной безумно влюбился!
   - Вам  сказал  это...  господин  Роден!  -  воскликнул  граф,  внезапно
пораженный новой мыслью. - Но ведь это он  же  сказал  Джальме...  что  вы
любите другого!..
   - Я?!
   - Ну да, это-то и приводит в отчаяние несчастного юношу!
   - И меня приводило в отчаяние то же самое!
   - Так, значит, вы его так же  любите,  как  и  он  вас?  -  с  радостью
воскликнул господин де Монброн.
   - Люблю ли я его! - вырвалось у Адриенны.
   Ее слова прервал скромный стук в дверь.
   - Кто-то из ваших людей. Успокойтесь! - сказал граф.
   - Войдите! - взволнованным голосом произнесла Адриенна.
   Вошла Флорина.
   - Что случилось? - спросила ее мадемуазель де Кардовилль.
   - Только что приходил господин Роден, Не желая  тревожить  мадемуазель,
он ушел, предупредив, что вернется через полчаса.  Угодно  будет  вам  его
принять?
   - Да, да! - сказал Флорине граф. - И даже если я еще буду здесь...  все
равно введите его. Не так ли? - спросил он Адриенну.
   - Конечно! - отвечала молодая девушка.
   В ее глазах мелькнула искра негодования при мысли о коварстве Родена.
   - Ага, старый плут! - сказал господин де Монброн. - Недаром  я  никогда
не доверял этому ханже.
   Флорина вышла, оставив графа с Адриенной.



        "4. ЛЮБОВЬ"

   Мадемуазель  де  Кардовилль  совершенно  преобразилась:  в  первый  раз
красота ее засияла полным блеском, точно яркий солнечный  луч  осветил  ее
расцвет, затуманенный раньше равнодушием или грустью. Легкое  раздражение,
явившееся при мысли о коварстве Родена, промелькнуло как незаметная  тень.
Какое ей было теперь дело до обманов, до  коварства?  Не  были  разве  они
теперь  разрушены?  А  в  будущем...  Какая  человеческая  сила  могла  ее
разлучить с Джальмой... если они  уверены  друг  в  друге?  Кто  осмелится
бороться с двумя решительными людьми,  сильными  несокрушимым  могуществом
юности, любви и свободы? Кто осмелится следовать за ними в  тот  пламенный
круг, где они должны были соединиться,  счастливые  и  прекрасные,  полные
неутолимой страсти, защищенные самым крепким  щитом  -  глубоким  взаимным
счастьем?
   Как только  Флорина  ушла,  Адриенна  быстрыми  шагами  приблизилась  к
господину де Монброну. Казалось, она даже выросла. Ее можно было  сравнить
с богиней, шествующей по облакам, - до того была  она  радостна,  легка  и
победоносна.
   - Когда я его увижу?
   Таковы были ее первые слова, обращенные к графу де Монброну.
   - Но... завтра, я думаю... Его надо подготовить к такому  счастью.  Для
его пылкой натуры внезапная,  неожиданная  радость  может  иметь  страшные
последствия.
   Адриенна на минуту задумалась, а потом быстро проговорила:
   - Да... завтра... не раньше. У меня есть предчувствие...
   - Какое?
   - Я, вам скажу потом. _Он меня любит_... Эти  слова  заключают  в  себе
все... В них все подразумевается... все... все... А между тем  у  меня  на
губах тысячи вопросов... о нем, и все-таки до  завтра  я  буду  молчать...
потому что завтра, по счастливой случайности... завтра для меня...  святая
годовщина... До завтра мне придется ждать целый век. Но  я  могу  ждать...
Посмотрите! - и она знаком подозвала графа поближе к индийскому Бахусу.  -
Не правда ли, как он похож? - спросила молодая девушка.
   - В самом деле! - воскликнул господин де Монброн. - Это даже странно!
   - Странно?  -  улыбаясь,  с  нежной  гордостью  возразила  Адриенна.  -
Странно, что герой, полубог, идеал красоты похож на Джальму?
   - Как вы, однако, его любите! - сказал граф, глубоко тронутый  и  почти
ослепленный выражением счастья, сиявшего на лице Адриенны.
   - И как я должна была страдать, не правда  ли?  -  сказала  она  после,
минутного молчания.
   - А если бы я не пришел сюда сегодня,  решившись  действовать  наудачу,
что бы тогда случилось?
   - Не знаю... Быть может, я умерла бы... потому что  ранена...  здесь...
насмерть, - и Адриенна положила руку на сердце. - Но то, что  могло  стать
смертью... стало теперь жизнью...
   - Это было бы нечто ужасное!  -  сказал  граф  с  дрожью  в  голосе.  -
Подобная страсть... при вашей гордости...
   - Да, я горда, но не самонадеянна... Узнав  о  его  любви  к  другой...
узнав, что впечатление,  произведенное  на  него  нашей  первой  встречей,
изгладилось так скоро... я отказалась от всякой надежды... не отрекаясь от
своей любви! Вместо того чтобы гнать воспоминания о нем, я  окружила  себя
всем, что могло о нем напомнить. За  недостатком  счастья  бывает  горькое
наслаждение страдать от того, кого любишь.
   - Мне понятна теперь ваша индийская библиотека.
   Адриенна, не отвечая на слова, подошла к столу,  взяла  одну  из  новых
книг и, подавая ее господину де Монброну, сказала  с  выражением  небесной
радости и счастья:
   - Я не могу отрекаться. Я горда... Вот возьмите... прочтите это  вслух.
Я недаром говорю, что могу ждать до завтра!
   И кончиком своего прелестного пальца  она  указала  графу  на  то,  что
следовало прочитать. Затем она забилась в  уголок  кушетки  и  в  глубоком
внимании, склонившись вперед и опираясь подбородком на руки, скрещенные на
подушке, с обожанием устремив глаза на индийского Бахуса, стоявшего против
нее,  приготовилась  слушать  чтение,  предаваясь  страстному   созерцанию
Божества.
   Граф с удивлением  смотрел  на  Адриенну,  пока  та  не  сказала  самым
ласковым голосом:
   - Только медленнее, умоляю вас.
   Господин де Монброн начал читать  указанный  ему  отрывок  из  дневника
путешественника по Индии.
   - "Когда я находился в Бомбее в 1829 году, в английском обществе только
и говорили про одного молодого героя, сына..."
   Граф затруднился разобрать варварское  имя  отца  Джальмы,  и  Адриенна
подсказала ему своим нежным голосом:
   - Сына Хаджи-Синга...
   - Какая память! - заметил с улыбкой граф и продолжал:
   - "...молодого героя, сына Хаджи-Синга, раджи Мунди.  После  далекой  и
кровавой горной экспедиции против него полковник Дрэк  вернулся  в  полном
восторге от сына Хаджи-Синга, по имени Джальма. Едва выйдя из  отроческого
возраста, молодой  принц  выказал  чудеса  рыцарской  храбрости  во  время
беспощадной войны, проявив такое благородство, что его отцу дали  прозвище
"Отец Великодушного".
   - Трогательный обычай! - сказал граф. - Награждать отца, прославляя его
в сыне... Как это возвышенно!.. Но какая  странная  случайность,  что  вам
попалась именно эта книга. Тут есть чем воспламенить самый холодный ум.
   - О!  Вы  увидите,  что  будет  дальше...  Вы  увидите!  -  воскликнула
Адриенна.
   Граф продолжал:
   - "Полковник Дрэк, один из самых лучших и храбрых английских  офицеров,
сказал вчера при мне, что он был тяжело ранен в битве и  после  отчаянного
сопротивления попал в плен к принцу Джальме, который и препроводил  его  в
лагерь, расположенный в деревне..."
   Тут граф снова запнулся перед столь же трудным именем, как и  в  первый
раз, и прямо сказал Адриенне:
   - Ну, от этого я уж совсем отказываюсь...
   - А что может быть легче! - возразила Адриенна и  произнесла  довольно,
впрочем, приятное имя:
   - В деревне Схумсхабад...
   - Вот непогрешимый мнемонический способ усваивания географических имен!
- сказал граф и продолжал:
   - "По прибытии в лагерь полковник Дрэк пользовался  самым  трогательным
гостеприимством принца Джальмы, окружившего его  сыновними  заботами.  При
этом полковник ознакомился с некоторыми фактами, в результате которых  его
удивление и восхищение молодым принцем дошли до апогея. Вот два случая,  о
которых он рассказывал при мне:
   В  одном  из  сражений  Джальму  сопровождал   маленький   индус,   лет
двенадцати, служивший у него чем-то вроде пажа или верхового оруженосца  и
нежно любимый молодым принцем. Мать боготворила этого ребенка и,  отпуская
его на войну, поручила принцу  Джальме,  прибавив  с  достойным  древности
стоицизмом: "Пусть он будет твоим братом". -  "Он  будет  мне  братом",  -
отвечал Джальма. Среди кровавого бегства ребенок  был  серьезно  ранен,  а
лошадь  под  ним  убита.  С  опасностью  для  жизни,  в  суете  поспешного
отступления принц возвратился за мальчиком, положил его  впереди  себя  на
седло и поскакал... Их преследовали... выстрел попал в коня, но они смогли
еще доскакать до джунглей, где лошадь пала. Ребенок не мог  идти.  Джальма
взял его на руки и спрятался в чаще. Англичане тщетно искали  в  джунглях,
обе жертвы ускользнули. После суток опасных блужданий, неимоверных  тревог
и трудностей принц, продолжая нести мальчика со  сломанной  ногой,  достиг
своего лагеря и произнес совершенно просто: "Я обещал его матери быть  ему
братом и поступил, как брат".